— Жаль, что мы единственные не увидим представления, — сказал я. — Оно обещает быть классным.

Окно в кабине имелось, но пока что его надёжно отгораживали от кошмара взлёта сквозь плотные слои атмосферы, крепкие внешние заслонки. Гессе промолчал, и я тихо порадовался про себя, что он не счёл достойным делом солгать в эту сложную минуту. Мог бы заявить, что посмотрим запись, когда вернёмся, но величие момента не располагало к лицемерию. Я авансом немножко простил бесхитростного напарника, проявляя неслыханную для себя доброту.

Объяснить, о чём сейчас веду речь? Мне не сказали, да, но я давно догадался, что обратно на планету судёнышко сеть не сможет. Наша дорога вела исключительно в один конец.

«Запуск!» прозвучало буднично, и я не сразу понял, что это всерьёз. За спиной неистово взревели двигатели. Корпус задрожал. Зубы стукнули в унисон. Пришлось стиснуть челюсти. Грохот поднялся до самой истеричной ноты, и родная планета схватила за шиворот железной рукой тяготения, словно не хотела нас отпускать. Мы её не послушались. Свершилось. Ракета начала свой безумный полёт. Авантюра пошла полным ходом и своим чередом.

Страшно было? Нет. Скорее весело. Я едва не рассмеялся, кровь словно пузырьками вскипела, щекоча вены, хотелось дурачиться, только что не песни петь. Вопреки серьёзности момента губы разъезжались в улыбке.

— Надо срочно вернуться, — сказал я сокрушённо.

— Что? — ошеломлённо спросил Гессе.

Из-за рёва стартовых ракет мы едва слышали друг друга.

— Я тапочки забыл. Не ломиться же нам на станцию в этих страшных ботах.

— Заткнитесь ненормальные! — прорычал в наушниках Чайка. — Молчание! Полная пауза в эфире!

Мы послушно затихли. Корабль наш как раз надрожался в объятиях стартовой норы и начал отрыв. Тело привычно вмялось в подставку. Я улыбнулся шире прежнего. Невидимый горизонт дрогнул где-то за пределами металлической стрелы, вздохнул, прогнулся. От упругого совершенства беснующейся за бортом стихии захватывало дух. Я впитывал мир, что рванул мне навстречу и так погрузился в красоту своих ощущений, что совсем забыл о спутнике.

Сквозь шлем я видел лишь часть лица, но выглядело оно вполне живым, хотя и напряжённым, а ещё знакомо размазанным: несовершенная человеческая плоть не успевала приспособиться к меняющимся обстоятельствам. Ну глаза напарник таращит — значит, он в порядке. Я вновь занялся собой любимым: поглощал новые впечатления и совершенно не думал о том, что нас могут расстрелять превентивно ещё на взлёте.

Чайка почему-то держал в секрете так называемые мероприятия прикрытия, и я слабо представлял, что они там затеяли, стараясь отвлечь внимание от самого старта с его вспышкой и грохотом, заодно не дать возможность ближайшему спутнику засечь момент отрыва и выхода на орбиту. Вполне вероятно, что комплекс обеспечения не достигал желательного совершенства и Чайка просто не хотел пугать и без того рискующих своими шкурами космонавтов. Заботился о наших нервах, хотя не щадил своих.

Да пошло оно всё! Я знал, что ввязался в безумное предприятие, но счастье распирало изнутри и ловкие нити слетевшего с нарезки горизонта осторожно выщёлкивались из меня для того, чтобы их место тут же заняли другие. Щупальца неба деловито исследовали своего вампира, словно словили занятную зверушку, которую не хотели отпускать на волю случая, обязательно пристроить к своему делу. Я не возражал. Мне нравилось полное родство с миром.

Старт занимал минуты, я и представить себе не мог, что всё случается так быстро. То есть знал умом, но забыл памятью, врос в планету как замшелый камень, прислонился к ней. И вот волшебная сила неведомого мне горючего выбросила в пустоту.

У ракеты было три ступени. Одна за другой они отрабатывали, роняя нас верх и каждый раз корабль зависал в беспомощном ожидании включения следующих по счёту двигателей. То есть, мы конечно продолжали лететь, но я именно так чувствовал этапы и хмелел от азарта и неистовства происходящего.

Запеть бы или хоть заорать, но перед внутренним взором каждый раз вставало сердитое лицо Чайки предлагавшего нам заткнуться, и я сдерживался, не потому что собирался слушать человека, когда ему вздумается командовать, а понимая справедливость требований.

Лишь когда мы вышли на орбиту и вкусили сладкое нечто невесомости, я сообразил, что у нас есть внутренняя связь, надо лишь переключить рычажок. Именно так я и поступил, и смог, наконец, рассмотреть лицо спутника, всё в белых и красных пятнах, ошеломлённые глаза. Я заодно щёлкнул и тумблером на его скафандре, для верности прислонил свой шлем к чужому и спросил сакраментальное:

— Ну ты как?

Губы шевельнулись и через несколько долгих секунд выдали едва слышный ответ:

— В порядке… Окно… маневрировать пора…

— Рано. Комплекс сам запустится, когда придёт время. У нас ограниченный ресурс и распорядиться им следует строго по плану.

— Ладно, делай как знаешь, — просипел он в ответ.

Слабый человеческий организм понемногу оправлялся от нагрузки. Мышцы мышцами, но физиологию не исправишь, она во много оставалась прежней. Ну да ничего, я верил, что совладаем со слабостями, раз природа снабдила заодно силой. Я внимательно следил за приборами и подобрался за секунду до того, как распахнулась заслонка и перед нами открылся для скромного обзора внешний мир.

Наверное, следовало благоговейно замереть от величия момента, но я вообще не обратил внимания на красоты пейзажа и глубины чувств. Ощущения отошли на второй план и послушно поблекли, словно дожидаясь своего часа или вполне полагаясь на самих себя, а я принялся распоряжаться на борту, исполняя свои пилотские обязанности. Как и следовало поступить.

Специалисты постарались, и автоматика сработала почти идеально. Водитель локатора тускло пискнул, сообщая о близости станции, а тут и сама она вплыла в скудную рамку окошка — странное сооружение словно составленное из нескольких пухлых грибных шляпок. Я знал, как выглядит этот орбитальный комплекс, но почему-то воочию он не потряс моего воображения, а скорее насмешил. Не было в нём ничего угрожающего. Забавная безобидная стопочка оладий, кажется так люди называли эти штуки, которые делали на сковородке. Альберта вечно пекла их на плитке в уголочке конторы и скармливала своим широкоротым детишкам, когда те забегали к ней на работу, а временами, забывшись, и меня пыталась угостить мерзкими кусками жареного теста. Я вежливо отказывался, но чувствовал себя польщённым.

Прошлые воспоминания из той давней жизни на тверди показались странными, хотя и милыми. Я отодвинул их в глубину рассудка и принялся осторожно сближаться с объектом. Накрыло пару раз мимолётное удивление от того, что база землян действительно существует и плавала тут все прошедшие, казавшиеся длинными века, от того, что мы на неё почти безупречно вышли и сам полёт получился настоящим, не игрой, затеянной от отчаяния запертыми на планете людьми. Страх кольнул остро и больно, я и его отринул. Занялся делом.

Не так и просто было причалить. Курс всё время плыл, и не помогай мне вампирское проворство и чёткость любого движения, наш корабль мог ведь и мимо проскочить, а так держался цели, и она неумолимо росла, заполнив обзор, застив всё окошко, так что пришлось лихорадочно ориентироваться, отыскивая стыковочную платформу.

Увидев воочию, а не на схеме нужный комплекс, я испытал ни с чем не сравнимое облегчение и невольно облизал сухие как пустыня губы. Ещё немного отточенных до блеска манипуляций. Так, теперь сигнал. Я мельком глянул на Гессе, наблюдавшего за мной с каким-то особенным, почти почтительным вниманием, кивнул ему и сделал страшные глаза. Пришла пора самого спорного этапа. Ну я так считал. Опасность ждала на каждом шагу, и выделить самую заметную не представлялось возможным. Человек важно наклонил голову в ответ и стиснул зубы до изрядного побеления скул.

Сигналы у нас шли в записи, полный набор имелся прямо под рукой, и я тут же отправил тот, что специалисты считали самым вероятным. Короткие нелепые писки ушли в пустоту.