Когда мне было двенадцать, отец приехал в поместье Синоби и долго разговаривал с Первым рода, потом вышел и сообщил, что теперь я полгода буду у Синоби, а полгода у Ланы Алани и к Алани я поеду через месяц. Я в шоке поклонилась, в знак покорности и благодарности. А дедушка Синоби, который был моим основным учителем, потом промывал мне мозги, что если я де разленюсь за эти полгода и потеряю форму, что очень легко в возрасте роста, то могу вообще не приходить и зваться Викен-Алани как мой братец. Последнее кстати было жуткое оскорбление, и угроза что семья Синоби откажется признавать мое родство. Полугодия у Ланы были просто сказкой, мир красоты, изящества и чувственности. Там я впервые поняла что я — женщина, это было ошеломляющее открытие. Вопрос с поддержкой формы решился легко — танцы прекрасная нагрузка, а еще пение, игра на различных инструментах и, конечно же, особая психология. Последнее было самым важным и самым сложным для меня. Гейши странные существа, очень добрые и очень влюбчивые, они умеют находить в человеке достоинства и не замечать или оправдывать недостатки, если этих качеств нет, то как бы не учили, получается лишь дорогая проститутка. Лана Алани, как оказалось, вместе с мамой проходила обучение мастерству гейши, и от Ланы я узнала о маме больше, чем от отца и Синоби вместе взятых. То что мама этому училась меня не очень удивило, в аристократических семьях принято чтобы девочки проходили начальный курс, но мама прошла полный — несколько лет, так что между делом Лана рассказывала истории смешные и не очень, о маме, о том какой она была. Я очень благодарна Алани за то, что я узнала маму, как человека, а не как героя, отдавшего свою жизнь за Синто.

Пока мама была жива, мы мало общались, во-первых, в семье Синоби это было не принято, во-вторых, у нее всегда были важные дела и, как правило, за пределами планеты. Так что мы виделись урывками, и я сильно робела перед ней, я точно знаю, что она меня любила, но она никогда не баловала меня своей любовью. И в тот последний раз, когда перед отлетом она встретилась со мной, мы почти не разговаривали, мама отдала мне «душу» на хранение, такое уже было один раз, и я испугалась за нее, но не сильно. В ту последнюю встречу, она впервый раз сказала, что очень любит меня и очень мной гордится. Я ей сказала: «Возвращайся». Через двадцать пять дней камень на маминой «душе» треснул, когда я увидела трещину, я упала, меня перестали держать ноги, я просидела в ступоре несколько часов, пока меня не нашел дедушка. Он посмотрел на камень, и впервые обняв меня, сказал

— Она уничтожила эсминец, который шел к нам…

КАК? Как она смогла это сделать? Мое горе перенаправилось на то, чтобы узнать, как маме удалось уничтожить то, что считалось неуязвимым, желание узнать, что же она сделала, дало мне силы жить дальше. Скоро я почувствовала, что очень нужна отцу, с ним я виделась еще реже чем с мамой, но тогда мне просто было нужно его увидеть. Меня привезли в наше поместье, папа сидел в зашторенной комнате, он был похож на покойника, серое лицо, остановившийся взгляд. Горе придало мне сил, я не хотела потерять еще и отца, по какому-то наитию я набросилась на него с кулаками. Молча била куда попаду, пока он не отшвырнул меня, я отлетела и упала на пол. Он удивленно посмотрел на меня, как будто я появилась из воздуха. Я встала насколько можно быстро, после такого удара и направилась к нему, готовая повторить все с начала, но он сгреб меня в охапку и разрыдался. Плакал он долго, а я не могла ничего поделать, потому что мои руки оказались зажаты между нами, отец прижимал меня к себе так, что казалось, раздавит. Когда судорожные рыдания сменились просто потоком слез, и он ослабил хватку, я поцеловала его в щеку и молча ушла. Мне нечего было ему сказать. Мы никогда не вспоминали об этом случае, как будто его и не было, но наши отношения с тех пор, из совершенно формальных, стали чуть более доверительными.

Через год после смерти матери, я попала к Лане, после первого полугодия у нее, мне было очень страшно возвращаться к Синоби, я знала, что дедушка устроит мне какую-нибудь каверзу. Так и вышло, как только я зашла за ворота поместья меня тут же отправили в зал, на бой с несколькими противниками. Сменялись виды оружия, сменялись противники, по моим ощущениям, это длилось не один час, я получила несколько несерьезных ранений и два опасных. Все кончилось тем, что я провалилась в беспамятство, или пропустила удар или от потери крови, до сих пор не знаю. Кстати спарринги в семье проводились редко, потому что всегда заканчивались тяжелыми увечьями и пребыванием в регенераторе несколько дней. Дедушка Синоби смотрел на тот кровавый спектакль, как всегда с каменным спокойствием, но тем не менее, увидел во мне что-то, что заставило вернуть существенную часть платы за обучение Ронана, это являлось завуалированным поклоном Лане Алани, и с тех пор с легкостью отпускал меня на мои полугодичные каникулы. Где-то года через два по реакции отца и дедушки я поняла, что Лана осознано или нет, привила и продолжает прививать мне привычки и манеры мамы, и может быть отчасти, мамин взгляд на жизнь. Я долго размышляла, хочу ли я превратиться в мамину копию, в конце концов, не выдержала и поговорила с Ланой. Та очень удивилась, и уверила, что ни о чем подобном речь не идет, просто мы с мамой получаем одинаковое образование, не удивительно, что и результат схож. Мама была Синоби со знаниями и умениями гейши, и я буду такой же, конечно же, мы будем схожи.

Лана… Когда я вспоминаю ее не могу сдержать ласковой улыбки. Смуглая, с вьющейся гривой темно-каштановых волос, черные глаза на все смотрят с любопытством и доброжелательностью, а полные губы почти всегда полураскрыты в мягкой улыбке. Она никогда меня не ругала и часто хвалила, поначалу для меня это было дико, в доме Синоби я привыкла что похвала, это отсутствие ругани, и естественно, я делала все, чтобы у нее было больше поводов меня хвалить. Лана первый человек, с кем я могла просто поговорить о том, что у меня на душе, я знала, что Ронан всю жизнь видится с ней, раз в месяц они проводят вместе несколько часов, раньше я не придавала этому значения, теперь же жутко завидовала брату.

К четырнадцати я уже не напоминала бесполого бойца, я была девушкой, не очень красивой, но своеобразной и умеющей быть привлекательной. И отец счел, что уже можно, можно приступать к сексуальной практике, раз уж я изучила теорию. Вообще-то четырнадцать — это рановато, но я к тому времени ребенком уж точно не была, своеобразное воспитание и смерть матери заставили меня повзрослеть. У аристократов принято, чтобы первый сексуальный партнер был профессионалом, гарантирующим, что в дальнейшем у клиента сложится легкое и радостное отношение к сексу. У отца была Лана, а мне они вдвоем подобрали донжана Эфенди Рокена-Тири, и надо сказать, не промахнулись. Донжан, должен обладать теми же качествами, что и гейша, их почему то считают кланом неудачников, наверное потому, что донжаны, как правило, выходцы из артистических семей, но обделенные талантами своих родителей. Не знаю, талант дарить любовь, на мой взгляд, тоже дорогого стоит. Так вот, Эфенди, мой первый, я поддерживаю с ним отношения, как отец когда-то с Ланой. Мне очень хорошо с ним, просто замечательно, но он мне не ровня, увы. Мы провели почти неделю вместе, перед моей учебой в училище, и теперь я надеюсь провести с ним две недели отпуска, если только хватит денег, Эфенди сейчас на пике популярности. Когда Илис, моя почти подруга из учебки, узнала об Эфенди и наших отношениях, она с какой-то непередаваемой смесью жалости и презрения поинтересовалась, а не унижает ли меня факт платежа за любовь. На что я ей абсолютно спокойно, как маленькому ребенку объяснила что: во-первых, я плачу не за любовь, а за время, которое он со мной проводит, а во-вторых, если я не буду этого делать ему нечего будет есть, нечего одевать и прочее… Короче, каждая осталась при своем мнении, Илис, что все синто, моральные уроды, неспособные отличить любовь и дружбу от проституции, а я, что тропезцы зашореные, зацикленные на себе и своей культуре посредственности.