— Сын мой, вот те, кто похитил тебя? — спрашивает Хэйрив.

— Да, отец, — говорит Акхи. Толпа выдыхает от возмущения. На пленников обрушивается рой злых мыслеобразов, от которых ноет в висках.

— Как они обращались с тобой? — спрашивает Хэйрив.

— Как с инструментом, отец, — отвечает Акхи и напор толпы усиливается. Юдей не верит в то, что слышит. Хэш никогда бы не сказал ничего подобного, король подавил его волю и использует как пешку! Но тут же на неё накатывают мысли о тайном совещании и просьбы стать для Хэша «якорем».

— Какого наказания они заслуживают, сын?

Впервые Акхи опускает взгляд на пленников и смотрит в глаза каждому из них. Юдей последняя. Она быстро слабеет, что-то будто высасывает из неё силы. Под взглядом Хэша она опускается на колени, но не отводит глаз. Ей нечего скрывать. Сейчас, в эту секунду, она понимает, что все страхи напрасны. Даже если чувства, захлёстывающие её с головой — уловка, почему бы и нет? Что она теряет? Женщина раскрывается навстречу тусклым янтарным глазам и отдаёт себя всю, без остатка.

Хэш каменеет, не в силах отвести взгляд от Юдей.

— Сын?

Что-то вырывает их из времени и пространства, выносит за скобки уравнения реальности и растворяется бесцветным порошком в воде. Искра перерастает в чистый поток. Два сознания сплетаются. Юдей не знает, что такое хасса-абаб, она просто идёт за Хэшем. Между ними вспыхивает пожар, ревёт буря, беснуется шторм, кажется невозможным, что никто больше не ощущает того же, что и они. Это длится и длится: секунды растягиваются в вечности, а годы схлопываются до одного мгновения.

Кажется, Хэйрив начинает что-то подозревать, но Хэш прячет связь и возвращается в реальность. Он слегка дрожит, но впервые за всю его жизнь пустота внутри не кажется ему зияющей дырой, которую невозможно заполнить.

«Ты всё это время был здесь», — думает Юдей.

— Их не стоит наказывать, отец, — отвечает Хэш, и недоумение повисает над толпой большим тухлым облаком.

Король оборачивается к сыну, бурит его тяжёлым взглядом, как будто хочет добраться нутра, но гигант оставляет мысли сокрытыми.

— Я учту твоё мнение, сын, — говорит Хэйрив после долгой паузы. — Твоё сердце поистине милосердно, но я знаю, что прощаённый враг всегда возвращается с войной. А враг наш страшен!

Поданных накрывают видения. Убитые кизеримы на разделочных столах, тцоланимы в белых халатах со скальпелями и пилами наперевес о чём-то громко разговаривают и хохочут.

— В них нет чести и нет уважения жизни. Они разрезают посланных мной на разведку бадоев, используют их части в своих гадких машинах. Они думают, что им подвластны движения жизни! Только взгляните, что сотворило их чёрное племя.

В зал вносят тцаркан Юдей. Микнетавы кривятся, в их глазах плещется отвращение.

— И моего сына они воспитали как чудовище!

Хэйрив показывает Хэша, подчиняющего бадоя с помощью хасса-абаб и хладнокровно убивающего его. Толпа возмущённо кричит.

— Обитатели бурдена — мерзкие чудовища, которые не только похитили одного из нас и извратили его. Одним своим существованием они попирают Закон Ку’Луан, коверкая то, что создаёт природа. Мы избранный народ и должны остановить их! Для тех, кого мы пленили сегодня, я подготовил достойную кару. Завтра утром они выйдут на Кадимию Флазет!

Толпа кровожадно урчит. Несколько секунд Юдей кажется, что она очутилась в толпе кизеримов готовых растерзать её. Она давно на полу и никак не может сфокусировать взгляд. Что-то внутри неё теперь всецело принадлежит Хэшу, она знает, что и часть гиганта теперь принадлежит ей. Навсегда. Нечто спаяло их души воедино. Согретое сердце мерно стучит в груди, заглушая слова короля Тебон Нуо.

Ментальные голоса ещё не улеглись, когда Хэйрив поднимает руки и мигом воцаряется тишина:

— А спустя десять дней после смерти чужаков, мы нанесём сокрушительный удар по бурдену. Мы уничтожим уродливые обиталища, выжжем заразу пламенем и собственными клинками. Благодаря Маоцу, наша армия многочисленна и непобедима. Славьте Хэйрива и славьте величайшую силу, что когда-либо ступала по землям Тебон Нуо. Смерть людям!

Мадан вцепляется в Резу так, что ибтахин чувствует боль даже сквозь скафандр.

«Ещё одно вторжение? — думает он. — Хагвул обречён».

>>>

Аудиенция заканчивается празднеством.

Людей уводят, по дороге они встречают микнетавов в разноцветных одеждах, несущих диковинные ящики на изогнутых ножках, внутри которых позвякивают стеклянные сосуды.

Юдей еле передвигает ноги, так что Нахаг и Реза почти несут её. Путанные коридоры Маоца сливаются для неё в один чёрный туннель, который уводит её от света, жизни и тепла. Буря в душе не утихает, больно и сладко накатывая волнами на сердце. Она чувствует себя не просто живой, но связанной с другим существом, а через него — со всем миром. Не только Тебон Нуо или Хаоламом. Со всеми мирами. Юдей погружается в саму себя, проходит одни и те же дороги ещё и ещё, с неимоверной радостью и теплотой, разливающейся по телу.

Ей всё равно, что их бросают в тесную каморку, где они едва могут разместиться сидя, что им угрожает смертельная опасность, что уже завтра её тело будет терзать не сладкая душевная мука, а когти, зубы, яды и едкая слюна чудовищных существ. Юдей нигде и везде разом.

— Я правильно понял? — спрашивает Мадан, как только тяжёлая металлическая дверь захлопывается. — Вторжение? Полномасштабное вторжение в Хаолам?

— «…и славьте величайшую силу, что когда-либо ступала по землям Тебон Нуо», — цитирует Реза. — Красноречивей некуда. И, если я правильно всё рассчитал, в тот же день…

— Великие Империи, возможно, нападут на Хагвул. Нам не выстоять.

Тяжёлое молчание пригибает головы людей к полу, сутулит спины. Мужчины представляют картины будущей войны: кровь и трупы, грохот пушек и вой тяжёлых тцарканов, боль и смерть, смерть, смерть вокруг, насколько хватит глаз. То, что Хагвул справится с объединёнными армиями Великих Империй — теория, основанная на всех достижениях СЛИМа. Но против орды кизеримов и пуще того — могущественных телепатов, город не сможет выставить ничего.

— Ладно… — приходит в себя Реза. — Кто-нибудь понял, что такое Кадимия Флазет?

— Ничего хорошего, — бурчит в ответ Нахаг. Он положил голову Юдей себе на колени и слегка похлопывает её по щекам, пытаясь привести в чувство.

— Что с ней?

— Приступ. Или шок.

— Как думаете, Хэш нам поможет? — с надеждой спрашивает Мадан.

— Вряд ли, — отрезает Реза и подползает ко входу в камеру. Дверь тяжёлая, монолитная. Такую вовек не выбьешь. Ибтахин в отчаянии стучит по ней кулаком и возвращается на место.

— Похоже, быть принцем здесь ему нравится больше, чем охотником на службе СЛИМа, — говорит Реза. Неожиданно, Юдей открывает глаза.

— Он обязательно нам поможет.

Она поднимается, тихо благодарит Нахага и занимает место в углу. Реза недовольно смотрит на неё, ожидая продолжения, но охотница принимается изучать перчатку, сдавливающую правую руку.

— С чего ты взяла?

— Просто знаю.

— Ты же видела его там, на сцене.

— Да.

— Слышала, что он говорил.

Юдей поднимает голову и смотрит на ибтахина. От хищного прищура Резе становится не по себе.

— Я — да. А вот ты, похоже, нет.

Беседа сдувается. Мадан внимательно смотрит на ибтахина, потом на охотницу. Он него не укрылось, что в тронной зале не только зачитывался приговор, но и случилось что-то ещё. Между Юдей и Хэшем. В тайне ото всех, Мадан уповает на эту связь, хотя догадывается, что ему никогда не постичь её истоков.

«Плевать, — думает он. — Главное, чтобы гигант вытащил нас и сопроводил домой, по дороге придушив своего папашу».

Мало-помалу усталость перебарывает нервное возбуждение. Охотница засыпает, и щедро напоенное переживаниями дня сознание врывается в её сны сюрреалистическими картинами, от которых можно сойти с ума.

Нахаг то и дело кряхтит: ему снится чудовищная расправа, которую собираются устроить над ними микнетавы, и он бежит по коридорам Маоца, пытаясь найти выход. С каждой секундой отчаянье всё громче нашептывает ему прямо в уши, что выхода нет.