— Со мной им не о чем разговаривать, — отвечает Хэш.

— А я не люблю всей этой суеты, — говорит Мадан. — Для рабочих вопросов есть приёмное время, а здесь мы отдыхаем от трудов праведных!

Оба ответа кажутся ей заготовленными, но она решает пока придушить любопытство.

Когда подходит очередь, улыбка вновь освещает лицо повара.

— Поверить не могу, — говорит он с характерным гнусавым акцентом, — ещё один сапранжи?!

Юдей смущается и хочет отойти, но прямо за ней стоит Хэш и, сам того не ведая, перекрывает путь.

— Я… я выросла здесь…

— Все мы выросли здесь, деточка, — цокнув, заявляет шеф. — Но только некоторым из нас сыпанули золота в глазки, так? Чего будешь?

— Я… в первый…

— Тогда всего по-немногу, держи, — говорит он и выставляет дощечку с номером семнадцать, счастливым числом на родине сапранжи.

— Спасибо, — шепчет Юдей и только теперь понимает, что всё это время могла сделать шаг в сторону. Хэш склоняется к окошку и повар мгновенно переходит на сапранжийский диалект басы, общепринятого языка Восточной Великой империи. Юдей ничего не понимает, а Хэш, неожиданно, улыбается и отвечает на том же наречии. От окна он отходит с цифрой четыре. Разговор Мадана, при том, что он не прекращает улыбаться, короток и, судя по всему, максимально функционален. Свою цифру директор закрывает ладонью. Втроём они направляются к столу в левом крыле комнаты.

— Запомните это место, Юдей, — повторяет Мадан, занимая стул напротив женщины строгого вида, — стол фюрестеров. Хак Арева собственной персоной! Ваш будущий ментор и мучитель. Хак, знакомься, Юдей Морав.

Хэш занимает место рядом с пожилой охотницей, поэтому Юдей садится рядом с директором. Впрочем, она пропускает одно место, оставляя барьер, что не укрывается от внимания присутствующих. Мадан поджимает губы, снимает пиджак и вешает его на спинку свободного стула. Хак поднимает глаза, долго смотрит на Юдей и одобрительно хмыкает. Хэш просто смотрит.

Ожидая завтрака, фюрестеры и директор углубляются в беседу, тема которой Юдей не ясна. Она подозревает, что по хорошему и не должна слышать этот разговор, но присутствующие совсем её не стесняются. Только Хак поглядывает на неё, и от раза к разу Юдей всё сильнее становится не по себе.

— Это было дерзкое нападение, — говорит Мадан, обращаясь к охотнице.

— Да, и что с того?

— Подобного не случалось…

— Мы сообщали, что машинки мандсэмов ненадёжны. Это говорила я, это говорил тебе лично Хэш, но вы вместе с Резой не желаете слушать и зависеть от нас, — Хак потирает костяшки пальцев, не отводя взгляд от директора. — Вот результат. Эта девочка могла бы сейчас спокойно вести свои лекции, заказывать платья в ателье и раздумывать, где бы отхватить мужа поприличнее да красивше, но вместо этого будет учиться охоте на чудовищ. И это твоя вина, Мадан, а не моя. И Хэш сделал всё возможное, чтобы быстро расправиться с угрозой. Хотя Ипор настаивает на обратном.

На «девочку» Юдей и не думает обижаться. Несмотря на идеально прямую спину и густые чёрные волосы, стянутые на голове пучком, она видит, что Хак уже перешагнула за половину столетия. Взгляд, морщины, покрывающие лицо тонкой сетью, голос. Хриплый, низкий. Человек с таким голосом приобрёл изрядно опыта в непростом занятии под названием «жизнь». Юдей корёбит другое: она никогда не думала, что производит впечатление охотницы за мужем.

— Перспектива не искать мужа меня вполне устроит, — говорит она, вклинившись в разговор. Все тут же обращают на неё внимание и Юдей корит себя за несдержанность. Взгляд пожилой охотницы колет, будто ледяные снежинки в пургу. Хэш едва заметно качает головой. Директор поворачивается к ней всем телом с самым серьёзным выражением на лице из всех, которые она видела. Кажется с губ Хак уже готова сорваться гневная тирада, Юдей видит набухшую жилку на виске охотницы, отстукивающую ритм ярости, но тут подкатывают столик. Воцарившееся молчание нарушают только эхо разговоров вокруг, да постукивание тарелок о дерево. Столик исчезает, а охотница продолжает кромсать Юдей взглядом. Мадан и Хэш, не сговариваясь, приступают к еде.

Юдей и сама не знает как долго продержится. Хак продолжает давить. Зачем ей это? С одной стороны, они на одной стороне, а значит, должны быть союзницами. С другой охотница доселе оставалась единственной женщиной среди фюрестеров и, несомненно, обладала внушительным авторитето. Если капнуть ещё глубже, она вообще единственный охотник человеческого происхождения. Была единственным охотником человеческого происхождения.

Юдей представляет, через что Хак пришлось пройти, и только теперь замечает, что в нескольких местах тёмная поверхность плотной куртки охотницы оттопыривается слишком резко, чтобы списать это на прихоти ткани. Вот и ещё один элемент непрошенного родства.

Наконец, Хак отводит взгляд, выбирает среди оставшихся тарелок свою и неторопливо приступает к трапезе. Освобождая вилку из бумажного футляра, охотница поворачивается к Хэшу и её взгляд теплеет. Она протягивает ему салфетку и говорит что-то полу-шёпотом. Гигант кивает, его брови сходятся на переносице, складываясь в сиюминутную гримасу недовольства, но уже через мгновение лоб разглаживается, а салфетка ложится на колени. Юдей уже видела нечто подобное, в доме родителей Кашивы, куда подруга пригласила её на празднование Шанакхада. Мать Кашивы проделывала нечто подобное с симпатичным молодым парнем, который заглядывался на Юдей. Позже соседка представила подруге своего брата — Дивона.

— Ешьте, Юдей. Остывает! — говорит Мадан, промакивая губы платком. Женщина изучает большую овальную тарелку перед собой: горстка риса с острыми специями, мелко нарезанное мясо, тушённое в сливках, большой пучок зелени и ярко-алый свежий томат, нарезанный кружочками и политый густым оранжевым соусом. Больше походит на обед, но на родине Юдей подобное блюдо — традиционный завтрак пастухов-сапранжи. Очень плотный, такой, чтобы следующий приём пищи можно было с лёгкостью оттянуть до второй половины дня. Желудок урчит, требуя к себе внимания. Вилка оказывается в длинных, исхудавших пальцах.

— Кто будет кофе? — спрашивает Мадан, хватаясь за чайник. Хэш накрывает свою кружку ладонью, Хак кивает. Директор вопросительно смотрит в сторону Юдей.

— Спасибо, — тихо говорит она и протягивает чашку. Ароматная жидкость тёмного цвета с мелодичным журчанием льётся из тонкого носика. Женщина смотрит на охотницу. В это время Мадан дёргается. И вскрикивает одновременно с Юдей.

— Осторожнее!

— Простите!

Она опрокидывает чашку и прикладывает к руке салфетку. Кожу жжёт, точно будут волдыри. Юдей прожигает директора взглядом. Что-то шевелится у неё на затылке, но она не придаёт этому значения, даже когда из-за спины раздаётся возглас удивления. Словно хищник, Юдей плавно поворачивается на звук и смотрит в глаза молодого тцоланима, который показывает на неё пальцем. Учёный столбенеет. Откуда-то сбоку голос подаёт Мадан.

— Юдей, просите, Элоимом прошу, простите! Давайте скорее к доктору, он посмотрит…

Юдей отмечает изменения в теле. Наросты на руках мелко вибрируют и приподнимаются острой кромкой вверх. В то же время на затылке происходит что-то странное. Волосы, доселе распущенные, сами собой собираются в тугой пучок.

— Что… — спрашивает она. Гнев испаряется в одно мгновение. Его тут же сменяет страх.

— Что со мной происходит?

— Тише, девочка, — приказывает Хак и накрывает её ладонь своей. — Успокойся. Дыши глубже. Твоё новое тело готовится тебя защищать, но сейчас нам это совсем не нужно. Возьми мою руку, сожми покрепче. Дыши. Успокойся.

Юдей подчиняется. Кожа на ладонях охотницы сухая, жёсткая и очень горячая. Она крепко сжимает ладонь и что-то шепчет. Слов Юдей не разбирает, но странным образом речитатив успокаивает. Волосы рассыпаются по плечам, вибрация в кончиках пальцев уходит. Видимо, Хак чувствует то же самое, потому что резко высвобождает свою ладонь. Хэш неотрывно смотрит на Мадана. Так, как будто хочет что-то ему сказать без слов.