Балидор нахмурился.

— Мы можем вывести на них Чан и Талей?

Врег кивнул, наградив Балидора выразительным взглядом, который сообщил лидеру Адипана намного больше слов. Врегу не нравилось доверять такие важные вещи Талей, поскольку он её не знал.

Балидор был согласен с ним, но не видел других вариантов.

— Что ты хочешь сделать, брат? — мягко спросил Балидор.

Лицо Врега расслабилось.

— Ты позволишь мне взять несколько наших и выдвинуться наверх? Если это люди, я заставлю их помочь. Если нет, то без разницы, хоть здесь я буду находиться, хоть там.

Балидор подумал над его словами, кивнул.

— Согласен, — поколебавшись, он добавил: — Помни, дело не только в Джоне. Не позволяй им убить Ненза, брат. Каким бы ясным ни казался его мыслительный процесс в данный момент, ты знаешь, что он наверняка наполовину обезумел, и гипер-контроль — это всего лишь способ компенсировать. Ему хватит и капли, чтобы переступить черту… и кинуться действовать. Он может нешуточно рисковать.

Врег кивнул, и в его глазах содержалось жёсткое понимание.

— Да. Я знаю.

Молчание между ними продлилось ещё мгновение.

Затем Врег хлопнул Балидора по спине, и его прикосновение несло в себе, пожалуй, больше всего тепла, чем Балидор когда-либо ощущал от него. Затем мускулистый видящий переключился на гарнитуру, чтобы вызвать с собой Джорага и Ниилу и подняться на поверхность.

Балидор очень постарался не воспринимать этот жест как прощание.

Я сидела на кресле с мягкой обивкой, в вертолёте Sikorsky военного образца, и ощущала изнуряющее чувство дежавю, хотя бы из-за боли, которая хотела затмить мой разум.

Я старалась не думать о Ревике — о том, где он, или похитили ли его уже.

Я вынуждена была верить, что этого не случилось.

Я должна была верить, что он по-прежнему на свободе и придёт за мной. Я должна была верить, что он найдёт меня, как нашёл тогда, когда Териан забрал меня из хижины в Гималаях.

Я должна была верить, что он придёт за нами обоими.

При этой мысли я неосознанно прикоснулась к своему животу. Когда я заметила этот жест, боль усилилась, и стало только хуже, когда я убрала руку.

В этот раз Териан не сидел напротив меня. И Тень тоже. На переднем сиденье не было усмехающейся Рейвен, которая задавала вопросы про мою интимную жизнь и смотрела на меня, как на животное с фермы. Я не была голой или даже крепко связанной. Я даже более-менее ясно мыслила, хоть моё зрение видящей и сделалось практически бесполезным, даже без массивного ошейника сдерживания видящих, который давил на шею.

Со своего места я вообще не могла видеть пилота.

Вместо этого напротив меня сидела моя лучшая подруга с дошкольного возраста.

В сравнении с тем, как она выглядела, когда мы в последний раз встречались лично, она ещё сильнее походила на прежнюю себя в Сан-Франциско — вот только я её не узнавала.

Её карие глаза наблюдали за мной. Полные, накрашенные красной помадой губы растягивались в улыбке.

Даже улыбка казалась чужой, до боли чужой на этом поразительно знакомом лице.

Кто-то избавился от шрама, который Териан вырезал на её лице. Кожа щеки и губ Касс теперь сделалась безупречной, нечеловечески совершенной под слоем идеально растушёванного макияжа с контурингом. Яркие цвета подчёркивали её глаза и губы — бледный и тёмный красный цвет, вторящий помаде и волосам. Легкие блёстки искрили на коже её плеч и рук.

Она выглядела сделанной из фарфора и расписанной умелыми мазками краски.

Она также выглядела ошеломительной красивой, пусть и в той манере, которую я не узнавала до конца.

Чёрные волосы Касс опускались длинным полотном на её спину, а также спереди на плечи. Контрастная кроваво-красная краска окрашивала нижнюю треть, переходя в её естественный полночно-чёрный цвет настолько плавно, что казалось, словно кровавое пламя лижет шёлковую похоронную завесу. Цвета были столь идеальными, а стрижка и укладка так искусно обрамляли её подбородок и лицо, что складывалось впечатление, будто она заплатила сотни долларов за услуги первоклассного салона красоты.

В дополнение к волосам и идеально накрашенному лицу она надела подходящие брюки из красной кожи и кремовую блузу с открытыми плечами. Оба предмета одежды выглядели дороже покраски её волос и дополнялись бриллиантовыми серьгами и чёрными сапогами на высоком каблуке, которые стоили, наверное, дороже, чем мы обе зарабатывали за год в той дерьмовой забегаловке на Гири-стрит.

Но мой взгляд то и дело возвращался к её глазам.

На поверхности это были всё те же светло-карие глаза, которые я помнила — почти кофейного цвета, блестящие той же внутренней пронзительностью и светом.

Но в глубине в них что-то изменилось.

Я ощущала разницу ещё до того, как увидела проблеск чего-то иного за её естественным кофейно-карим цветом глаз. Бледно-золотистое свечение — радужки Касс приближались к светло-зелёному свечению, как у Ревика всякий раз, когда его aleimi активировался страхом или возбуждением, злостью или намерением.

Полагаю, мои глаза делали то же самое, хотя моё свечение было ещё светлее, чем у Ревика.

Вне зависимости от разницы в оттенках и окраске, значение этого свечения не утаилось от меня.

Я всё поняла с самого первого мгновения, когда увидела это.

Тогда я едва открыла обшитую сталью дверь, которая вела на крышу Башни 1 в отеле. Я только-только вышла на крышу и подняла ладонь, чтобы прикрыть глаза и посмотреть на зловещие серо-чёрные облака, нависшие над городом. Даже тогда моё сознание оставалось разделённым, и больше половины сосредотачивалось на Ревике и Мэйгаре внизу, в камере допроса, на новой жизни, которую я носила в себе, на том факте, что я ничего не знала о беременности видящих и даже о том, сколько времени у меня есть до родов. Я составляла растущий список вопросов, которые хотела задать Ревику сразу же, как только останусь с ним наедине.

Хоть я знала о беременности меньше часа, я не сомневалась в том, что это правда. Это всё объясняло. Более того, это просто ощущалось истинным.

Я даже поняла, что знаю её.

Я знала, что это она.

Я знала, когда именно она была зачата. Мне вообще не приходилось задумываться над этим вопросом. Это произошло в день гибели Вэша, утром, когда мы проснулись от того долгого сна после ранения, которое Ревик получил, помогая мне ограбить банк в центре Манхэттена.

От этой мысли моё сердце сжималось даже тогда.

Одна жизнь обрывается, другая начинается.

Мой разум переполнился этими мыслями, осознанием её, осознанием присутствия, которое я, как оказалось, уже знала по шепоткам и тихим отголоскам. Я почти не видела небо над собой. Я едва осознавала, где нахожусь, и что Джон со мной.

Затем я увидела её: Касс.

Может, если бы я не затерялась так в свете собственной беременности, я бы уловила тревожные признаки в поведении Джона. Может, если бы при мысли о материнстве я не испытывала такой ужас — или такое невероятное счастье, или такое ошеломление — я бы пришла в себя до того, как стало кристально ясно, что что-то не так. Может, если бы я не думала, что это связано с Джоном, а не со мной, я была бы внимательнее, пока не стало слишком поздно.

А может, это всё лишь оправдание.

Может, мне никогда не приходило в голову ставить под вопрос поведение Джона, потому что я никогда бы не усомнилась в Джоне, или в чём-то, что он попросил меня сделать, каким бы странным это ни было. В его просьбе не было никакого смысла, особенно если оглядываться назад, но в то время я и бровью не повела.

Ну, то есть, конечно, это озадачило меня.

Мне приходило в голову, что это могло иметь отношение к вечеринке-сюрпризу для Ревика, а также к тем абсурдным вещам, которые я запланировала. Уводя меня от станции охраны, Джон сказал, что это касается Касс, так что я гадала — вдруг Джон что-то узнал, но не хотел сообщать остальным. Я гадала, не имело ли это отношения к его грядущему браку с Врегом.