Опустив лицо, он пробормотал мне на ухо.

— Работа, работа, работа… — произнёс он тихо.

Я засмеялась, затем начала вполсилы пытаться выбраться из его хватки. Ревик лишь усилил свою хватку, крепче обнимая меня обеими руками. Его ладонь накрыла мою попу, и он стал направлять нас обоих к двери кладовки.

Жар расцвёл в моей груди, когда мы сделали всего несколько шагов.

Я уже знала, что мы не вернёмся на то совещание.

— Ты засранец, — сообщила я ему, хоть мой голос и сорвался. — И ты ещё меня называешь манипулирующей. Да ты мог бы написать книгу по манипулирующему, пассивно-агрессивному дерьму с сексом…

— Продолжай задирать меня, жена, — пробормотал Ревик, покрывая поцелуями моё лицо и крепче стискивая меня руками. — Прошу, продолжай в том же духе. У меня уже целый список причин, чтобы использовать этот ремень… но чем больше причин ты мне дашь, тем счастливее ты меня сделаешь.

Боль расцвела в моей груди, и я вцепилась в его руки.

Я открыла рот, чтобы опять заговорить, и Ревик улыбнулся.

Когда я поколебалась, он ещё крепче стиснул мою задницу, вжимаясь в меня, и потянулся к дверной ручке за мной.

— Скажи это, — подтолкнул он. — Давай. Скажи это, жена… пополни список. Такими темпами я продержу тебя наверху неделю. Можешь предвкушать, что на следующих нескольких собраниях тебе придётся стоять.

Я расхохоталась, а из его света вышел очередной осколок боли, отчего мою грудь сдавило, и стало сложно дышать. Я нервничала, возбудилась, даже слегка развеселилась, и весь мой свет болел.

Я хотела злиться на него. Очень-очень хотела.

Но, по правде говоря, каким бы чертовски раздражающим он ни становился (не говоря уж об его упрямом и бесящем отказе рассказывать мне хоть что-то), я не могла найти в себе силы злиться на него.

Когда дело доходило до сути, я была ничуть не лучше Ревика.

Ревик попросил меня пойти с ним.

По правде говоря, меня удивило, что он захотел моего присутствия, но в некотором роде это имело смысл. Ревик вообще не говорил с Мэйгаром с тех пор, как мы вернулись из Аргентины. Последний раз, когда они разговаривали лицом к лицу, состоялся в Каире, ещё до того, как Ревик узнал, что он Сайримн.

Что ещё более важно, это станет первым разговором Ревика с его сыном с тех пор, как они оба узнали, что Мэйгар — его сын.

Он сказал, что слишком долго откладывал этот разговор.

Он сказал, что хотел сделать это — просто не хотел делать это в неподходящий момент.

Он хотел, чтобы сначала Мэйгар почувствовал себя здесь комфортно, немного оправился после своих злоключений у Тени. Он хотел, чтобы тот познакомился с видящими из нашей команды, провёл какое-то время со своими друзьями из Сиртауна и старой охраны Семёрки. Он также хотел, чтобы Балидор и другие разведчики покончили с допросами и введением Мэйгара в курс дела, чтобы его эмоциональные и личные проблемы не затмевали более важную работу — проследить, чтобы Тень не сделал со светом Мэйгара ничего такого, что представляло бы риск для всех нас.

Даже сейчас Ревик не желал делать это один.

Он сказал, что ему не нужно, чтобы я заходила вместе с ним в камеру, но попросил подождать меня снаружи на протяжении беседы.

Ну, и… просто быть рядом, наверное.

По правде говоря, я была тронута. Не только тем, что он попросил меня об этом, но и тем, что он изначально так нервничал перед разговором с Мэйгаром. Я не была уверена, как он отреагирует на Мэйгара теперь, зная, что он — его сын. Это могло пойти по какому угодно пути, учитывая всё, что происходило между ними в прошлом, а также отнюдь не замечательные отношения Ревика с матерью Мэйгара.

Но даже после всего этого он готов был попытаться начать с чистого листа.

Вопреки моим противоречивым взглядам на Мэйгара и то, что он сделал со мной, я невольно была тронута тем, что Ревик готов был попытаться.

Конечно, я тоже хотела поговорить с Мэйгаром (по многим причинам), но то, что мы с Мэйгаром хотели сказать друг другу, определённо могло подождать.

Так что я осталась на станции охраны, пока Ревик пошёл внутрь.

Охрана ещё не дала Мэйгару добро на свободное передвижение, так что они продолжали удерживать его в заключении. Однако это далеко не строгий режим содержания, даже в сравнении с Варланом или Сурли — и уж тем более с Дитрини и другими пленниками высокой степени риска, которых мы сейчас удерживали в отеле.

Я знала, что Ревику всё равно было некомфортно от того, что Мэйгара держат в камере; я также знала, что он испытывает из-за этого облегчение, в основном из-за меня. Он переложил все эти решения на Балидора и Врега, наверное, потому что знал, что он не может быть полностью объективным.

Я знала, что Ревик считал себя виноватым в том, что Тень вообще изначально забрал Мэйгара. Хоть он и поручил его безопасность Врегу и 'Дори, я также знала, что он постоянно сканировал Мэйгара, отыскивая любые остаточные отголоски Тени или Дренгов. Ревик по-прежнему оставался одним из лучших разведчиков в нашем распоряжении (а то и самым лучшим) по части распознавания этих отголосков света, особенно в более деликатных их проявлениях.

Поскольку я находилась вне конструкции камеры, мои впечатления через одностороннее окно основывались больше на подсказках моего нутра.

Честно говоря, странно было вообще видеть Мэйгара.

В последний раз я видела его в Вашингтоне, но те немногие воспоминания о нём были размытыми, учитывая то, в каком состоянии я тогда находилась. Моё последнее настоящее воспоминание о Мэйгаре касалось того земляного ринга в Сиртауне, а наш последний с ним нормальный разговор состоялся ещё за несколько недель до той сцены.

Всё это теперь казалось таким давним.

Со мной столько всего произошло после того спарринга в лагере Вэша, что я чувствовала себя другим человеком. Я также невольно замечала всё больше и больше перемен в нём, включая безрадостный тихий взгляд его глаз, в котором я едва узнавала знакомого мне Мэйгара.

Объективно говоря, выглядел он не очень.

Он похудел. Несмотря на то, что прошло несколько недель, он по-прежнему выглядел усталым, побитым, напряжённым. Его лицо сделалось более узким, подчёркивая наклон его скул. На губах появился шрам, слегка напоминавший мне шрам на губах Врега. На шее виднелась какая-то отметина от ожога, располагавшаяся повыше ворота футболки, в которую он был одет. Его волосы были подстрижены короче всего, что я у него видела.

До Аргентины я не видела его несколько месяцев, даже больше года, так что отличия шокировали меня. Даже в Аргентине я была слишком занята, чтобы так тщательно присматриваться к его внешности, хотя там меня тоже поразило, как он выглядел.

Как и в Аргентине, он до сих пор источал какую-то ауру поражения. Тот огонь в его глазах, который я помнила, слегка потух, отчего он выглядел старше.

От медицинских специалистов я знала, что в отличие от всех остальных, Мэйгар вытерпел продолжительные пытки от людей Тени. Команда разведчиков, включая самого Ревика, выдвинула теорию, что Тень пытался изучить свет Мэйгара, учитывая то, кем был его отец. Пытки были грубым, но зачастую эффективным способом протестировать aleimi-рефлексы видящего, а также подсветить дремлющие структуры в его aleimi.

Очевидно, Тень хотел знать, не был ли Мэйгар телекинетиком.

То, как Менлим обращался с Ревиком в его детстве, отчасти было попыткой затерроризировать его настолько, чтобы он утратил контроль над своим светом. Суть заключалась в том, чтобы заставить его запаниковать, а затем попытаться склонить его aleimi к попытке защитить себя. Пытками едва ли можно было активировать эти структуры, по крайней мере, не без многих лет тренировок, вплетаемых в насилие, как это делалось с Ревиком, но в теории это могло дать Тени довольно отчётливую карту потенциала Мэйгара.

Ничто из этого не успокоило нас в отношении теории «Тень — это Менлим», но Ревик первый заметил, что Салинс тоже знал это всё и наверняка применил бы такую же стратегию.