— Чист, — констатировал очевидное фон Вегерхоф, и Курт уточнил, повторно пробежав глазами по ровным строчкам:

— По крайней мере, n. e. i[97].

— Проверен, испытан… взвешен, измерен и признан невиновным, — подытожил Мартин. — Стало быть, даже если он и развлекается поеданием соседей по ночам, новую разновидность тварей в своем лице он на землю Империи не привез. Даже жаль. Было бы любопытно посмотреть…

— Человеколюбие, — нарочито одобрительно констатировал стриг. — Фамильная черта семейства Гессе. А что там notre jeune philosophe[98]?

— Философствует, — пожал плечами Курт и изложил свою беседу с беглым отпрыском, постаравшись передать его довольно смятый рассказ как можно ближе к оригиналу.

— Идея любопытная, — согласился стриг, — однако в голову она никому из нас не пришла по вполне очевидной причине: никто из свидетелей не отмечал за Пределом подобного влияния на разум. И если можно допустить, что паломники скрыли от нас сей эффект, остаются еще господин граф, множество местных… да и мы с вами.

— Разве что он просыпается время от времени, — не слишком уверенно предположил Мартин, задумчиво сворачивая письмо из архива в трубку. — Предел спит, в обычное время виден и слышен только обладающим умениями expertus’ов, а потом однажды что-то щелкает внутри него и…

— Слишком сложно.

— Бывало и сложнее, и не только в твоей практике, — возразил он, и Курт полусогласно качнул головой, не ответив. — Впрочем, последний случай явно не имеет к этой версии отношения, это мы уже знаем достоверно, хотя окончательно сбрасывать в мусор идею философа я бы не стал.

— И в отчете бы ее отметил, — договорил фон Вегерхоф и многозначительно уставился на Курта. — Ты ведь пишешь отчеты по ходу дела, верно, Гессе?

— Как раз сегодня планировал заняться, — отозвался он не моргнув глазом. — Сразу после беседы с почтенным бауэром. Ad vocem[99], кто-нибудь желает присутствовать?

Мартин кивнул, молча вскинув руку, а стриг подчеркнуто устало вздохнул:

— Я, с вашего позволения, mes amis[100], отправлюсь в постель. Все же столько ночей в глухом лесу на отвратительно жесткой земле и дни, полные забот и трудов, вредно сказываются на моей тонкой натуре.

— К вопросу о снах и тонких натурах, — заметил Курт, когда они с Мартином вышли на узкую улочку Грайерца. — Ты с тех пор видел Альту снова?

— Да, — с заметным смятением кивнул тот. — Так и вижу каждую ночь. Мне может сниться что угодно — какая-нибудь бессвязная муть, что-то из происходившего за день, какие-то из моих версий происходящего или вовсе нечто, не связанное с текущими делами, но под утро всегда одно и то же. Вижу Альту, слышу ее — и просыпаюсь. Откровенно говоря… — Мартин помялся и неохотно докончил: — Откровенно говоря, начинаю опасаться за собственное благоразумие. Ежеминутно страшусь что-то сделать не так или втянуть всех нас в нечто неприятное своими выводами, или…

— А есть основания бояться?

— Я их не вижу. Но…

— Я тоже. Стало быть — не накручивай. Когда все это закончится, мы подумаем, как быть, подтянем Совет, expertus’ов и саму Альту, и разберемся, не пробудились ли в ней внезапно таланты, которых прежде не было. Думаю, если б ей было чего опасаться всерьез и она пыталась бы достучаться до тебя сознательно — эта женщина уже давно попросту взяла бы Фридриха за шиворот и заставила послать к тебе курьера с подробнейшим письмом. Быть может, и вовсе ничего нет, и твоя память лишь подбрасывает тебе знакомый образ в ответ на какую-то тайную мысль, которая гложет тебя настолько исподволь, что ты сам еще ее не осознал. Быть может — что угодно, посему просто будь осмотрителен, и все. В конце концов, в этом нет ничего нового: у тебя и без того такая жизнь и такая служба, осмотрительность — твой лучший друг.

— Паранойя же, нет? — усмехнулся Мартин, и он кивнул, улыбнувшись:

— Сфорца знал толк в друзьях.

— Я уже плохо его помню…

— Твое счастье, — хмыкнул Курт и, сощурившись на солнце, толкнул напарника локтем: — Гляди-ка, мы вовремя.

Впереди, через два дома от них, Харт-старший, хмурый и сосредоточенный, вышел из единственного трактирчика Грайерца и, не задерживаясь, решительно зашагал по узкой улочке городка. Мартин ускорил шаг, догоняя бауэра, и, не церемонясь, крикнул, перекрыв шум утренней улицы:

— Мориц Харт!

Тот вздрогнул, словно в спину ему вонзилась стрела, едва не подпрыгнул на месте и обернулся рывком, вскинув руки перед собою, точно ночной прохожий, повстречавший в темном переулке компанию неблагодушно настроенных гуляк и решивший продать свой кошелек подороже. Любопытно, подумал Курт, неспешно приближаясь и видя, как расслабляется отец философа, увидев, кто его окликнул. То ли торговля нынче дело опасное, то ли прошлое у Харта-старшего было увлекательное, но он точно не такой уж беззащитный тюфяк, каким мог бы показаться…

— Майстер Бекер, — кивнул тот, опустив руки, однако напряженность и угрюмость остались, лишь спрятавшись под маску учтивости. — Майстер Гессе.

— Хочешь поговорить с сыном? — поприветствовав его ответным кивком, спросил Курт, и бауэр вздохнул:

— Да уж который день пытаюсь. Прихожу в это их сборище — говорят, нету его, ушел, бродит где-то. Я подожду-подожду, да и ухожу. Прихожу чуть позже — снова нету. Один из них сказал, что Грегор вообще туда теперь только ночевать и приходит — видно, от меня прячется. Я уж пытался и в лесу его искать, и поздним вечером его перехватить, просидел до темноты, так и не дождался…

— Вчера дождался я. Не знаю, каков из меня проповедник, но сдается мне, я его убедил, что до второго пришествия так бегать нельзя, и сегодня Грегор обещал с вами поговорить. Надеюсь, не передумал с утра.

— Вот спасибо, майстер Гессе, — с чувством произнес Харт, прижав ладонь к груди. — От всего сердца благодарю.

— Рано еще, — улыбнулся он. — Вот если и впрямь не передумает…

— Это он может, да, — досадливо нахмурился бауэр. — Это ж такой своенравный мальчик был всегда, вы б только знали. Помнится, было ему лет этак десять, и втемяшилось ему в голову поймать лисенка. Представляете, лисенка. Живого, чтоб, значит, вырастить, как собаку. Зачем?! — вопросил он страдальчески и развел руками. — Не знаю. И Грегор объяснить не смог, хочу, и все тут. Забавно потому что. Представляете, забавно! Лису в дом! Так он еще и парочку своих приятелей на это подбил, и вот они пошли в лес мастерить силок, чтобы этого лисенка поймать. Месяц ходили проверять, каждый день. Я уж его и ругал, и затрещин пару раз отвесил, и запирал даже, потому как ну что ж такое — в лес детям одним, без присмотра? Ну и без толку. Все одно убегал. И чем дело кончилось? Наткнулись на кабанью мамку, еле ноги унесли. Но зато уж в лес долго еще не совался дальше опушки.

— Я смотрю, у него тяга к лесам с детства, — усмехнулся Мартин, и Харт мрачно буркнул:

— Да ко всему у него тяга, что в голову втемяшится. И всё поперек родительского слова, всегда! И вот видите, чем дело кончилось? Я уж ему навстречу пошел. Хочешь книжек — на тебе книжек. Хочешь в университет — иди в свой университет, хотя вот вы подумайте, господа дознаватели, единственный мужчина в семье — и не хочет продолжать отцово дело, ну как так-то! Но я уж стиснул зубы, ладно. Подумал еще, а вдруг и вправду толк выйдет, вдруг талант у мальчика, а талант — он же Господом дается свыше, и к чему я буду идти против воли Господней? А он вон как. Ему что отцова воля, что Божья — так, шелуха. Как в голову стукнет, так и делает.

— Зато уж если стукнет… — кивнул Мартин сочувствующе, и Харт подхватил:

— Вот-вот-вот, о чем и говорю, майстер Бекер! Если стукнуло — всё, ничем не вытравишь, пока сам не переболеет. Но университет этот его, это он много лет хотел, готовился, силы тратил, время, деньги… знаете, сколько книги стоят, майстер Гессе? Хотя вы-то уж знаете, да… Да я табун коней купить мог бы, если б его библиотеку продать! Да всех бы соседей купил с потрохами! Я уж думал — всё, вот остепенится парень, найдет свою стезю в жизни…