— Это было похоже на то, что ты нашел здесь, так? Только там вы и в самом деле были одни и все вместе против окружающего мира, а здесь все немного не так.

— Да, это было похоже, — кивнул паломник. — Но не совсем так, хотя во многом вы правы. И та жизнь мне нравилась, несмотря на опасности и, прямо скажем, не райские условия.

— Но потом… Что потом случилось? Ведь ты сейчас не там, ты здесь.

— Вы читали отчеты о расселении?

— Опасаешься, что мне позволено знать меньше, чем ты знаешь сам? — усмехнулся Мартин. — Будь это так — вас оттуда не выпускали бы, и сейчас ты бы со мной не говорил… Да, за историей колонизации я слежу пристально, тема Винланда меня интересовала еще с академии. Должен признать, что я тебе завидую. Меня туда не пустили.

— Не думаю, что вы много потеряли, майстер Бекер… — вздохнул Гейгер и, помолчав, продолжил: — Поселение наше стояло севернее большой реки, а поблизости от нее обитают племена дикарей, язычников, с которыми общими усилиями ваших служителей и Ордена удалось наладить что-то вроде общения. Если точнее, усилиями ваших служителей удалось внушить Ордену свежую и здравую мысль не начать немедля насаждать Христову веру привычными для него методами, — мимолетно усмехнулся паломник. — Ко времени моего там появления сложилось что-то вроде традиции регулярно встречаться ради обмена вещами и дичью, денег-то они не знают, и, главное, сведениями. У них занятные легенды, а кое-какие из них оказались и не легендами вовсе.

— Племена реки святого Лаврентия… — повторил Мартин тихо. — Легенды, которые не легенды. Тысяча четыреста двенадцатый год. Поселение у крепости Ахорнштайн. "Хоть и названа река именем святого Лаврентия, день которого был особенно ясным и тогда открылась глазам утомленных долгим путешествием вся красота этих мест, дела отнюдь не святые творятся на берегах её, и тьма на них таится."

— Читали?

— Нет, так толком и не добрался до архива, чтобы ознакомиться с отчетами, но отрывки просматривал и рассказы сослужителей слышал. Зимой начали пропадать люди. Сначала это списывали на погоду, плохое знание местности и зверей. Потом догадались поговорить с местными, и те сказали — windigo. Я правильно запомнил слово?

— Да, так они называли это существо. Единых и проверенных сведений о том, как оно появляется, даже у них самих нет, посему две легенды передаются в их народе вместе: либо это воин, который продал свою душу природным духам за сверхобычную силу для войны с врагом, либо человек, в зимний голод согрешивший поеданием человеческой плоти. Так как на наша крепость или близлежащие поселения местные в те годы не нападали и войны не велось — полагаю, версия зимнего голода ближе к истине.

— Ты знал убитых?

— Там сложно кого-то не знать… Они не были моими друзьями, но мы частенько общались. Хорошие были люди.

— А у тебя, как я погляжу, все хорошие.

— Я бы сказал, что нет плохих людей, — улыбнулся паломник. — Есть те, кому не посчастливилось. Я бы сказал, что и виндиго — наверняка не плохой человек, просто когда-то в его жизни все сложилось не лучшим образом… Как по-вашему, майстер Бекер, Иуда — плохой человек? Или просто слабый, поддавшийся соблазну зависти? Или, быть может, он и впрямь считал, что предает в руки блюстителей чистоты веры еретика и святотатца?

— Нехорошие намеки вижу я.

— Нет, что вы, — тихо засмеялся Гейгер, — и в мыслях не было. Всего лишь пытаюсь сказать, что не мне, человеку совсем не святому, судить о том, кто плох. «Не грешника ненавидеть, но грех», ведь так, майстер инквизитор?

— В идеале так, — вздохнул Мартин, — но где тот идеал? Я, знаешь ли, тоже в святые попаду вряд ли… Так значит, покинуть Ахорнштайн ты решил после той зимы. Верно?

— Я был готов ко многому. К тяжелой работе, к ледяным зимам, к голоду, к опасности, исходящей от враждебно настроенных людей… Но к тому, что мою жену однажды не найдут, но я точно буду знать, что с ней случилось — нет. К такому я готов не был.

— Она стала одной из жертв?

— Она была первой. А мог бы быть я…

— Расскажешь? Знаю, что вспоминать это больно, но…

— Понимаю, — с явным усилием выдавив из себя улыбку, отозвался Гейгер. — В тех местах, думаю, вы знаете, мир вокруг не слишком благоволит привычному земледелию, как дома, поэтому учиться становиться охотником пришлось всем. Местные были этим не сильно довольны, но орденские умеют быть убедительными, и в конце концов часть территории стала считаться нашей. Выходить на поиски большого зверя было можно лишь изредка, а вот мелочь вроде зайцев добывалась часто, и у меня стояла пара силков в лесу поблизости. В тот день я был загружен работой, и Анна решила, что с проверкой силков справится сама. Мороз был адский, но погода стояла ясная, леса рядом с крепостью были довольно жидкие, заблудиться, как она считала, невозможно… Она ошиблась.

— Ее искали?

— Да. Искали орденские, искали соседи… Искали вот так же, как сейчас эти люди ищут Густава — там, где светло. Орденские не позволяли затягивать поиски до темноты и расходиться группами меньше четырех человек. На второй день поиски прекратили, и тогда я ушел сам. Один.

— При всем моем соболезновании твоей потере, Йенс, это было глупо, — осторожно заметил Мартин, и тот кивнул:

— Я знаю. Но тогда во мне говорил не глас разума… Я проходил до ночи, а когда попытался вернуться — не смог найти дорогу назад. Как мне удалось дожить до утра, я и сам не знаю… Я просто шел и не позволял себе присесть, ибо и краткая остановка отзывалась сном даже на ходу, и я знал, что сяду — и больше не встану. Утром я нашел Анну. Это был то ли какой-то шалаш, то ли чья-то берлога, наполовину занесенная снегом, и там, обложившись лапником, она и смогла пережить ночи. Утром мы двинулись в путь вместе, но дорогу назад найти не смогли — началась легкая метель, следы занесло… Когда уже смеркалось, мы вышли к какой-то пещере; местность там скалистая, и этих пещерок множество, в одних живут звери, другие пусты, и в тот раз, как мы думали, нам повезло — там никого не было. В этой пещере мы провели больше недели.

— Вы не пытались найти дорогу?

— Пытались… Но каждый раз возвращались назад, когда понимали, что вот-вот заплутаем вовсе и останемся в этом лесу без еды и хотя бы такого укрытия. А потом уже ослабели настолько, что не было сил на поиски пути… Точнее, я так думал. Пока однажды ночью не появилось… это.

— Ты его видел? — отчего-то понизив голос, спросил Мартин. — Ты видел эту тварь?

— Полагаю, если б вы сами читали отчеты, майстер Бекер, а не слышали пересказы сослужителей, всего этого мне бы рассказывать не пришлось — в одном из этих отчетов наверняка есть мое имя… Позже я сказал, что и сам не знаю, что это было или кто это был; возможно, медведь. А возможно, свистящий хрип и длинные руки с когтями мне померещились от усталости и отчаяния, а вот этот порез на моем лице — не след когтя, а просто я задел какой-нибудь сук или выступ скалы, когда в панике рвался наружу из той пещеры… Я не знаю. Но никто не преследовал меня, и голоса Анны я больше не слышал… Я не знаю, как я пережил остаток ночи и на каких остатках сил двигался. Сначала я бежал. Потом шел. Потом пытался ползти… К следующему вечеру на меня наткнулся местный охотник, позвал своих, и они отнесли меня в крепость, я выслушал от вашего служителя порицание, от орденских — несколько не приличествующих христовым воинам слов, а потом сказал, что весной хочу покинуть поселение. Откровенно говоря, я считал, что нам лгут, когда при вербовке обещали отпустить назад с первым же кораблем, если мы захотим, и очень удивился, когда мне ответили «как тебе угодно».

— Так решили еще при составлении первых планов, — пояснил Мартин. — Поселенцы, которые не желают быть там, где они есть — это как брешь в стене, слабое звено в цепи, и случись что — эта цепь порвется, и плохо будет всем. К тому же люди, загнанные в тупик, способны на самые непредсказуемые выходки… Скрывать существование Винланда вечно все равно было нельзя, потому и было постановлено: любой желающий может все бросить и вернуться, потому и набирали таких, кто скорее захотел бы остаться, таких, как ты с женой — отчаянных, непоседливых…