— Так стало быть, — проговорил райнский пфальцграф тихо, — войска Его Высочества собирались у Констанца вовсе не для обеспечения мира на Соборе и не из опасений вероломства со стороны кого-либо из явившихся в Империю королей?

— Отчего же, и для этого в том числе.

— Что это будет за решение? — спросил фон Нассау хмуро. — Собор уже принял несколько постановлений, от коих были не в восторге и Папа, и представители многих государств и университетов. После того, как Собор провозгласил себя и свою волю превыше воли Папы — что можно еще решить и объявить, чтобы это всколыхнуло такое недовольство, какого вы ожидаете, Ваше Величество?

— А вам для того, чтобы признать необходимость вторжения в логово еретика и покровителя малефиков, так необходимо это знать? — с подчеркнутым удивлением спросил Висконти. — Ваша Светлость, позвольте мне как нунцию Святого Престола заметить, что это весьма удивительно для пастыря душ человеческих.

— И крайне, крайне огорчительно, — сокрушенно вздохнул Бруно.

— Мой вопрос не связан с планами Его Величества, — сквозь зубы проговорил фон Нассау. — Всего лишь хотелось бы знать, чего ожидать на грядущем заседании.

— Вот и славно, — кивнул Рудольф удовлетворенно. — Стало быть, этот вопрос отложим на вторую часть нашего райхстага, а первую завершим общим решением. Как я понимаю, среди присутствующих нет тех, кто полагает, будто ересь должна оставаться безнаказанной, а покровитель малефиков и впредь может копить силы, невозбранно бросая вызов всему христианскому миру?

— Ересь и малефиция должны быть покараны, — твердо произнес фон Хоэнцоллерн, и Майнцский архиепископ бросил на него короткий злобный взгляд. — Думаю, среди достопочтенных собратьев курфюрстов нет тех, кто мыслил бы иначе.

— Этот недостойный человек и без того слишком долго и слишком много себе позволял, — добавил доселе молчавший Кельнский архиепископ. — Считаю, Его Величество делает шаг, каковой стоило сделать еще давно.

— Подводя итог первой части нашего заседания, — сказал Рудольф, обведя взглядом собравшихся, и выдвинул на видное место один из документов, который просматривал прежде, — я предлагаю скрепить это решение подписями, моей и господ курфюрстов.

— Постойте, какое решение? — распрямившись, возразил саксонский герцог. — Война? Но мы не приняли его.

— Хотите сказать, сын мой, — вкрадчиво уточнил Висконти, — что вы намерены остаться в стороне, когда Империя и ее лучшие сыны двинут силы на сражение с ересью? Или полагаете, будто это не достойная причина для поднятия боевых стягов?

— Я такого не говорил! — возмущенно выговорил тот. — Я лишь хотел сказать, что вот так, без подготовки, это делать преждевременно.

— Отчего же без подготовки, — пожал плечами Фридрих. — Мое войско готово давно, я бы даже сказал, что оно застоялось от безделья и может ринуться в атаку с места в любую минуту, как только я дам приказ. Имперские — соберутся быстро, такими и для того их и создавали, и подойдут на подмогу достаточно скоро. А свежие силы ваших армий, господа избиратели, вольются третьей волной и нанесут последний удар.

— За райхстаг все решили баварский герцог и два монаха? — неприязненно произнес фон Виттенберг. — Это давно надо было сказать, и я скажу, коли уж прочие малодушествуют, а вы сами утвердили, что сегодня мы отринем все условности, предписанные обычаями. И вот что я скажу. Вы превратили Империю в вотчину Инквизиции, Ваше Величество. Вы отдали страну им на откуп, целое государство со всеми его королевствами и герцогствами — отдали этим монахам, дабы они помогали вам удерживать трон. Не на нас полагались, не на ваших союзников, не на воинов и правителей, а на церковных крыс, на выбравшихся из грязи простолюдинов, которые вскарабкались на вершину по перекладинам креста. Они наводнили собою Империю, в каждом городе, в каждом замке их соглядатаи — шастают, слушают, доносят, подзуживают. Они думают, что незаметны, эти серые крысы, но нет, мы их видим и знаем о них. А когда судьбу государства тайно вершат серые, Ваше Величество, к явной власти рано или поздно приходят черные! И вот они, черные уже сидят здесь, самодовольные, напыщенные, высокомерные, они считают, что могут править Империей, править нами и вами, и вот что я вам скажу: когда они решат, что вы больше не нужны — они избавятся от вас, Ваше Величество. Да! Я говорю это прямо. Когда они решат, что так выгодней — следующим еретиком станете вы, а нас всех будут поднимать на крестовый поход против вас, всех нас поднимут против друг друга, чтобы черные могли властвовать! Да! — хлопнув по столу ладонью, почти выкрикнул герцог и умолк, обводя вызывающим взглядом собравшихся.

— Я ценю вашу откровенность, — в полной тишине произнес Рудольф буднично-равнодушно, и фон Хоэнцоллерн едва заметно улыбнулся, глядя на удивленно застывшего смутьяна, явно ожидавшего в ответ бури и грома. — И весьма рад, что моя безопасность и благо Империи так вас тревожат. Полагаю, на эту тревогу можно сделать скидку, и служители Конгрегации не станут держать на вас зла за излишнюю горячность.

— Мы не гневаемся, — вскинул руки Висконти, и Бруно согласно кивнул:

— Нисколько.

— Со смирением принимаем недовольство достойного мужа и считаем его порицание поводом задуматься над своими деяниями, — глубоко склонив голову в сторону герцога, продолжил Висконти. — Совет Конгрегации непременно пресечет все неблаговидные поступки своих служителей, если таковые имели место, и задумается над тем, что же было совершено не так, если уж даже в среде наидостойнейших сынов державы воцарилось столь превратное мнение о нашем служении на благо государства и веры.

— Благодарим вас за внушение, — повторив поклон итальянца, кротко вымолвил Бруно, и саксонец сжал губы в тонкую полоску, явно всеми силами сдерживая слова, рвущиеся в ответ.

— А теперь позвольте мне ответить на ваш вопрос, господин курфюрст, — все так же равнодушно сказал Рудольф. — Вы спросили, решили ли судьбу Империи два монаха и герцог. Ответ — нет. Ее решил я. Решил как избранный вами правитель, коему вы своим избранием и делегировали права на подобные решения, и предлагаю всем присутствующим согласиться с тем, что это решение верно. И как я понимаю, лишь вы один считаете иначе.

Саксонец огляделся, переводя взгляд с одного заседателя на другого и видя, как взгляды эти или ускользают в сторону, или устремляются навстречу с явственной усмешкой.

— Я не пойду против воли райхстага, — через силу произнес герцог, наконец. — Если все прочие, даже Их Преосвященства, полагают, что время пришло — что ж, мне остается смириться с общим решением.

— Стало быть, скрепим его, — подытожил Рудольф и подвинул исписанный пергамент вправо, где восседал архиепископ Майнцский.

Фон Нассау помедлил, глядя на документ, как на дохлую змею, и нехотя, неспешно, одним пальцем подтянул его ближе, близоруко щурясь и всматриваясь в ровно выведенные строчки. Полминуты протекли в тишине, а потом брови епископа поползли вверх.

— Это не акт об объявлении войны, Ваше Величество, — заметил он, подняв взгляд к Рудольфу. — Здесь нет даты. Согласно этому документу, просто право объявления получает… Империя?.. Но это невозможно.

— Отчего же, Ваше Преосвященство? Империя — это не только я, но и все вы. И мы только что постановили, что это единогласно принятое решение, принятое не только мною, но и всеми вами, а стало быть — принятое Империей. И в ближайшие дни именно единой Империи будет дано право решить, когда, в какой именно час, пора будет выступить против еретика.

— Но юридически…

— …это допустимо.

— Но так никто и никогда не…

— Так сделал польский король, — подчеркнуто мягко возразил Рудольф и грустно улыбнулся: — Ох, Ваше Преосвященство… Когда вы доживете до моих лет, вы поймете мое беспокойство. Я уже в тех годах, когда могу сегодня поставить подпись под судьбоносным обязательством, а завтрашним утром не проснуться, чтобы эти обязательства исполнить. И что же будет тогда? Избрание нового Императора, новые заседания, пересмотр старых договоренностей… Время будет уходить, давая врагам Империи возможности для укрепления и подготовки, и вы сами знаете, чего стоит собрать новый райхстаг. Посему — да, этим документом утверждается, что война с еретиком и покровителем малефиков будет начата и продолжена, что бы ни случилось со мною, буду ли я жив и в здравой памяти или отдам Господу душу, или меня одолеет старческое слабоумие.