Они остановились на развилке коридоров, где не было окон и не горели лампы, а потому царили неглубокие сумерки. Лицо Тави в рассеянной полутьме казалось еще более сосредоточенным, чем на свету.

— Я еще никто.

— Нет, ты кто-то, — с неожиданным нажимом возразил Румпа, — и ты это прекрасно знаешь. Просто ты поспешно решил, что у тебя больше нет права быть тем, кто ты есть. Так кто ты?

Тави раздраженно пожал плечами.

— Ребенок. Ученик. Сын своей матери. Все мы являемся тысячью «кто-то», но ведь это почти не имеет значения.

— Ошибаешься. Любое из наших маленьких определений имеет огромное значение. Иногда человек, который уже стал уважаемым профессионалом в своей области — хорошим художником или лидером какого-то сообщества — вдруг замирает в ужасе, так как осознает, что, сделавшись благодетелем для многих, перестал заботиться о самом себе и о своей собственной семье, перестал замечать то, что намного ближе к нему, чем предмет взлелеянных им амбициозных планов. И такой выбор бывает невозможно оправдать ни перед собой, ни перед другими. Но еще чаще бывает, что тот же самый человек не достигает ни одной из своих возвышенных целей, но ради них успевает отвергнуть и разрушить все то хорошее, что могло бы быть в его жизни. Понимаешь?

Он неожиданно взял Тави за плечи и слегка встряхнул. Мальчик даже испугался — не какого-то насилия со стороны Румпы, а той экспрессии, с которой учитель вдруг себя повел.

— Да, кажется, понимаю. Но что же такого важного в том, кто я сейчас? Я еще ничего не пропустил, никого не… — Тави хотел заявить, что никого не отверг, но осекся — вспомнил тяготящую его ссору с Хинтой, да и ситуация с матерью была слишком похожа на полное взаимное отвержение.

— Ты ребенок, — ободряюще улыбнувшись, сообщил ему Румпа. — Ты умный, необычный, талантливый, но все еще очень молодой человек. И я вижу, как тебя изнутри грызет страшная амбиция. Ты считаешь свое положение ничтожным — но это не так. Именно сейчас ты прекрасен и свободен — так прекрасен и так свободен, как, возможно, уже не будешь никогда после в своей жизни. Я помню, что ты говорил мне в ночь своей ссоры с матерью. Ты думаешь, что на тебе огромная ответственность — и это чувство может сделать тебя лучшим из людей. Но ты не имеешь права забывать, что главная твоя ответственность сейчас — ответственность быть ребенком.

Все это было сказано так и таким тоном, что Тави не смог обидеться. Но он опешил и молчал.

— Не смотри на мир и на свою жизнь, как стратег на поле боя. Не теряй связи со своим детством, не отвергай вещи, не выноси сурового приговора. Иначе ты не заметишь, как мечта о странствиях превратится в мечту о военном походе, а мечта о справедливости станет мечтой о власти и контроле. Твоя жизнь может длиться еще годы и годы, ведь она только началась! Помни, дети обречены стать взрослыми, не нужно это торопить. Дай времени течь и просто делай то, что тебе сейчас по душе. А однажды, возможно, все само сложится так, что ты просто, как обычный человек, поедешь в Литтапламп и своими глазами увидишь огромные купола его директорий. Ты отказываешься приговаривать себя к Шарту. Теперь откажись приговаривать себя к Литтаплампу. Не ищи заранее конечную цель своего пути.

Мальчик все еще молчал. Румпа подбросил на ладони ключ-карту от своей студии.

— Я занесу это в учительскую и пойду домой. Если хочешь, и если у тебя закончились занятия, можем вместе прогуляться до наших квартир.

— Конечно, хочу! — вскинулся Тави. Минуту или две он стоял у стены, захваченный потоком противоречивых мыслей и эмоций; потом они вместе двинулись в направлении школьного холла. В коридорах первого этажа было пустынно — уже закончились занятия всех потоков, кроме самых старших.

— Я не понял, — сказал Тави, — что значит «ответственность быть ребенком»? Обычно говорят лишь об ответственности детей перед родителями, но Вы же не…

— Нет, я не это имел в виду. Ответственность быть ребенком — это такая странная ответственность, которая состоит в том, чтобы помнить, что ты все еще имеешь право быть безответственным. Вспомни, как ты бунтовал против матери, когда она захотела, чтобы ты взрослел — ты же сам мне все это рассказывал. Но разве ты не стал сейчас почти тем, кем она от тебя требовала стать? Ты весь во взрослых делах, в мечтах о большом будущем, в решениях, заботах и хлопотах. Когда ты последний раз был в ламрайме?

— Ну… — замялся Тави. Румпа кивнул, увидев, что его слова достигли цели.

— Стань снова счастливым. Только пойми меня правильно: не веселым, а именно счастливым. Веди счастливую вольную жизнь, какая подобает ребенку. При этом ты можешь обижаться на других или оплакивать погибших — но все это тоже часть счастливой жизни. Главное, чтобы все эти настроения вовремя проходили, а ты сам и ребенок в тебе оставались на месте.

— Вы правы. Кажется, я уже очень далеко ушел. Даже не знаю, с чего начать движение обратно.

— Не далеко. А начать можно с ламрайма или с любой другой из тех вещей, которые ты делал месяц назад. Кстати, насчет открытий первого дня: меня удивил уровень преподавания в Шарту.

— Такой низкий?

— Нет, такой высокий. Здесь точно не хуже, чем в среднестатистических бесплатных школах Литтаплампа. И здесь по-настоящему много активных и смышленых ребят. У меня сегодня были младшие. Из них особенно хорош четвертый поток. И учебный план, который приняла Гарай, мне тоже очень понравился. В нем есть лишь несколько провалов, по которым эта школа уступает нормативам метрополии. В остальном же все на уровне, или даже лучше.

Тави уклончиво мотнул головой, как будто все еще не был готов признать, что Шарту может хоть в чем-то равняться с большим миром по ту сторону Экватора. Стоило ему снова замкнуться в себе, как на его лицо тут же вернулось прежнее выражение огорчения, потерянности и тревоги. А потом Румпа увидел в нем борьбу. Один Тави пытался улыбнуться, стать прежним, а другой упрямо, угрюмо и алчно рвался в свою темно-огненную предопределенность.

— Я ожидал другого, — как бы не замечая перипетий на лице ученика, пояснил он. — Я думал, будет ужасная захолустная школа. Но я не позволил этой предвзятости замутнить мой взор — и увидел все, как есть. Теперь я думаю, дело в том, что из-за миграционной политики в Шарту застряло несколько специалистов, которые, как и я, смогли найти работу только в школе. У большинства моих коллег не педагогическое образование. Но это вредит процессу не так сильно, как можно было бы ожидать.

Через холл они попали в прозрачный переход, длинный и извилистый, по которому можно было без скафандра добраться от школы до жилых корпусов административного комплекса. Пластиковый тоннель то шел по самой земле, то поднимался вверх, пропуская под собой автотранспортные магистрали. Поток теплого воздуха несильно дул в лицо, откидывая назад светло-русые волосы мужчины и мальчика.

— А как прошел твой первый день?

— Неплохо в плане занятий. — Тави каким-то странным, истерическим движением потер лицо. У Румпы перед глазами встала та сцена, когда шестеро старшеклассников избивали ногами Хинту. Он подумал, что Тави наверняка знает о случившемся.

— А в остальном?

Тави поднял взгляд.

— Я чувствую себя совсем чужим. Вы говорите, у нас неплохая школа. А мне кажется, что вокруг болванчики-идиоты с парапластиковыми мозгами.

— Почему тебе так кажется?

— Может, это и правда результат того, что я перегнул палку со своим желанием быть кем-то другим. Настоящим героем, который может в чем-то убеждать людей.

— А какую причину ты бы назвал, если бы не было нашего нынешнего разговора?

Тави несколько мгновений искал правильную формулировку.

— Потому что… потому что люди даже не обдумывают, откуда что-то взялось у них в голове. Они слепо хватаются за какую-то идею, причем тем крепче, чем более примитивной и смутной она является. А потом они упрямо стоят на своей глупости, когда приводишь им аргументы разума.

Учитель едва заметно кивнул — не в знак согласия, а скорее, чтобы показать, что понимает, о чем речь.