— После всего, что случилось, ты поедешь с нами в Литтапламп, или останешься в Шарту? — спросил его Хинта.

— Сейчас я заложник на этом поезде. Как только военные меня отпустят, пойду в поселок. Там мои дочь и сын. Я должен узнать, что с ними, помочь. А если они погибли — отправить в последний путь. — В глазах старика блестели слезы. — Как же я рад, что вы все живы! А где Ашайта?

— Его убили, — сказал Тави.

Фирхайф не смог ответить. Но это и не было нужно.

Ивара в своем костюме был вынужден сесть на грузовую платформу вместе с другими солдатами. Тави и Хинта остались с Фирхайфом. У того была аптечка, и он дал им спрей для лица, чтобы уберечь глаза и кожу от дальнейшего воздействия тендра-газа. Он же помог им извлечь Аджелика Рахна из ячейки хранения. Никто из солдат не воспрепятствовал их действиям и не спросил, зачем они волокли с собой стальной шкаф.

Час или два им пришлось ждать, когда поезд тронется. Временами Хинта проваливался в полузабытье. Тихоходный поехал лишь тогда, когда солдаты корпорации забрали из Шарту всех своих убитых и раненых, и все боевые робофандры. Уже под утро, когда облачное небо начало светлеть, они перевалили через вершину Экватора, и Хинта в последний раз оглянулся на догорающий, разрушенный поселок, на протянувшуюся до горизонта темноту пустошей. А потом он посмотрел вперед и увидел город. В предутренних сумерках далекие купола Литтаплампа сияли, словно две дюжины бледных лун, опустившихся на Землю.

Голова Тави лежала у Хинты на плече; они сидели рядом, обессиленно привалившись друг к другу.

— Ты всегда верил, что мы окажемся там, — прошептал Хинта, — а я не мог в это поверить.

— Только не так. Я не хотел и не хочу, чтобы это случилось такой ценой. Все неправильно. Наш путь искажен, беспредельно ускорен и запятнан кровью.

— Но мы здесь, — ничего не чувствуя, сказал Хинта. Тави не ответил. Поезд начал спуск. Они заскользили вниз, полумертвые, потерянные. Тави баюкал Аджелика Рахна на руках. Впереди их ждала неизвестность.

Занялся новый рассвет; солнце пробилось сквозь вчерашние снежные тучи, день пришел на смену слишком долгой ночи. Тихоходный медленно подполз к яркому сине-оранжевому перрону конечной станции. Вокруг расстилались поля фрата. Здесь они были немного другими, чем в Шарту — шляпки треупсов отливали незнакомым красным цветом, а сам фрат казался ослепительно зеленым, сочным и чистым, словно мякоть какого-то свежеразрезанного плода. Только в некоторых местах зеленую гладь разрывали широкие белые полосы тающего наста. Дороги между полями были шире, чем в Шарту, вдоль них стояли жилые дома. Они выглядели очень бедно и не складывались в улицы единого поселения, но были рассыпаны повсюду, на каждом клочке не занятой фратом земли, даже на участках между опорами монорельса. Это был тесный, плотно утрамбованный мир. По ту сторону прилегающих к станции складов начиналась огромная техническая зона — целый лес серебристо-черных фабричных труб; над большинством вился лишь слабый парок, но другие яростно дымили, а над несколькими было даже видно синие или красные факелы газового пламени.

— Это так начинается Литтапламп? — глядя на трубы, спросил Хинта.

— Нет, — сказал Фирхайф. — Это просто земли «Джиликон Сомос». У всех этих мест даже нет точного названия. Эта территория — юго-восточная часть равнины Тарпала. Люди здесь живут, но формально нет ни городов, ни деревень. А значит, нет и социальной инфраструктуры: ни школ, ни гумпраймов, ни больниц. Только поля и заводы для переработки фрата, хибары батраков компании и дороги, чтобы перевозить груз.

— Настоящий пригород Литтаплампа начинается в десятках километров отсюда, — сказал Тави. — Я смутно помню, как мы ехали с мамой на джипе. До этой самой стации.

— Но купола города… Мы же видели их с высоты.

— Купола как горы. Они огромны. От этого издали порой кажется, что они рядом. Так же и с Экватором. Ты привык жить под ним. Но с большого расстояния ты все еще будешь его видеть.

— После этой ночи для меня все похоже на сон.

Они замолчали.

Вдоль всей станции, расставив неуклюже выглядящие ноги-опоры, стояли летательные аппараты «Джиликон Сомос». Их причудливые белые крылья сильно загибались назад и вверх, а кабины были совсем прозрачными. Рассветное небо отражалось в выпуклых стеклах, в серебристых диафрагмах маленьких реактивных двигателей. Рядом с машинами наготове ждали люди. Чувствовался во всем этом какой-то особый, военный порядок; но Хинта догадался, что ожидающие — не солдаты, а врачи и техники, и что их ажурный стремительный транспорт предназначен не для битв, а для эвакуации раненых.

Началось движение. Роботизированные тележки опускались из кабин летающих машин и ехали к краю перрона, вдоль которого медленно проплывали платформы замедляющегося поезда. Люди несли ручную кладь — боксы с инструментами, баллоны с газом и какие-то приборы, подобных которым Хинта никогда еще не видел. В конце перрона была небольшая постройка — домик для отдыха машинистов, такой же, как на станции в Шарту. Рядом с ним стояла еще одна группа ожидающих. Эти отличались от техников и медиков — на них были дорогие гражданские скафандры, и они явно принадлежали какому-то иному порядку: не выполняли приказов, но, возможно, сами могли приказывать.

Поезд остановился. Хинта ощутил, как за него цепляются взгляды людей с платформы. Они буквально таращились на его грязный убитый скафандр и обожженное лицо.

— Они смотрят на нас.

— От них зависит, что с вами будет, — сказал Фирхайф.

Хинта обернулся к нему.

— Мы прощаемся?

— Нет, еще нет. Поезду нужно четверть часа на разгрузку и перезарядку. Все это время я буду здесь. Да и вы не сразу уйдете далеко.

— Хорошо. — Тави встал, пошатнулся, крепче прижал Аджелика Рахна к груди, сошел на перрон и, тяжело ступая, поплелся вдоль поезда к той платформе, где лежал Ивара. Хинта направился вслед за ним. Они двое выглядели намного страшнее, чем побитые в бою робофандры солдат «Джиликон Сомос»: два подростка, двигающиеся словно старики, оставляющие на чистом, окрашенном металле следы из пепла и крови. Они вырвались из ада, сам воздух вокруг них клубился войной и ночью, и не было в этом веселом утреннем свете ничего более чужеродного, чем они — пришедшие с юга вестники погибели. И как-то так вышло, что вся делегация, стоявшая на перроне, сначала пропустила их мимо себя, а потом медленно пошла следом. В результате к робофандру Ивары они подошли все вместе: мальчики в тесном полукольце взрослых. Хинта чувствовал, что эти богатые незнакомцы о чем-то говорят между собой, но все они были на своих радиочастотах, а по громкой связи еще не произнесли ни единого слова.

Иварой уже занимались. Его робофандр с помощью тележки развернули головной частью к перрону, а поврежденную капсулу каким-то невероятно хитрым способом выдвинули из глубины боевой машины и раскрыли, поделив на секции. Учитель лежал на дне капсулы, как на открытых носилках. Он был в сознании и сквозь дыхательную маску общался с медиком, осматривавшим рану на его боку.

— Да, боль возвращается, — приглушенно, хрипло, однако требовательно говорил он, — но не надо наркоз. Во сне я стану просто вещью, пленником. Я должен думать, контактировать с людьми, понимать, куда меня перемещают.

— В ране были посторонние предметы, — настоятельно ответил врач. — Ее прямо сейчас надо чистить. А дренаж и зонд ставят только под общим наркозом. Мы можем подождать минуту. Но потом будет наркоз. Это не спор.

Ивара поднял бессильную руку в отрицающем жесте, потом повернул голову к мальчикам.

— Тави, Хинта, — тихо произнес он.

— Как ты? — спросил Тави.

— Буду жить, — ответил Ивара. Слизь из капсулы, защищая его от тендра-газа и холода, обволакивала все его тело ровным тонким слоем. От этого его лоб и волосы блестели на солнце, а глаза выглядели так, словно он смотрел на мальчиков из-под воды. Он скользнул взглядом по свертку в руках Тави, едва заметно кивнул и переключил свое внимание на группу встречающих.