Они добрались до середины коридора, когда впереди в одно из окон с хрустом врезался какой-то предмет. За ударом последовал характерный звук — шипение декомпрессии. Хинта шарахнулся к стене и увидел огромную, около метра в длину, стрелу из грубого черного металла. Ее наконечник имел раскрывающиеся лепестки, а к другому концу был прикреплен трос — он покачивался, уходя куда-то вдаль, за снежную пелену. Через мгновение трос дернули с той стороны. Стрела рванула назад, ее лепестки раскрылись, и она прочно засела в толще ударопрочного оконного стекла. Тут же в другой угол окна врезалась вторая стрела. Она прошла более криво, и ее лепестки поцарапали облицовку потолка; на пол брызнула россыпь стеклянных и пластиковых осколков. Хинта машинально прикрыл рукой шлем брата.

Тави опомнился первым.

— Проскочим! — крикнул он. Хинта снова подхватил Ашайту на руки, и они ринулись вперед. Но как бы быстро они ни двигались, то, что было за окном, оказалось быстрее. Они еще только делали первые шаги, а вторая стрела уже сдала назад и так же прочно засела в оконном стекле. Сквозь снег порхнула жуткая бесформенная тень — черно-белая, окрашенная в цвета пурги и ночи. Звук декомпрессии перешел в свист и начал затихать — давление стабилизировалось. Приблизились, обострились все звуки улицы: прерывистый стрекот пулеметов, одиночные выстрелы, взрывы, крики, шипение, шум огня. Под потолком, сигнализируя о появлении тендра-газа, вспыхнули красным светом тревожные маркеры.

Хинта увидел за стеклом лицо. Огромный розовато-белый лоб разросся овалами полипов. На месте провалившегося носа вспенились белой слизью ржавые заглушки. Из-под обвисшей кожи скул лезли рифленые трубки. Зашитый на углах рот скруглился, но сквозь маленькие ощеренные губы можно было рассмотреть перламутровые скорлупки зубов. Однако хуже всех прочих подробностей была другая: тот, за окном, тоже смотрел на людей. Это был осмысленный, испытующий взгляд — огромные глаза, и в их глубине, где-то по ту сторону зрачка — знакомый, страшный, блекло-фиолетовый свет.

Это был первый живой омар, которого Хинта встретил в реальности. И сейчас он смотрел в эти глаза, словно в кривое зеркало. Он видел в них разум, работу нервов, направленность воли. Он видел, что омар знает, зачем он здесь, знает почти так же, как это мог бы знать человек. И при этом омар не был человеком. Хинта видел на его лице эмоции, но они не были человеческими эмоциями — их можно было видеть, но нельзя было прочесть, словно то была книга, написанная на совершенно незнакомом языке. От этого кровь стыла в жилах. Это было все равно, что смотреть сквозь фантастический портал на какую-то завораживающую картину из другого мира, другого времени, другого измерения. Только там, за этими глазами, скрывалось не место, не время, а другое сознание, другая иерархия для всех вещей, другая причина быть. И еще Хинта видел подробности — слишком много подробностей, и от каждой его разум заходился в спазмах истерики. Черные тросы, на которых тварь подбросила себя к окну, тянулись прямо из-под кожи перекрученных рук; оттуда же наружу просовывались черные дула. Тяжи мышц, между ними — многочисленные приставные магазины разнокалиберных пулеметов. Ноги, оснащенные выкидными крючьями. Торчащие из спины и боков серые кожистые стержни вросших в плоть антенн. Посреди брюха — черный металлический паук, завязавшийся в паутину проводов. Обвисшие мокрые лохмотья белесой плоти на ничем не прикрытом месте, где у людей и животных бывают гениталии.

— Нет, — в приступе животного ужаса произнес Хинта. Тави, бежавший впереди, взмахнул руками и так круто повернул, что чуть не упал. Задыхаясь, не чуя под собой ног, они бросились назад, и вовремя, потому что в следующее мгновение тварь начала стрелять сквозь стекло. Очередь кривой петлей прошла по стене коридора. Хинта упал, навалился грудью на брата. Их осыпало искрами.

— Вставай, — сказал Тави. Хинта ухватился за его руку, поднялся, поднял брата вместе с собой. Они побежали дальше. Омар у них за спиной рвал и крошил хрустящее стекло. Они повернули, кубарем скатились вниз по лестнице, на считанные секунды остановились, чтобы перевести дыхание. Хинта сел на нижнюю ступеньку, запрокинул лицо вверх и посмотрел на неясный, дрожащий свет потолочных ламп. Его сердце выпрыгивало из груди.

— Он попал в тебя? — спросил Тави.

— Разве? — удивился Хинта. Тави схватил его за плечо, заставил нагнуться.

— Царапина.

— Где?

— На креплении кислородного ранца. Но все трубки целы.

— У меня черные точки в глазах.

— Я понесу Ашайту. Хотя бы недолго.

На этот раз Хинта не возражал. Они бросились дальше. Без брата на руках Хинта ощутил себя легким; в его крови было море адреналина, и хотя в груди и боках засела боль, мышцы полнились энергией. Он хотел бежать, мог бежать. На бегу он подумал, что так омары и попали на крышу. У этих тварей был способ прыгать — забрасывать себя на любую высоту.

Пробка в конце коридора почти рассосалась, но хвост толпы еще ворочался, пытаясь прорваться сквозь узкие двери. Большинство было без скафандров. Когда до человеческих спин оставались считанные шаги, Хинта переключил свой коммуникатор на громкую связь.

— Омары в здании… — выпалил он, — идут за нами…

Толпа дернулась, словно эти слова хлестнули по ней бичом, и одним страшным движением втиснулась в двери. Страх за свою жизнь оказался сильнее боли, сильнее социальных инстинктов; никто уже не смотрел на других. Какого-то щуплого мальчика так вдавили лицом в стену, что у него пошла носом кровь. Отброшенный, потерявший своих, скорченный, плачущий, он упал и остался лежать на боку, пока его более крупные товарищи грубо ломились вперед. Тави к тому моменту уже запыхался. Передав Ашайту обратно на руки Хинты, он подбежал к упавшему малышу и заставил того встать на ноги. Потом они все бросились дальше. Задавленный мальчик на бегу стонал и зажимал руками окровавленное лицо. Впереди тоже были крики — непрерывный, сливающийся в адскую какофонию вой боли и страха. Сзади, сверху и с улицы, подстегивая толпу, долетал грохот взрывов. Свет мерцал; стены дрожали; система оповещения с бездумным усердием повторяла, что в здании разгерметизация. Когда они замешкались у очередного перекрестка, Хинта, словно в дурном сне, увидел уходящую вдаль перспективу пустых пространств: поваленные стулья в маленьком кафетерии, распахнутые двери, брошенные вещи, мигающие красным сигнальные маячки под потолком, темное окно с прострелом от пули.

— Мы последние, — сказал он.

— Но мы в скафандрах, — ответил Тави. — А они нет.

— Мы не нашли Ивару.

— Я снова несу Ашайту

Они сменились и побежали дальше. Иногда они нагоняли кого-то, но в итоге оставались одни — Ашайта тормозил их. В одном из коридоров они встретили одинокую старуху. Та стояла и озиралась по сторонам с видом потерянным и задумчивым.

— Вам нельзя здесь быть, пта! — закричал ей Хинта.

— Беги, сынок, — ответила она, — мое дело конченое. — И улыбнулась безумной, страшной старческой улыбкой. Но это было лишь мельком. Скоро все коридоры слились в один. Они так устали, что перестали обращать внимание на раненых, забытых, уставших, упавших; у них остались силы лишь на то, чтобы спасать самих себя и Ашайту. Между тем, они встречали все больше отставших и потерявшихся людей. Паника рассеяла жителей Шарту — порядка больше не было, никто не занимался планом эвакуации. Царил хаос. И где-то в этом хаосе, убивая всех на своем пути, орудовали омары. Уже подбегая к холлу, мальчики увидели раненую женщину — она шла, шатаясь, с остекленевшим взглядом, с простреленным плечом, с кровью, сбегающей вниз по руке. Никто ей не помогал, при виде нее все лишь ускоряли шаг — она была вестницей смерти, лишним напоминанием, что омары уже внутри, что они повсюду.

— Шарту пал! Шарту пал! — в приступе безумия завопил какой-то полуголый старик. — Куда вы все бежите!? Шарту пал! Нет больше спасения! Конец нашей истории! Конец нашей земле! — Он начал исступленно бить себя в грудь. Вокруг, закручиваясь человеческим водоворотом, метались другие люди.