***

       Ух’эр уже давно уковылял. Рен спрыгнул на землю, прошелся, покосился на свою туманную пелену, но возвращаться туда не хотелось.

       Потому он бесцельно бродил кругами, старательно обходил пятна смолы и переступал через широкие трещины в серой сухой земле, а в голове все крутились мысли про эту сеть.

       Мысли, приносящие с собой очень странные, незнакомые и неприятно зудящие ощущения.

       Ему всё казалось, он неправильно понял. Или Ух’эр понял неправильно. Или что-то не то ему сказал. Потому что так всё быть не могло. В этом было что-то неправильное. И в то же время — абсолютно, совершенно логичное, если предположить, что сам Рен ошибался очень долгое время.

       Ему хотелось, чтобы он ошибался.

       И только один вывод можно было сделать из того, о чем Затхэ попросил Ух'эра.

       Тот самый, неправильный вывод.

       Рен вдруг почувствовал, что идти тяжело. Впервые здесь — идти тяжело. Устали ноги, дыхание сбивается. И что-то тянет в груди.

       “Пора? — подумал он. — Уже пора умирать?”

       Медленно, осторожно сел прямо на землю. Он в конце концов, очень устал. Он хотел знать, чем все закончится — потому держался. Но теперь, кажется, узнал.

       Значит, пора?

       Почувствовал, как совсем рядом, в нескольких шагах за спиной, шелохнулся воздух.

       “Сейчас будет Ух’эру радость,” — мрачно подумал он, но подошел не Ух’эр.

       По широкой дуге обошла и застыла напротив рыжая девчушка, невысокая, в коротких тонких одеждах, которые едва прикрывали острые груди и совсем не прикрывали тонкие ноги. Короткие рыжие волосы были по-мальчишески взъерошены, а красивые, мягкие черты лица казались смутно знакомыми.

       Она осторожно шагнула ближе, присела напротив. Одной рукой уперлась в землю рядом с собой, вторую сунула в рот. Хрустнула ногтем в зубах.

       — Не грызи, — бросил ей Рен и хлопнул по руке, чтобы вынула изо рта.

       Она изумленно подняла тонкие брови. Глянула на свою руку, потом — на его. Потом — в глаза. По-человечески нерешительно, словно колебалась, не была уверена, о чем с ним говорить: остановиться на ногтях или перейти к другому, куда более важному.

       — Я — Даарен, — сказал он.

       — А то я не знаю! — фыркнула она. — Брат считает, что такой умный, что ото всех спрятался. Но он забыл — я стала видеть гораздо лучше. А в последнее время — и слышать, — и рыжая подмигнула заговорщицки, мол не говори Ух’эру, пусть это будет нашей тайной.

       Не представилась, зараза.

       “Которая же ты?” — думал Рен. Пытался вспомнить, как выглядят Мертвые богини, но рыжие волосы неуместно напоминали только о Шаайенне.

       У него были точно такие же, правда, не торчали так во все стороны — падали мягкими волнами на плечи. И сам он всегда казался мягким, смешливым, то ли чересчур расслабленным, то ли просто слабым. Рен всегда радовался про себя, что старший — Рэй. Из Рэя что-то могло получиться.

       И только со временем, намного позже, чем надо, он понял: Йен не мягкий. Йен холоден и расчетлив, а за смешливостью прячет злобу.

       И еще позже, когда стало совсем-совсем поздно, когда уже почти умер, вот буквально несколько мгновений назад понял: Йен не слабый.

       — Ты думаешь о нем, — тихо сказала рыжая, решившись таки говорить серьезно. — Он и мой сын тоже.

       Рен, скользя бездумным взглядом по ее чертам, принялся вспоминать имена богинь, хоть одно из имен: вдруг угадает? Потому что если этого не делать, в голову лезли воспоминания и Йене. А ему и без них сейчас было больно.

       Она легко развернулась и уселась теперь не напротив — рядом с ним. Обхватила колени, продолжала заглядывать в глаза.

       Рен чувствовал это, но смотрел уже не на нее — в бесконечную серую даль.

       — Зачем он это? — тихо спросила рыжая. — Зачем он про Сеть? Я не понимаю…

       “Ты и не поймешь, — подумал Рен. — Ты одна из глупых божков. Вы так не делаете. Это очень по-человечески, не по-вашему…”

       Рыжая еще долго всматривалась в глаза, ожидая ответа. Потом поняла, что не дождется, и спросила другое:

       — О чем ты думаешь?

       Рен покосился на нее, коротко, невесело усмехнулся и — вдруг как-то само собой получилось — потрепал по рыжим волосам.

       — Думаю, что не повезло мне с родственниками.

       Она еще мгновение смотрела на него непонимающе, а потом вдруг разразилась визгливым заливистым хохотом.

       Хохот перешел во всхлипы. Рыжая спрятала лицо в ладонях, а Рен, так и не убравший руку от ее головы, осторожно обнял за плечи.

       Она уткнулась в него носом, продолжая всхлипывать, а потом — и вовсе сползла на колени. То смеялась, то плакала, а он задумчиво гладил, словно пытался убаюкать. Успокоить.

       Хотя кто в состоянии успокоить мать, которая вот-вот потеряет своего ребенка? И в который, интересно, раз?

       — Он все сделает правильно, — сказал Рен, будто это могло как-то ее утешить.

       Она всхлипнула еще раз, ему показалось, что сейчас соберется с мыслями — и ответит. Но вместо ответа — с неба полилось.

       Не черная смола, не грязь: вода была чистой, прозрачной, дождевой. Напитывала сухую землю, проливалась в трещины, текла по земле.

       “Ух’эр, должно быть, и впрямь занят своей сетью”, — подумал Рен.

       Он пробыл здесь достаточно долго, чтобы знать: в царстве мертвых так не принято. Тут не бывает дождей. По крайней мере, таких, теплых и прозрачных.

       Он все еще держал рыжую за плечи одной рукой. Вторую — поднял. Подставил ладонь под тугие струи. Запрокинул голову — подставил и лицо.

       А потом громыхнул вдали гром, и рыжая резко села, тоже уставилась в небо — и снова расхохоталась. И во второй раз гром не просто так загремел — ответил ее смеху.

***

       Тэхэ резко вдохнула, распахнула глаза. Села.

       Жизнь возвращалась к ней с каждой каплей дождя.

       И с каждой каплей приходило изумленное понимание: это Эйра. Это ее слезы. Впервые Эйра плачет по-настоящему. И словно все слезы, что выпила, теперь возвращает. А со слезами — возвращает жизнь.