Он очень долго не помнил, не знал. Не слышал ни себя, ни других. Лишь шум океана, голос праотца Мирдэна, долетал издали — тот пел им свои колыбельные. Им, не слышащим, не видящим, не помнящим. И было спокойно.

И было ничто.

Потом он начал различать свое имя. В шуме волн и шепоте ветров.

Лаэф.

Так звали его когда-то. Когда был богом Тьмы. Был он... и было что-то еще. Веками он вспоминал остальное. Веками искал свой голос. Потому что было нечто, ради чего он должен вспомнить. Нечто, что он должен вспомнить. Еще одно имя, высеченное в глубинах мертвой памяти белым мрамором.

Сорэн.

Свет.

Как только вернулось оно, вернулось все. Лаэф вспомнил.

Но не мог выбраться из пустоты. Не мог перестать быть частью пустоты.

“Ты мертв, — шептал Мирдэн, — вы все мертвы. Вас нет. Спи… Спи-и-и…”

“Сам спи, старик!” — огрызнулся Лаэф, не вслух, он не мог говорить, у него еще не было голоса. Но смог ответить. И смог позвать. Братьев и сестер, потому что больше звать было некого. А она, старшая и мраморная, уже — уже! — поднималась. Он знал это, чувствовал это. Она обретала силы и голос. И стоит ей встать во весь рост — мир будет лежать у ее ног. А этого он допустить не мог.

И он стал звать громче — Младшие все не могли проснуться после Великой битвы. И если б он не настаивал, не пришли бы вовсе. Но он звал. Искал золотые нити жизни во тьме и тянул за них. Будил. Зудил зубной болью. Кричал в пустоте.

Первой отозвалась Эйра — не добили мелкую заразу. Ее, богиню Любви, вообще трудно добить.

“Я слышу тебя...” — ее шепот на грани сознания.

Потом — Ух’эр-Смерть. То ли захрипел, то ли зафыркал. Конечно же — следом за рыжей бестией кто пойдет, как не он? Он не мог ей простить того, что она очнулась без него так же, как Лаэф не мог простить Сорэн.

Застонала-зарычала звериная госпожа Тэхэ.

Взревел хозяин войны Заррэт.

Не вслух — голосов у них еще не было. Золотыми нитями, дрожью пустоты. Они возвращались.

“Мы так хорошо спали! — лишь через полвека смог заговорить Ух’эр. — Зачем тревожишь?”.

— Вы нужны мне, — Лаэф уже почти обрел голос. Теперь пустота говорила — его шепотом, шипением его змей. — Сорэн поднимается.

“А что можем мы?” — шептала Эйра.

“Да и зачем?” — вторила ей Тэхэ.

“Убить!” — гневно требовал Заррэт. Он хотел убить, как всегда. Непонятно, Сорэн или потревожившего его покой Лаэфа. А скорее — всех сразу. Или может, это слово было его эхом, последней мыслью, за которую схватился и держался теперь изо всех сил, чтобы вновь не соскользнуть в небытие.

“И самое главное… — даже шепотом в пустоте Ух’эр был вновь полон яда — и это радовало Лаэфа. Сейчас — радовало. Он оживал. — Самое главное — ты-то что можешь, бывший властелин Тьмы?”

— Я вырвусь, — пообещал им Лаэф и сжал в кулаке обрывки золотых нитей их жизней. — Я вырвусь и подниму за собой вас. Вы правы, сейчас мы бессильны. И потому только вместе мы справимся с ней. А уж потом…

“Старший брат снова хочет быть гла-авным…” — насмешливо протянула Эйра. Зараза, переняла манеру Ух’эра. Когда успела?

— Иначе она победит, — процедил Лаэф. — Вы этого хотите?

Они молчали.

— Ну? — потребовал ответа он. — Кто из вас этого хочет?

“В конце концов, — вздохнула Тэхэ, — спать не так уж и весело…”

“Я помню, яблоки были вкусными”, — согласилась Эйра.

“Убить…” — повторил Заррэт. Или то был еще не он, а его последняя мысль? Впрочем, у него она всегда одна.

“Вырвется он, — фыркнул Ух’эр. — У тебя есть что-то, кроме решимости, брат?”

— У меня есть твое вероломство, — улыбнулся Лаэф. О да. Он уже мог улыбаться. — Незаконченное дело. Нераскрытая тайна. Затхэ, брат. Помнишь его? Почему не сказал, что не удержал его в своем царстве тогда?

“Да как-то не до того было…” — хмыкнул Ух’эр.

— Я вижу его след здесь. Он бродит в пустоте, проходит между мирами. А значит, знает, где выход. Я пойду за ним.

И Лаэф пошел.

Так ходил он раз и другой, но не оставался в мире живых, не мог удержаться, не за что было держаться, и даже силы ненависти к Соэрн не хватало. Он рассыпался тенями. И таял в пустоте.

Но он был упрям, и в третий раз, прыгнув следом за Затхэ, нашел выход. Подходящий сосуд. Пустую оболочку.

И помогла в этом его, Лаэфа, жрица, колдунья, одна из тех, что веками идут против законов людей и природы. Не хотела, не знала, а помогла.

Двери, закрытые навсегда, распахнулись — кто-то пытался протащить в мир создание, которому там не место. За это создание Лаэф и схватился, отпустив Затхэ. Проскользнул на зов ведьмы.

Они вернулись в один день: Затхэ и Лаэф. В один день и один миг.

Воздух показался ему ядом после веков небытия. Да он и был ядом. Воздух вокруг него, он сам. Всегда был. И, вдохнув впервые, Лаэф победно расхохотался, подобно смешливому Ух'эру.

***

Его смех слышала тогда колдунья Алеста, вытаскивая из чрева матери ребенка, который не должен был жить.

***

Ух’эр остался шепотом в мыслях Лаэфа. Остальные — уже не мертвы, еще не живы. Дыхание ветра, колышущиеся травы — Тэхэ, боевые кличи наемников и стражей — уж давно отгремели великие войны — Заррэт, Эйра — цветущие луга. Их почти не было. Но все, что осталось от них, было за его спиной.

Если бы ребенок, в которого он влез еще слушался…

Потому что ребенок, поначалу легкий и послушный, идеальное вместилище для бога Тьмы, ребенок начал брыкаться. Сопротивляться. И не понимал очевидного — стоит ему отказаться от силы Лаэфа, он умрет. Потому что его и не было никогда.

Был только Лаэф.

***

Условный стук: два коротких, два длинных.

— Да-да... — отмахнулся Йен, сделал очередной глоток и развернулся к двери. — Входи, секретный эльф!

Дверь отворилась со страшным скрипом, Нивен шагнул в комнату.

Йен налил себе еще.

Нивен смерил его очередным бессмысленным взглядом, запер за собой дверь, скрестил руки на груди и подпер стену.

— Что? — Йен вздернул брови. — Осуждаешь? Или это ты так хочешь, чтобы тебе тоже налили? Прости, никак не могу научиться распознавать твое это… — неопределенно взмахнул рукой, подбирая слово, — выражение лица.

— Завтра утром, — сказал Нивен, — уходит корабль. Я ухожу с ними.

— Нашел-таки? — хмыкнул Йен.

Порт был открыт, но последние дни никто никуда не плыл. Ходили слухи, что какая-то дрянь заплыла в прибрежные воды, а моряки — народ легковерный и к тому же суеверный. Так что теперь все ждали, пока уплывет. Или пока схлынет волна слухов.

— Сезонная миграция чудовищ? — деловито уточнил Йен тогда.

Нивен только плечами пожал. Наверное, не понял, что это значит. Йен и сам еле вспомнил это словосочетание — когда-то от Дэшона слышал. А Дэшона-то он совершенно не слушал. Обрывки странных слов в памяти — вот и вся наука ненормального старика.

Нивену понадобилось полдня, чтоб найти транспорт. Йену понадобилось полдня, чтоб напиться. Впрочем, он предупреждал. Он даже обещал по дороге: как дойдем, первым делом выпью ведро вина.

Ведро еще не выпил, но так еще и не вечер.

— Завтра, — сказал Нивен. — На рассвете.

И отлепился от стены, намереваясь идти в свою комнату.

Комнаты тут были попросторнее, чем в Нат-Каде. И не под землей. И с видом на море из окна. И... Йен уже начал скучать по подземельям. Море было отвратительным. От одного взгляда на бесконечные волны — укачивало. От запаха делалось нехорошо. Йен пил, чтоб утопить подкатывающую к горлу тошноту. Хотя смутно догадывался, что лучше этим не сделает, а вот хуже — очень может быть.