‘Я не доверяю никому, ’ – тихо сказала она. ‘Лишь вам и самой себе. ’ Гиллиман все еще не забрал капсулу у нее из рук. ‘Оно внутри. Я подумала, что вы заходите увидеть это, и пусть человеком, вручившим эту капсулу вам, буду я. С ней нужно обращаться очень осторожно – она слишком хрупкая. Я предполагаю, что эта вещь примерно одного с вами возраста. ’
Он взглянул на капсулу.
‘Вы верите в совпадения? ’ – спросила она, набирая код для открытия капсулы на небольшом экране.
‘Когда-то я не верил в это, но к этому моменту я успел повидать слишком многое, а поэтому допускаю такую возможность. ’
Крышка капсулы быстро ушла в основание корпуса. Легкое голубоватое сияние стазис-поля озарило лицо Гиллимана. Устройство, сдерживающее само время, едва слышно жужжало, но всё то, что было внутри него, не издавало ни единого звука – там, где не течёт время, не может быть никаких звуков.
Гиллиман взглянул на содержимое контейнера, что всецело овладело его разумом.
‘Где ты нашла это? ’ – спросил он мягко.
‘Талсимар, ’ – тихо ответила Яссиллия. Она взглянула на книгу, лежащую внутри. Она ненавидела её.
‘В твоём отчете содержатся записи об оказанном тебе сопротивлеиии, ’ – сказал он. ‘Инквизиция. ’
Сожаление о всех тех, кто отдал свою жизнь за возвращение этой книги, затуманило разум Яссиллии.
‘Я не хочу, чтобы Логос Историка Верита вела войну с Инквизицией, ’ – сказала он.
‘Боюсь, что вы уже не сможете повлиять на исход этих событий, ’ – сказала она едва слышно. ‘Наша миссия заключается в том, чтобы делать открытия, а их – в том, чтобы скрывать их. Наша и их суть полностью противоположны друг другу. Конфликта между нами не избежать. ’ Перед тем, как продолжить, она взяла небольшую паузу, не желая перекладывать свои проблемы на примарха. ‘Слишком много потенциаль полезных вещей было утрачено. Мы все должны быть на одной стороне. ’ Она подняла свои глаза, встретившись с глазами Робаута. ‘Я надеюсь, что вы найдете эту находку достойной. ’
Гиллиман взглянул на содержимое контейнера еще раз. Вдоволь насмотревшись на него, он закрыл капсулу.
‘Я давным-давно понял, что власть, так же, как и война, это всего лишь таблица для подсчетов, что заполняется чернилами из крови, ’ – сказал он.
Глава восьмая
Природа кошмаров
Госпожа Схолы Валерия была суровой, но в то же время она была прекрасна в своей суровости. Матьё наблюдал за тем, как она ходила между длинными рядами парт в промерзлых залах схолы. Она была одной среди сотен детей, но они подчинялись её командам без каких-либо возражений. Никто из них не смел задремать или предаться мечтаниям. Они нависали над своими книгами, лишь изредка качая головой подобно лодке, что находилась в плавании в поисках знания.
Частично они боялись её из-за её трости, чей наконечник был ужасающе остр. Её нрав был суров, напоминая огнестрельное орудие, что посылало в цель огромный заряд смертельной энергии лишь от легкого щелчка спускового крючка. Это происходило примерно следующим образом: сначала её глаза расширялись, потом она делала глубокий вдох, расправляла свои плечи так, будто все те импульсы энергии, что порождались её гневом, генерировались в голове, после чего спускались вниз по всему её телу подобно извергающимся из вулкана потокам лавы или же чудовищной лавине где-то в горах. Через мгновение её руки, будучи наполненными яростью, поднимали трость и в мгновение ока опускали её на спину нерадивого ученика. Первый удар, обычно, практически не чувствуется, оставляя лишь слегка неприятное жжение, но каждый последующий становился настоящей пыткой.
Тем не менее, дети повиновались её командам не только из-за страха, но и из-за любви. Они знали, что им крупно повезло. Схола предлагала им будущее, что разительно отличалось от ничтожных жизней их родителей. Получать образование от Министорума было огромной честью, но чтобы сдать экзамены… В те времена, когда Матьё и его отец находились в бараках вместе и не спали, отец постоянно говорил Матьё, что если он сдаст экзамены, то будет служить на высочайших постах. Он говорил, что если уделять подготовке очень много времени, то, возможно, что в какой-то момент у него будет своя собственная комната, чтобы размышлять там, а еда, которую он будет употреблять в пищу, будет происходить из почвы, а не из питательной массы.
Помимо этих, так же были и другие школы. Были и высшие школы. Поступив в них, можно было удостоиться чести служить на высоких должностях. Тем не менее, их наличие не могло унять желания Матьё поступить именно в заведения Министорума. Быть жрецом и служить Богу-Императору было его самым заветным из желаний. Матьё не хотел подвести своего отца, поскольку видел, насколько быстро тот теряет свои жизненные силы, находясь на месте обычного рабочего. Он видел грязь, что забивалась в морщины отца, которую он не вычищал, ибо слишком сильно уставал. Он наблюдал за тем, как его отец теряет вес из-за сокращения рационов, в то время как нормы выработки повышались вдвое. Матьё не хотел такой же участи. Его служба должна что-то значить. Он не может быть одним из невоспетых триллионов граждан Империума. Это было непозволительно.
Это было самой настоящей гордыней. Гордыней, что оскорбляла Императора. Гордиться своей службой было допустимо, но источник гордости Матьё не являлся добродетелью. Он ненавидел удары Валерии тростью, что она наносила ему после его исповедей, но он все равно продолжал каяться в своих грехах.
Несмотря на всё это, он боялся прожить жизнь так же, как и его отец гораздо больше, чем он боялся гнева Валерии. Именно этот страх заставлял его трудиться так усердно, а не страх перед её тростью. Он любил Валерию за то, что она была частью той системы, что даровала ему возможность прожить свою жизнь иначе. Он также любил её и за трость, поскольку боль заставляла его работать усерднее.
Служба, гордость и страх закаляли сталь его души.
Но не стоило забывать ещё об одной составляющей, что вмешивалась в этот процесс. У Матьё был секрет, с которым он ни за что бы не поделился ни с одним из детей. Частично из-за того, что они могли начать насмехаться над ним, а также из-за вероятности того, что помимо него таких детей могло быть несколько – такого бы он не вынес. Матьё находил Валерию привлекательной. Её физическая красота давно испарилась, но, несмотря на это, она всё ещё не была старой, хотя назвать её молодой было трудно. Её лицо покрылось морщинами, её глаза были немного впалыми, а её волосы казались очень сухими – всё это было платой за то бремя, которое она несла. Пубертатный период затрагивал всех, кого когда-либо знал Матьё. Внутри неё он видел свет. Он мог абстрагироваться от её внешности, сосредоточившись на той заботе, которой она одаряла их, на её желании того, что каждый из них преуспеет в этом деле и поднимется на вершины пути знаний. Она обладала верой, она любила Императора, и она любила их всех, ибо они тоже служили Ему. Его юное сердце замирало каждый раз, когда она бросала свой взгляд на него и немного кивала, выражая своё одобрение к тем успехам, которых он добивался. Он жаждал большего.
‘Император защищает, ’ – сказала она ему тогда, когда он изучал названия различных ксеносов и всех тех поводов для ненависти, которые они давали человечеству.
Император оберегал Матьё. Он устоял тогда, когда другие терпели поражение, после чего их ожидала учесть, обсуждать которую дети не решались.
Шли года. Ему казалось, что его парта становилась всё меньше и меньше, хотя на самом деле это происходило из-за того, что росло его тело. Его почерк стал гораздо более аккуратным. С каждым движением восковой палочки для стирания чернил, он стирал частицу себя. На место историям его детства пришли истории человечества. Он одолевал каждый экзамен, который вставал на его пути. С каждым годом количество обучающихся сокращалось. Он сокращалось даже тогда, когда они достигали пубертатного периода, и продолжало сокращаться с наступлением их совершеннолетия.
