— Ты расскажи, как на крытку попал? Может по пролетке тебя сблатуем и кликуху дадим?

— Что?

— Я тебя спрашиваю, как на нары приземлился? За что тебя сюда?

— А. Это, — новенький опустил голову. — Понимаете, я…

— Не понимаю. Говори сразу и по делу. И привыкай так говорить всегда. Без соплей и исповедей. Не вздумай врать, просекут с лету!

— Я здесь за убийство, — опустив голову, произнес новый обитатель камеры.

— Ты?! За мокруху?!! И кого же ты замочил? Мышь на навозной куче?

— Нет, — тихо ответил новенький. — Семь человек. Семью. Отца, мать, трех сыновей и дочь. А также их горничную и конюха.

Смеяться перестали. Чуть охреневший от полученной информации Сютрель смерил его недоверчивым взглядом и спросил:

— Это как? Дом баклажил, что ли? Или на дороге шиша с криком ловил?

— Нет. Я их лечил. У них подозрение на проказу было. Муж, моряк, завез с юга… наверное. Врачевать их никто не хотел. Я бы тоже не пошел, но была нужна работа. Я взял у них деньги, купил настой мяса гадюк и яд. Этим лепру лечат. Правда! Этим! А когда готовил микстуру, налил в нее слишком много яда. У меня руки тряслись, — виновато опустил голову новенький. Я когда еще готовил, понял это, но тогда мне показалось, что ничего страшного в этом нет. Подумаешь, немного перелил. Настоя купил мало. Он дорогой, а я это… сэкономил. Купил немного рома. И когда с рынка возвращался, выпил.

— Ясно. И с тобой все ясно, и с твоим местом в жизни. Видишь вон те нары, возле отхожего места?

— Вижу.

— Твои. А вот погоняло никак не придумывается. Но мы вот, что сделаем. Ты его не у нас спросишь, а у дубаков полосатых снаружи.

— Как это?

— Подходишь к двери, наклоняешься к щели и громко базлаешь: «господа легаши, дайте имя от души».

— Легаши?

— Это традиция. Они не обижаются. Всё понимают.

— И долго кричать?

— Пока имя не дадут. И вот тогда это имя станет твоим. Во всяком случае, до тех пор, пока ты здесь. Кстати, ты сам откуда?

— Из Ликеделла.

Эрик вспомнил, где он слышал этот голос. И подался назад. Не хватало, чтоб новенький его узнал.

— Это пиратская столица который? — уточнил Сютрель. — Слышал. Ладно, иди к двери заряжай ры-ры.

— Прямо сейчас?

— Конечно! Как ты жить без имени будешь?

Доктор, тот самый мальчишка, которого Эрик в Ликеделле позвал, чтобы вылечить раненного Рыжего, подошел к двери и под плохо скрываемый смех окружающих лег перед ней.

— Господа легаши, дайте имя от души!

Доктор был не такой уж и дурак, но высококультурно наивен. Хоть и покрутился в низах, но привыкнуть к такому обществу не сумел. Да и алкоголизм не способствовал развитию навыков общения. Эрик немного знал такой тип людей. Погрузиться в пьяное забытье и больше ничего от жизни не надо.

Доктор кричал под дверь минут десять, иногда прикладывая к тонкой щели ухо, надеясь услышать ответ. Затем дверь открылась и в камеру вошли крейклинги. Человек пятнадцать. Вид у них был и мрачный, и озадаченный одновременно.

Доктор встал, неуверенно улыбаясь. Крейклинг в берете, надо полагать главный среди вошедших, окинул его взглядом. Затем сказал, что-то вроде «гкхм», обвел взглядом камеру и давящихся от смеха пленников. Сказал «понятно», схватил доктора за шкирку и нагнул к бассейну.

Били недотепу дубинкой по спине. И не то, чтобы очень больно, но выразительно. Чтобы все видели. Доктор только слабо вскрикивал, вырваться не пытался. Его оставили на полу, но ушли крейклинги не сразу. Один из них взял ведро и каждый из пятнадцати, по очереди, зачерпнул воды в бассейне и размашисто вылили на пол.

Когда дверь закрылась, часть обитателей камеры ржали в голос, часть не менее громогласно ругалась. Скучно не было.

Жак отрядил несколько человек убрать воду. Новоявленные «шныри» недовольно гребли ее по полу. Тряпок не было и Сютрель заставил их использовать в этом качестве собственные рубахи ржавого цвета. Затем он повернулся к валяющемуся на мокром полу доктору и присев на корточки рядом покачал головой:

— Ну, ты понял, что сделал не так?

Тот смотрел на него, как кролик на удава. Сютрель кивнул:

— Ты кричал слишком тихо. Они нормально и не расслышали. Ладно, не переживай. Зато у тебя имя есть. Теперь ты Дубина.

Дверь в очередной раз открылась, втолкнули Карела.

Он удивленно окинул взглядом мокрый пол, обошел поднимающегося со стоном доктора, но дойти до своего места на нарах не успел.

— Карел! Господи, это ты?!!

Карел остановился и стал шарить глазами, не понимая, кто его позвал.

— Карел Нери! Невероятно! Это действительно ты!!!

Карел удивился. Никто здесь не знал его фамилии. К нему подскочил один из новеньких, только сегодня попавших в камеру.

— Карел! Ты жив?!!

Карел узнал изумленного человека перед ним.

— Джино?!

Они обнялись.

— Откуда ты здесь?!!

— Здесь? Я даже не знаю, где я? Я раньше про Пять княжество только слышал. А про Баэмунд нам только вчера сказали, когда в клетке везли. А потом этот Арман про Цирк говорил. Я почти ничего не понял.

— Я объясню потом. А пока рассказывай, рассказывай!

— В Ривоссе совсем тяжко сейчас. Да и у соседей не лучше. В Алессе мор начался, в Пьяччо опять хагуры с налетом пришли. Они с северных степей как пришли шесть лет назад, так лагерь у Вербана поставили и все на юг ходят. Но это еще при тебе началось. Город, ту часть, что под холмами расположена, выжгли. У меня там тетка живет, рассказывала. Только те, кто на гору к храму Ваманта сбежать успели, выжили. А я, после того как порт семья Фарбоне выкупила, без работы остался. Они всех, кто за семью Мерсо в драке на рынке стоял, специально искали и вычищали. Мне повезло, я в порт не пошел, догадывался, что ничего хорошего из этого не выйдет. Мне потом ребята рассказывали. Маддалена, сестра младшая из Фарбоне, сука та еще, всех работников выстроила и шла вдоль шеренги, с теми чудиками, которых мы тогда отметелили. Они всех, кого из наших опознали, сразу били. На земле, ногами. Алдосу три ребра сломали, а Пьеро голову разбили. Доктор потом несколько часов кожу ему зашивал. Он видеть вроде перестал после этого.

— А ты?

— Говорю же, не пошел. Но мне же мать кормить надо и сестер. Отправился в долину Больфачо. В батраки, на ферму к пуньо наниматься.

— Они ж там упыри все!

— Знаю. И лишний раз убедился. Убирал виноград, оливки. Все за три крейцера в день. Попросил пуньо, чтобы он меня на полдня отпустил в Ривоссу. Деньги, что я скопил, отнести матери. Он меня обругал, сказал, что я и так бездельник, а теперь еще и отпрашиваться смею? Я ночью ушел по-тихому, матери деньги принес. Она плакала и просила, чтобы я обратно не уходил. И так проживем, говорила. Придумаем, что-нибудь. А, что мы придумаем? Сестры тощие стали, но гордые. Честную работу искали. Велия шить начала, Луки служанкой устроилась. Но платят мало. Я с ними побыл, радости столько! Сам уже возвращаться не хотел. Но вернулся. Деньги нужны. А кто-то донес, что я ночью уходил. Пуньо орал, что после моего ухода у него деньги пропали. Я ничего не брал, Карел! Я никогда не воровал. Дрался, много дрался, но никогда не воровал! А он паскуда жирная, сказал, что сдаст меня стражникам-секонцони. Я стою, что сказать не знаю. Мое слово против его. Он — пуньо, уважаемый землевладелец, а я босяк драчливый из порта. А он видит мою растерянность и так вкрадчиво говорит, что для того, чтобы все миром уладить, мне надо еще раз в город сходить. Я не понял и спросил. А этот выродок, улыбается, так по-свински и говорит, чтобы я привел Веронику, сестру мою младшую. Ей только четырнадцать исполнилось. Тогда говорит, все это уладим.

Лицо Джино искривилось в исступленной злобе.

— Я догадываюсь, как ты сюда попал, — вздохнул Карел.

— Я ударил. Сразу. Я и дальше бил, когда он на полу лежал, но бил уже бездыханного. Это потом понял, что убил еще с первого удара.

— Ясно.

— Мать жалко, сестер. Не себя. Как они теперь без меня? Одни.