Тибо поднес его к глазам и продолжил разглядывать. Приподнял крыло и охнул. Под крылом были видны многочисленные шестеренки, стальные прутики непонятного назначения, кружки, прикрепленные винтиками к этим прутикам, еще что-то.

Тибо встряхнул лебедя, испуганно посмотрел на Йохана, мол — ничего не сломал? Механик только усмехнулся, затем взял у баннерета из рук лебедя, опять чем-то щелкнул. Лебедь «ожил», подняв голову.

— А как он плавает? Это же железо!

— В умелых руках и железо способно плавать. Если знать как. А у меня руки, смею вас заверить достаточно умелые.

Йохан щелкнул еще раз. Железная птица расправила крылья. Тончайшие металлические перышки заблестели в лучах утреннего солнца. Лебедь захлопал крыльями, и прямо с рук Йохана взлетел.

Металлическая конструкция изящно совершила идеально ровный круг над домом и вернулась на руку Йохану.

Тибо стоял недвижимый, не сводя глаз не с птицы, а с Йохана.

— Вы колдун, — тихо произнес он.

— Ох, сколько раз я это слышал, давно привык.

— Никто. Слышите? Никто не способен создавать летающих существ кроме Господа бога.

Йохан вернул лебедя обратно в пруд. Птица тут же поплыла вдоль берега, как и минуту назад.

Старик, глядя в глаза баннерету, вопросительно поднял указательный палец вверх, как бы уточняя о ком речь.

Тибо, по-прежнему не сводил с него глаз и коротко кивнул.

— С Ним у меня что-то вроде соглашения. Он не вмешивается в дела моих созданий, а я не вмешиваюсь в его дела.

— Это богохульство.

— Ага. Оно самое.

— Не понимаю, как это возможно?

— Вы про птицу или про богохульство? Впрочем, неважно. Вам и не надо понимать. Каждому свое.

— Не понимаю — вновь повторил Тибо.

— Вот видите, на вас лебедь такое впечатление произвел, а вы еще на НЕЁ хотели посмотреть.

— Как? Как можно добиться такого мастерства? — покачал головой баннерет. Его начало «отпускать».

— Вы недавно спрашивали меня о любви к своему делу. Вот именно благодаря этой любви и можно. — Йохан повернул голову в сторону окна Лотты. — Меня с детства привлекали механизмы. Даже самые простейшие. В трехлетнем возрасте — это мне матушка рассказывала, — мы были с ней на ярмарке в Бюрг-Схёре. Так, по ее словам, я как вкопанный, остановился около подъемного крана и наблюдал за его работой. За людьми, которые крутили барабан или лучше сказать, бегали внутри колеса. Я сам этого и не помню. Матушка рассказывала. Зато помню, как став чуть старше, бегал к кузнецу на другой конец деревни и все рассматривал, что он делает. Потом стал ему помогать, сыновей у него не было. Погибли на войне. А потом там же, рядом с кузницей, благодаря этой самой войне, поставили мастерскую осадных машин. Я иногда ночевать домой не приходил, так мне все это было интересно. — Неожиданно для себя Йохан разговорился. Этот баннерет не такой уж и дурак. Способен и выслушать и возможно, понять.

Тибо действительно внимательно слушал, затем понимающе кивнул:

— Здорово. А я в детстве больше всего любил на утюг плевать.

— Что? — растерянно переспросил Йохан.

— На утюг плевать. У нас в доме прислуга все время что-то гладила внизу. Постельное белье, одежду, еще что-то. Мне нравилось, когда раскаленный утюг из печи вытащат, подбежать и плюнуть. Капли, так смешно разлетались. С шипением!

Йохан несколько мгновений молча изучал Тибо, потом повернулся и направился к дому.

— Мы сильно задержались, а у меня сегодня важный день.

— Да! И вот еще по этому поводу. Скоро начнется сезон, — Тибо шел за ним, — и мне бы хотелось попасть на открытие.

— И что вам помешает? — Йохан впустил баннерета в дом, — вы же сын сенешаля, мне казалось, у вас не должно быть проблем с посещением Цирка. И почему только открытие? Кто может помешать вам, смотреть шоу в течение всего сезона?

— Вот сенешаль и может.

— Вы провинились перед отцом? — Йохан провел гостя через этаж и подводил к выходной двери.

— Да. Мы тут с друзьями праздновали успешное окончание похода. С малагарцами дрались недавно. Захватили корабль. Богатый. Груз ладно, но еще и пленника взяли важного. За него дадут такой выкуп, что… впрочем, вам это не нужно.

— Это точно, — согласился Йохан подойдя к двери.

— Когда отмечали успешный поход, разумеется, выпили в той таверне в конце Кожевенной улицы, название никак не запомню. Потом я сцепился с одним… — Тибо остановился и покрутил ладонью в воздухе, — в общем гадом одним. Мы дрались на мечах, как и полагается и ему еще повезло, что жив остался.

— Вполне разумное и совершенно естественное времяпрепровождение для баннерета Баэмунда. — Йохан взялся за ручку двери. — Не понимаю, что вызвало гнев вашего батюшки?

— Да это-то понятно — Тибо досадливо отмахнулся, — гад этот оказался каким-то купцом, с которым отец дела ведет. Причем дела серьезные. Короче!

— Да, будьте любезны, покороче было бы замечательно — Йохан приоткрыл дверь.

Тибо не замечая прозрачного намека продолжил:

— Отец сказал, на следующее представление меня не пустит.

— Могу понять его гнев. Он уже в возрасте и понимает, что определенные связи, тем более торговые, нередко являются основой благосостояния семьи. И их разрыв может эти основы серьезно подорвать. Молодые этого, как правило, не осознают, — Йохан несколько раз нажал на ручку приоткрытой двери.

— Но вот если приглашение на Игру будет от вас, то отец наверняка возражать не будет. — Тибо вышел за порог.

— Да, скорее всего не станет, — согласился Йохан.

Тибо остановился на крыльце.

— Так мне можно будет на представление попасть?

— Нет, — ответил Йохан и закрыл дверь.

— Ваше Благородие, вы не поверите, мы только что над домом лебедя видели. Я и не знал, что они здесь водятся! — услышал Йохан голос одного из крейклингов, последующий звук оплеухи, вместе с требованием заткнутся.

Он сидел и смотрел как завтракает Лотта. Девочка умостилась на высоком для нее стуле, качала ногами, вертела головой и все время норовила скормить ложку каши кролику. Йохан давно объяснил ей, что это невозможно, но не слишком убедил и своих попыток внучка не оставляла. Пять лет. Возраст, когда надо капризничать. Йохан вспомнил себя в ее годы. Себя, братьев. Мать с трудом прокармливала их троих. Еще была сестра, но видимо на женщинах его семейства проклятье. Аннек умерла от какой-то болезни не успев пробыть в этом мире и года. Йохан ее и не помнил толком. Помнил, что все время плакала, а ему все время есть хотелось. Такая вот каша на молоке был редким чудом, подарком судьбы. Отца почти не помнил. Погиб на войне. На той самой, что длилась беспрерывно.

В дверь постучали. Девять тридцать. Марселетт. Сватью Йохан не любил, как и всех родственников зятя. Но она была бабушкой Лотты. Когда умерла Сильвия, то Марселетт, в тот же день, притворно, как показалось, Йохану поохав, хотела забрать себе новорожденную внучку, вслух рассуждая, как ее назвать. Полная, низкорослая, с широким курносым носом она больше походила на жену мясника или пекаря, чем жену эдельмана, потомка саррейских мореплавателей. Манеры ближе к крестьянским. Разговаривала громко, визгливо и каждую свою фразу начинала с претензии к кому-то. Когда они только познакомились и Марселетт впервые увидев Йохана, подбоченилась, кивнула себе под нос, мол, — «Что еще ожидать? Ремесленник и его дочка». Разговаривала надменно. Каждая фраза подчеркивала ее теперешнее несчастное положение, что она, аристократка вынуждена мириться с тем, что ее сыночек отныне будет мужем дочери простого горожанина. Уже на помолвке она чуть ли не в лицо называла Йохана выскочкой. Йохан не обращал на нее ни малейшего внимания, что она не могла не заметить. Побагровев, «тонко» намекнула, что теперь, в его новом возвысившемся положении, мог бы послушать людей, которые способны научить его и добавить ума его дочери.

Вот этого он уже стерпеть не мог. Нападки на себя он легко не сносил, не обращал внимания на дуру. Умный человек не обращает внимания на тявкающую на него мелкую шавку, но то, что она посмела обидеть Сильвию, меняло дело.