В зале «победителей» их стало на шесть человек больше, когда Фабрис объявил о завершении Дня открытия. Зрители потянулись к выходу, обсуждая игру. Каменные чаши потухли. Зеркала закрыли.

Арман больше не появлялся. Выметаться из зала им приказал усатый крейклинг в огромном берете. Пленников повели по очередному бесконечному, слабо освещенному, коридору. Масляные лампы под потолком тускло мигали. На арене и то было ярче. Их вывели на открытую площадку и вели мимо непонятного назначения решеток вмурованных в шершавый камень стен. Здесь ламп не было, только редкие, но яркие факелы в стенах.

— Милый, — вдруг ласково позвал женский голос. Это было настолько странно в этих стенах, что Курти решил, что ослышался.

— Милый, посмотри на меня, — повторил голос и Курти его узнал.

— Это я, Оливия.

Рыжулька стояла за решеткой и прижавшись к ней, не сводила глаз с того самого игрока, чьему сопернику засветили бутылкой, а самого забыли в бассейне.

Он же смотрел на девушку и с безграничным изумлением и ужасом одновременно. Потом опустил глаза. Вся их процессия остановилась, но стражники не возражали и на происходящее пялились с интересом.

— Милый, ты прячешь глаза? Я в них так толком и не взглянула ни разу. Знаешь, я поначалу, так плакала. Думала жизнь кончена. Хотя, что я знала о жизни? Я и сейчас-то знаю не много, а уж тогда.

Тот, к кому она обращалась, так и стоял, опустив голову. Потом умоляюще посмотрел на стражников.

Девушка, не сводя с него взгляда, потянула с головы треугольный чепец. Золотые волосы рассыпалось по плечам.

— Сегодня тяжелый день для тебя Серж, я понимаю, но уж для меня ты мог бы найти пару ласковых слов. В конце концов, я твоя жена. А мы столько не виделись. Больше трех лет Серж.

«Мокрый победитель», которого, как выяснилось, звали Сержем, не поднимая головы, пошел по дорожке, но лишь ткнулся в стоящего впереди.

— Я хотела бы о многом тебя спросить. Как ты жил все это время? Вспоминал ли меня? Я тебя вспоминала часто. Скажи, ты по-прежнему любишь играть?

Серж так ничего ей и не ответил, да и глаза не поднял. Их повели дальше. Никто этого Сержа ни о чем не спрашивал. Если любопытство и было, то его заглушали вопросы более насущные.

И так было темно, а теперь уводили от остатков света зала вниз, где не проглядывало никакого света. Мрачная процессия спускалась по внешней части стен Цирка. Кто здесь коридоры строил?

Курти боялся, что сейчас их заведут в какой-то подвал и запрут в темноте. Собственное умение видеть в потемках не утешало. Все равно страшно.

— Не боитесь, ниже ада не спуститесь, — стражник будто мысли его прочитал. Курти ничего не ответил, зато шепелявый процедил сквозь зубы:

— Кто тебя боится, рыбка-полосатик?

Стражник не обиделся.

— Вино понравилось пить? Поэтому наглый? Не привыкай. Это только победителям. А второй раз ты им вряд ли станешь.

К счастью, не подвал. Их завели в еще один аркообразный коридор, заканчивающийся широкой дверью, и провели внутрь.

Решетки, решетки, решетки. Опять зал, теперь овальный. Но если прежние были богато украшены, то этот был настоящей дырой. С серого, с бурыми разводами потолка, капало. Курти вспомнил свою конуру на чердаке в Елове. Почти тоже самое, только больше. В центре, огороженный двумя рядами решеток, горел костер. Решетки накрывали его плотным куполом и столб огня почти в ярд высотой прыгал между прутьев как рыжий попугай в клетке. Как его разжигали, неизвестно. Второй ряд решеток окружал купол так, что делало доступ к огню невозможным.

Костер был один и горел в самом центре, но зал был хорошо освещен. Свет отражался от воды прижатого к стене бассейна.

Двухъярусные деревянные нары вдоль стен. Из грубых рваных матрасов торчали пучки соломы. Что доски, что солома были мокрые.

В помещении столпились узники, не участвовавшие в игре. Судя по тому, что сгрудились они у входа, привели их только что. Курти удивился, как их оказывается много. Больше сотни.

— Жить будете здесь. Это сегодня с вами кутерьма была, все наспех, а ваше место — вот. Кормежка в полдень и пополудни вечером. Нужник и ведра в углу, метла там же. — Крейклинг в зал не входил, стоял у входа и говорил вполголоса, отвернувшись от них. — И последнее. Вам нельзя друг друга убивать — это наша работа. Надеюсь, поняли?! — усмехнулся в усы и закрыл дверь.

Тихо было почти минуту. Все осторожно оглядывались, делали первые шаги.

— Сюда слушать, бродяги!

В центр зала, к огню вышел тип с татуировкой паутины и паука на щеке, который обещал в фургоне, что «дальше виселицы их не увезут».

— Что за хвира?! Углов нет. Кого на какую шконку определять, не поймешь.

С видом, торжественным и спокойным он прошелся по толпе небрежным взглядом.

— Меня звать Жак. Вам — Батя. Впредь так и обращаться. Тех, кому со мной разговаривать не положено, определим в ходе дальнейшего базара. Шпринка сюда ходи.

Из толпы странной танцующей походкой выдвинулся невысокий человечек, неопределенного возраста и стал рядом с Жаком.

— Сютрель. Ты тоже.

Сютрель был длинный, лысый, с огромными оттопыренными ушами.

— Это бугры. Мне кенты, за вами смотрящие.

Он дал щелбана Сютрелю. Сначала по лысине, затем по уху.

— Будем жить. Мы. Вы. А вот как жить, сразу и определим. Кто честный вор, кто залетный серый, а кто бес и жить ему около ведра.

Курти вспомнил Елову и свои рабочие дни по чистке карманов. Знакомые выражения.

— Место в хвире, значит место в жизни — продолжил Жак-Батя. — Шпринка, Сютрель принимайте. — Он внушительной походкой сделал несколько шагов назад.

— Вот как стоите, так и не дергайтесь, — непонятно сказал Шпринка. — Ко мне подходить по одному. Ты первый — он ткнул пальцем в стоявшего перед ним парня.

Тот, ничего не понимая сделал шаг, осторожно кивнул.

— Меня зовут…

— Да плевать всем, как тебя зовут — голос у Сютреля, повернувшемуся к нему был хрипящий и сдавленный одновременно. — Ты теперь будешь Кудряшка.

— Почему Кудряшка?

— Потому что, я так сказал.

— Но…

— Тихо! Не шебурши. Вон кудряшки какие завитые и сам сладкий. Или если хочешь, Сладким будешь?

— Нет, не…

— Вот и хорошо Кудряшка. Ты кем на воле был?

— Учеником при законнике в Кала Монсе.

— Сюда как попал?

— Ну… — Кудряшка запнулся.

— Гну! Овечку не строй. Говори быстрее.

— Свиток один подписал, а его нельзя бы…

— Вон твоя шконка. — Сютрель ткнул пальцем и повернулся к следующему.

— Черт, а ты че такой гладкий весь? — Он бесцеремонно разглядывал мужика, — ни шрама, ни лысины, ни пятна на роже. Какое тебе погоняло давать? Ну-ка зубы покажи. Вот базлан и зубы на месте все. Ладно носяра у тебя знатный, Шнобель будешь. Кем в той жизни был?

— Это неправильно! — один из заключенных вышел вперед, — так нельзя! Вы кто вообще?

— Тебе че? Визите-билетте дать? Или сам предъявить че хочешь? — Шпринка набычился и нехорошо скривил в улыбке рот. — Если предъяву на главного кидаешь, давай перетрем. Мы тебе быстро объясним кто мы и кто ты.

— Это неправильно, — упрямо повторил пленник, — у нас имена есть.

— Были.

— Что?

— Были у вас имена. Теперь только погоняла. Каждого по имени звать и чести вам много, да и хрен запомнишь.

— А вы почему без кличек? Шпринка, это ведь имя?

— Потому что бугор и больше не тявкай.

— Это непра… — он согнулся от удара в живот.

— Ты теперь будешь Неправильный, — невысокий Шпринка обладал тяжелым ударом. Ухмылка обнажила гнилые сломанные зубы, — вон твое место.

Неправильный ловил ртом воздух на полу.

Шпринка и Сютрель проворно выспрашивали, кто есть кто, давали клички и успели заполнить несколько мест на нарах. Одного определили в «шныри» и приказали мести пол.

Сегодняшние «победители» стояли позади всех, так как пришли последними. Злобный бугай, оравший на зрителей, прошел к огню и рассматривал костер за решеткой.