Рисса впилась ногтями в ладони. Дракон ворочался, порывался сжечь ситку, но Риссе приходилось загонять его поглубже, не позволять поднять голову. Будь она старше и сильнее, она бы показала, как благотворно повлияла на нее порка… Но Рисса понимала: ей надо быть намного старше и намного сильнее. Если сорвется сейчас, нахамит, то лишь добьется нового наказания. "Благотворно влияющего на детский ум", как же еще.

— Вы сказали, что нас наказали за "детскую глупость", миледи, — выдавила она, старательно глядя в пол. — Но мы сбежали, потому что хотели выжить. Это не глупость. И тех пленников отказались убивать, потому что не хотели становиться… — Рисса прикусила язык: за "мразей" Фархан наверняка сделала бы с ней что-нибудь болезненное, — …как рабы, которые самые отвратительные приказы исполняют, потому что боятся, что их накажут. Это тоже не глупость.

Фархан вскинула тонкие брови в показном удивлении.

— Не глупость? — вкрадчиво переспросила она. — Что же, Рисса. Тогда скажи мне, чего вы этим добились. Вы получили свою свободу? Или, быть может, спасли тех преступников, приговоренных к смерти?

С тем же успехом она могла снова отхлестать Риссу плетью. Рисса дернулась, отвернулась, сдерживая злые слезы. Будто Фархан сама не знала, что нет! Ничего они не добились, только чуть не погибли, причем несколько раз. Но как можно было по-другому?! Сдаться? Прогнуться под Аргейла? Или побежать лизать сапоги кому-нибудь вроде Танатона, как Ремис? Противно. Противно, мерзко и подло.

Фархан мягко, но крепко взяла ее за подбородок, заставила смотреть прямо.

— Если снова посмеешь отвернуться, когда я с тобой разговариваю, получишь пощечину. На первый раз, — тихо сказала она. — Ты не ответила на мой вопрос, Рисса.

Слезы все-таки прорвались. Вот же… Да, офигеть как многого добились! В рабство попали, от которого так хотели сбежать. Разве для этого она удирала из Академии, чтобы сейчас кланяться этой стерве?! Чтобы выполнять любую ее команду и трястись от каждого недовольного взгляда?! Зачем, зачем она все это ворошит?!

— Ничего мы не добились, — всхлипнула Рисса. — Вы же видите, мы не хотели так жить! Не хотели становиться ситхами, не хотели быть, как вы… Нас не спросили, хотим мы вообще здесь учиться или нет, понимаете?! Мы просто жить хотели, без этого всего!

Рисса понимала, что ревет самым постыдным образом, но ничего не могла с собой поделать. Решит Фархан ее наказать — да пускай! Стерпит как-нибудь, не впервой. Она просто не в силах была больше держать в себе все это, ей нужно было хоть кому-то рассказать — пусть даже этой суке, которая обещала бить ее за неосторожный взгляд в сторону.

Некоторое время Фархан молча смотрела на нее.

— Не хочешь так жить? — переспросила она. — А совсем недавно ты мне совершенно другое говорила. Но если ты так уверена…

Рисса не успела заметить, как Фархан выхватила световой меч, — только отшатнулась, вскрикнув, когда алый клинок застыл у ее горла, почти касаясь кожи.

— Мне не нужна ученица, которая жаждет лишь собственной смерти. Если хочешь, я могу закончить все прямо сейчас. Ты умрешь быстро, почти без боли. Тебе достаточно попросить. Или сделать шаг вперед, если ты настолько горда.

Рисса в ужасе попятилась. Горло перехватило спазмом, язык словно отнялся. Она смогла лишь судорожно замотать головой и рефлекторно выставить перед собой руки, будто они могли защитить от удара светового меча.

— Н-не надо, — выдавила она, чувствуя себя самым никчемным и бесхребетным существом в галактике. От обиды, унижения и осознания того, как жалко она себя повела, хотелось разреветься сильнее прежнего. Или расшибить лоб об стену. — Я… не это имела в виду, миледи.

Презрительно усмехнувшись, Фархан погасила клинок и вернула рукоять на пояс.

— В таком случае, прекрати истерику и послушай меня. Если умирать ты все-таки не хочешь, тебе придется понять, что твоя жизнь отныне связана с Империей и ситхами. Ты не сможешь это изменить. Никто не позволит тебе отказаться от этого долга и привилегии, как бы вздорно ты себя ни вела. Будешь дерзить и упрямиться — добьешься лишь боли и унижений, которых легко можно было бы избежать. Я очень снисходительна, Рисса, и готова многое простить неразумному ребенку вроде тебя, но если ты исчерпаешь даже мое терпение, я попросту казню тебя — и на сей раз не спрошу, готова ли ты к смерти. Так или иначе, к своей прежней жизни ты вернуться не сможешь. Это реальность, которую тебе придется принять.

Рисса молчала, время от времени шмурыгая носом. Все, что говорила Фархан, было так очевидно, и так… так хреново. Она никогда не вернется домой. Никогда не станет свободной. Так и останется навсегда рабыней напыщенной ситки, которая и сама кому-то такая же рабыня, только повыше рангом. Охренеть. Всегда о таком мечтала.

Фархан прошлась по комнате, остановилась возле стола. С какой-то непонятной нежностью провела пальцами по стоявшему на нем резному ларцу из темного камня. Ее лицо из строгого вдруг сделалось задумчивым, почти печальным.

— Реальность редко отвечает нашим желаниям, Рисса, — сказала она заметно смягчившимся тоном. — Когда погиб мой сын, мне казалось, что я не вынесу этого. Я чувствовала его предсмертный ужас. Чувствовала, как жизнь покидает его тело, а после… — она замолчала ненадолго, поднесла руку к вороту, будто хотела ослабить его. — После там, где раньше был мой Тиатан, не осталось ничего. Лишь пустота, которая никогда не заполнится, сколько бы лет ни прошло. В первые дни я хотела умереть, Рисса. Но это ложный выход. Сейчас в тебе, как и во мне тогда, говорит слабость — самый страшный враг, что таится в душе каждого. Он уничтожит тебя, если ты поддашься ему. Я же предлагаю тебе жизнь. Не ту, что ты хотела, но куда лучшую, чем все, на что ты можешь надеяться сейчас. Понимаешь?

Рисса стояла, потупив голову. Самое гадкое было в том, что она все это понимала. Понимала — да только принимать не хотела. Принять это все — значит, смириться с тем, что она станет ситхом и навсегда распрощается со свободой. С правом быть той, кем она сама захочет быть. Она станет одной из этих жестоких мразей, которые вырезают людей тысячами, чтобы миллионы не смели сопротивляться, и обращают в рабство подростков за то, что они пытаются украсть себе на еду и одежду.

Рисса этого не хотела. Но умирать она не хотела еще сильнее.

— Понимаю, миледи.

— Тогда преклони колено, дитя, и поклянись, что будешь верна мне.

Опускаясь на колени, Рисса даже не почувствовала отвращения или злости. Поклясться Фархан в верности было почти легко.

Дождь, дождь, дождь. Прошла неделя, а погода была все такой же поганой, как в первый день. В Каас-Сити лило, будто где-то на небе забыли выключить кран. Солнцу, похоже, опротивело светить этой планете, потому что из-за туч оно вообще не появлялось: день и ночь здесь можно было отличить только по оттенку темно-синего, который днем становился чуть светлее. Наставница Риссы говорила, что иначе на Дромунд-Каасе не бывает — какая-то мощная аномалия в Силе натворила дел с атмосферой, а исправить это ситхи то ли не сподобились, то ли не смогли, то ли не захотели. Хорошо хоть защитный экран над городом натянули, чтобы жителям не пришлось отращивать чешую и жабры.

Рисса не представляла, как здесь можно жить. Если бы не уроки с тренировками, после которых у нее оставалось одно желание — упасть и не двигаться, — она бы с ума сошла от окружающей унылости.

Сегодня день тянулся медленно: наставница с утра ушла по каким-то очень важным делам, о которых Риссе, понятное дело, не полагалось знать, оставив ей пугающую гору заданий и напутствие в духе: "Сделай все до завтра, иначе получишь". Деться от них, конечно, было некуда, но Рисса не спешила вгрызаться в гранит науки: впервые за неделю, что она провела под опекой (хотя слово "тирания" подошло бы куда лучше) повелительницы Фархан, у нее появилось время на себя. А еще — силы, чтобы этим временем воспользоваться.