Он мог повторить ту сказочку, что скормил Аргейлу… и разом похерить все, ради чего сюда пришел. И свою жизнь тоже. Таким людям не врут — если, конечно, не хочется самоубиться особо извращенным способом. Но сказать правду — тоже классный способ самоубийства. Причем с последствиями. Но из двух зол… Ремис осмелился чуть поднять взгляд, и тут же снова его отвел: смотреть прямо на Танатона было страшно до позорной дрожи в коленях. Нет, не прокатят с ним сказочки. И уклончивые ответы — тоже.

"Хоть бы девчонки успели свалить. Пожалуйста, пусть окажется, что они уже свалили".

— Они сбежали, милорд. В гробнице мы наткнулись на гробокопателя… в смысле, на расхитителя. Девочки уговорили его взять их с собой. Меня тоже звали, но я не пошел.

Ну вот, он это сказал. Ремис сжался и стал ждать… чего угодно. Отступать было некуда, и трусить — поздно. Как ни странно, страх отпустил — наверное, так же происходит, когда прыгаешь со скалы: сначала страшно до одури, а в полете уже все равно. Ремис, правда, не пробовал, но подозревал, что по самоубийственности его откровенность где-то рядом.

— И ты не попытался помешать им?

— Нет, милорд, — обреченно буркнул Ремис. — Отговаривал, но они упертые.

"Отмазка — на сто баллов из ста. Я охренеть какой молодец".

— И не доложил надзирателю о побеге трех послушниц? Позволил им уйти, а тому нечестивцу — и дальше безнаказанно осквернять древние храмы и гробницы? Наживаться на наследии Империи?

Каждое слово Танатон произносил так, будто зачитывал смертный приговор. Ремис стоял, сжав губы и впившись ногтями в ладони, и не пытался оправдываться. Как тут оправдаешься? Накосячил, кругом накосячил, и отрицать это — только хуже себе сделать. Если еще было куда.

Танатон испепелял его взглядом несколько бесконечных секунд. После чего спросил неожиданно смягчившимся голосом:

— Так что же, юноша? Ты хотел поговорить о преступлениях надзирателя Аргейла, но как можешь оправдаться за собственные?

Ремис склонил голову:

— Никак, милорд. Я виноват. Но это не только мы с девчонками виноваты. Аргейл убил бы нас, понимаете? Он отправил нас в гробницы, чтобы нас там сожрали, а если бы не получилось — придумал бы что-нибудь еще. Он очень хорошо это умеет. Девочки просто хотели спастись — хоть как-то! Мы все хотели. Только они решили сбежать, а я… ну, я хотел остаться в Академии. Поэтому пришел к вам.

— Ты ведь понимаешь, что твоя провинность немногим легче самого побега?

— Да, милорд, — выдавил Ремис, борясь с позорными слезами. Нет, не будет он плакать. Не будет умолять на коленях, как тот парень. Добьется только того, что помрет полным ничтожеством.

— И все-таки не сбежал вместе с подругами. Почему? Неужели так надеялся на мою защиту?

— Ни на что я не надеялся. — Ремис осекся, понял, насколько грубо это прозвучало, и склонил голову еще ниже: — Простите, милорд. Я в подворотне вырос и не очень умею правильно говорить. Я хотел сказать, что не сразу придумал к вам идти. Просто… не хотел я сбегать. Не хотел обратно в подворотню, ко всему этому… — Словарный запас подвел Ремиса в самый ответственный момент, и он просто махнул рукой. Не придумал, как описать "это", чтоб не матом. — Вы просто не знаете, как это — когда живешь, как шавка дворовая. И ни будущего, ничего нет — думаешь только о том, как бы сегодня с голоду не помереть, а самая крутая перспектива — прибиться к банде покрупнее, с которой потом по гроб жизни за дружбу не расплатишься. Империя дала мне шанс из этого выбраться, и я его терять не хотел. Но и девочек закладывать… Не стукач я. Никогда крысой не был и становиться не хочу. Простите, милорд. Я понимаю, что на смертную казнь уже наговорил. Но я вас умоляю, выслушайте меня до конца. А там уж казните. Хотя бы это будет ваше решение, а не этого… Аргейла.

Тихий смешок заставил Ремиса вздрогнуть. Танатон пристально смотрел на него поверх сцепленных в замок ладоней. Уголки его губ обозначились чуть резче обычного, что можно было бы принять за улыбку, если бы не глаза, в которых не было ни намека на теплоту или веселье.

— Твоя смелость граничит с наглостью, Ремис, и ты очень близок к тому, чтобы эту границу перейти. Я выслушаю тебя. Но имей это в виду, когда будешь подбирать следующие слова.

— Благодарю, милорд. Я постараюсь. — Ремис торопливо поклонился. Из-за волнения до него не сразу дошло, что Танатон обратился к нему по имени. Добрым знаком это было или нет, он гадать не брался. — Я хотел сказать, что мы не первые, кого Аргейл изводит. Похоже, он делает это каждый год — "чистит" Академию от бывших рабов и не-имперцев. Мне тут документы… в руки попали…

Он торопливо, со скованным поклоном, передал Танатону планшет. Невольно задержал взгляд на его лице. Хатт побери, сколько же ему лет? В один момент кажется, будто не больше пятидесяти, в другой — что не меньше ста.

— В руки попали?

Ремис мысленно треснул себя по лбу за то, что так и не придумал вменяемую версию на этот счет. Пытался, но ничего путного в голову не лезло. Оставалась только правда.

— Мне их дали, милорд. Я обещал не называть имя этого человека. Простите. Но я правда обещал.

Вообще-то, Ремис хотел ответить как-нибудь иначе. Более изворотливо, так, чтобы вроде не солгать, но и ничего путного не сказать — словом, дипломатично. Но в дипломатии он силен не был, и на нервах ляпнул первое, что пришло в голову. Глупость, как обычно.

Удивительное дело, но Танатон не спешил поучить его вежливости ударом молнии или невидимой петлей на горле.

— Значит, не хочешь нарушать слово? — спросил он, перелистывая электронные страницы. — Не бойся, юноша. Я не собираюсь пытать тебя, чтобы узнать то, о чем догадаться и так нетрудно. Наверное, ваш младший надзиратель очень горд собой, что смог придумать такой план? Спрятаться за спиной ребенка, которому нечего терять, избавиться с его помощью от опостылевшего начальника и… что? Получить его место, не заслужив его ничем? Какая наивность. Какая глупость. Я узнаю имя твоего благодетеля, Ремис, и прослежу за тем, чтобы он получил свое.

Нехорошо это прозвучало. Очень нехорошо.

— Милорд… — Ремис нервно сглотнул. — Разве это не хорошее дело? Вывести Аргейла на чистую воду…

— Ему или ей следовало явиться ко мне лично, — отрезал Танатон. — И не медлить с доносом несколько лет. А ты позволяешь себе слишком многое. Если тебе больше нечего сказать, молчи, пока я не обращусь к тебе.

Ремис послушно заткнулся и уставился в пол. С Дильхаш, похоже, нехорошо получилось. Но слово, данное Киру, Ремис сдержал — хотя и сам поражался, как не огреб за это. Похоже, он все-таки сделал что-то правильно, раз до сих пор жив.

— Интересно. — Танатон отложил планшет в сторону и кивнул Ремису, позволяя забрать его. — Действия надзирателя Аргейла и впрямь вызывают вопросы. На которые, будь уверен, ему придется ответить. Но скажи мне вот что: почему ты не обратился к верховному наставнику Академии? Это его сфера ответственности. Ты не должен был прыгать через его голову, обращаясь напрямую ко мне.

"За придурка меня не держите", — чуть не ляпнул Ремис, но прикусил язык. На этот вопрос, в отличие от предыдущих, он был готов ответить.

— Я хотел обратиться к нему, милорд, но потом подумал. Даже у бандитов не бывает такого, что шестерки творят беспредел, а главарь не в курсе. — Осознав, что додумался сравнить ситхов с бандой, Ремис обругал себя конченным придурком. — Простите, плохой пример. Я не в том смысле, что ситхи похожи на бандитов. Но суть такая: верховным наставником вряд ли станет человек, который не знает, что у него под носом происходит. Тем более на отчетах его подпись стоит. Значит, он и без меня в курсе, что Аргейл изводит послушников из бывших рабов и не-имперцев. Раз он ничего не делает с этим, значит, его все устраивает.

Ему показалось, или Танатон действительно улыбнулся? Ремис немного воспрял духом: похоже, хоть где-то он попал в точку.