– Да как вам могло прийти в голову, что я поверю? – вскричал он, морщась от отвращения. – Доктор Тренкель! Старый и заслуженный сотрудник отеля. Он вылечил десятки – нет, сотни – больных людей. И вы хотите, чтобы я поверил, что он обыкновенный воришка? С какой стати он стал бы рисковать своим положением? Нет, это абсурд.

– Все не так просто. Дело в том, что…

– Я не собираюсь слушать эту чушь, – заявил инспектор, выставив ладонь, чтобы остановить меня.

Он поднялся из-за стола, взял свои записи и, подойдя к двери, окликнул помощника, который тут же пришел на зов. Нуньес сказал помощнику что-то по-испански, тот взял меня за руку, и она словно в тиски попала.

– Инспектор, поймите же, я говорю правду!

Но инспектор, не обращая на меня внимания, покинул комнату.

– Вы должны помочь мне! – крикнула я ему вслед.

Его помощник потащил меня по темному коридору в направлении двух камер.

– Вы не знаете, что я действую не по своей инициативе, я…

Но не было смысла кричать в пустоту. Нуньес ушел, а его коллега не говорил по-английски. Когда мы подошли к камере, он хотел отобрать у меня сумочку. Я вцепилась в нее изо всех сил и стала жестами объяснять, что она мне нужна. Я показала на кроваво-красное пятно на юбке, надеясь сбить полицейского с толку. Это и вправду сработало.

– Entra[38], – сказал охранник, открыв толстую деревянную дверь.

Мне ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Опустив голову, я вошла в сырую и вонючую камеру. Дверь захлопнулась за спиной, прогремел засов. Когда глаза привыкли к темноте, я разглядела матрас, лежавший в углу на полу, и ведро, которое, видимо, и было источником вони. Чтобы не плакать, я стала вспоминать все лучшие мгновения детства – материнские объятия, восторженное чувство свободы, с каким я играла в саду Эшфилда, – но я не могла сдержать слез. Прислонившись к стене, я рыдала, пока у меня не заболело все тело. Как можно было вести себя так глупо, так наивно? О чем я думала? Надо было не поддаваться на уговоры Дэвисона и оставаться в Эбни-холле, доме моей сестры в Чешире. Тем не менее я должна была что-то сделать, чтобы смерть Уны Кроу и Флоры Кёрс не была напрасной. Иначе моя поездка на Тенерифе стала бы уж вовсе бессмысленной.

Я еще раз перебрала в уме все факты, касавшиеся убийств на Тенерифе. Частично мумифицированное тело Дугласа Грина в пещере. Фигурка Тибисены, которую мы с Дэвисоном нашли там же. Способ убийства Говарда Винниата и жуткий воткнутый в глаз цветок райской птицы. Это был театральный жест, бьющий на эффект. Кто-то хотел бросить подозрение на Джерарда Гренвилла, и я заглотила наживку. У него была плохая репутация – он слыл оккультистом и верил в колдовство; он собирал образцы скульптуры гуанчей и интересовался ядами. Когда же я узнала, что он вдобавок проявляет нездоровый интерес к собственной дочери и удовлетворяет его самым вопиющим образом, я уверовала, что он убийца. Тому, кому были знакомы все грани личности Гренвилла, было нетрудно слепить из него убийцу. Кто-то исподтишка манипулировал мной, как марионеткой. Я начала подозревать, кто этот тайный манипулятор, но у меня не было доказательств. И вряд ли была возможность добыть их, сидя в зловонной тюрьме. Надо выбираться из нее.

Я достала из сумочки мешочек с ядами и перечислила вслух их названия, как заклинание. Использовать тетродотоксин было слишком рискованно. Он погружает человека в глубокий сон, который можно принять за смерть. А вдруг охранник не придет проверить, что со мной делается? Я не хотела проснуться в гробу и слушать, как комья земли сыпятся на крышку. Да, в общем-то, использование любого яда небезопасно. Не исключено, что я могла отравиться по-настоящему и оказаться перед лицом мучительной смерти. Кто услышит меня, если я стану кричать? Нуньес, несомненно, приказал охраннику не обращать на меня внимания до самого утра. Если уж принимать яд, то перед восходом солнца. А значит, придется всю ночь терпеть вонь в камере. Мне опять вспомнилась любимая поговорка бабушки: «То, от чего нельзя избавиться, надо перетерпеть». Сейчас я воспринимала ее как злую шутку.

Я села на сырой матрас. Мне не хотелось проверять одеяло на пригодность, и я положила сверху шаль Флоры и постаралась устроиться с наименьшим неудобством. Закрыв глаза, я позволила мыслям свободно сменять одна другую, подобно образам беспокойного сна. Больше всего не давала покоя одна, затаившаяся в глубине сознания и не желавшая выплывать на свет. Однако я чувствовала, что она имеет решающее значение. Может быть, это отрывок из книги или фрагмент разговора? Я как будто держала в руках два не соответствующих друг другу фрагмента пазла, один с зазубренным краем, а другой – с закругленным. И как я ни старалась их соединить, ничего не получалось.

Было слишком темно, чтобы читать записную книжку, и я попыталась уснуть. Но у меня не шла из головы сцена под Драконовым деревом. Упавшие на лицо капли, которые я сначала приняла за кровь. Ужас в глазах дочери. Крики Розалинды и миссис Брендел. Ее несмолкаемая старческая болтовня побуждала не обращать внимания на то, что она говорит. А между тем… Я была уверена: она сказала что-то очень важное.

Я попыталась вспомнить все наши разговоры и утонула в море слов и сентенций, изливаемых ею. Злодейства Гренвилла, «Титаник», ее украшения, ее сундуки…

Я подскочила на постели. Сундуки?! От снизошедшего на меня откровения мурашки забегали по коже. Что тогда сказала миссис Брендел? Что она завидует Гаю Тревельяну, у которого есть пустой сундук. В тот миг эти слова казались пустячными, абсолютно ничего не значащими. Но ведь в блокноте Винниата, который я нашла в его номере, говорилось, что при погрузке на «Джелрию» сундук Тревельяна был так тяжел, что лица носильщиков стали свекольного цвета. Как я была глупа! Наконец-то все вставало на свои места. Но какой жестокий, поистине бесчеловечный замысел!

Я была возбуждена и довольна тем, что вскоре смогу объяснить все до конца, но радость сменила внезапная мысль: в этом случае миссис Брендел грозит смертельная опасность. Я вскочила и подбежала к двери.

– Выпустите меня! – закричала я. – Надо остановить еще одно убийство! Помогите! Дайте мне поговорить с инспектором Нуньесом. – Я стала вспоминать испанские слова, которые успела выучить: – Por favor! Sangre. Muerte. Muerte![39]

Я барабанила в дверь, я пнула ее и повредила ногу.

– Вы должны помочь! Инспектор Нуньес! Мне надо поговорить с ним. Muerte.

Я повторяла и повторяла эти слова, но охрана не отозвалась на мои призывы. Я колотила в дверь руками и ногами, пока у меня совсем не осталось сил. Голос мой охрип. Обливаясь слезами, я рухнула на пол. Мой крик тонул в темной пустоте.

Голова мотнулась вперед, и я пробудилась от полусна. Послышались шаги в коридоре и скрежет ключа в замке. Я кое-как поднялась на ноги, держась за стену, при этом спину пронзила такая боль, словно меня прострелили. Я поспешно поправила волосы, стряхнула пыль и грязь, приставшие к юбке. Секунду спустя передо мной возник Нуньес.

– Я вижу, вы не очень хорошо спали, миссис Кристи, – сказал он.

– Да. Я беспокоилась о миссис Брендел, которой грозит большая опасность, – выпалила я возбужденно, как человек, плохо владеющий собой. – Сейчас нет времени все объяснять, но поверьте мне, ее жизнь под угрозой. Надо приставить к ней полицейского и увезти ее отсюда. Я слишком медленно соображала, и лишь когда…

– Пожалуйста, успокойтесь, – прервал меня инспектор. – По-моему, вас лихорадит.

– Нет, со мной все в порядке, – соврала я. – Но вы должны помочь мне. Понимаете…

– Мне надо было внимательнее отнестись к тому, что говорил доктор Тренкель. Он предупредил о вашем состоянии, и…

– Доктор Тренкель? – Выплюнула я мерзкое имя. – Я же сказала вам, что доктор…

– Надеюсь, вы все же не будете упорствовать в обвинениях против него. Это ни к чему. Наоборот, я считаю, отсюда вы должны сразу пойти к нему, чтобы он помог вам восстановить душевное равновесие. Вы сейчас нуждаетесь в его помощи больше, чем когда-либо. Я читал, что с вами было в конце прошлого года, но не думал, что это настолько серьезно. Я сожалею, что заставил вас переночевать в этой неуютной камере, но вы, надеюсь, понимаете, это было сделано ради вашей безопасности.