– А как вы познакомились с Винниатами?

– С Говардом и Дейзи? Да как-то разговорились в первый же день на «Джелрии». Я уверена, за его высокомерной позой скрывается нечто отнюдь не такое безобидное. Бывают подобные люди – в глубине души совсем не такие, какими кажутся. Вы согласны? – Она опять пристально воззрилась на меня, словно пытаясь просверлить меня насквозь, проникнуть в мой мозг.

– Да, я согласна, бывают.

– А в вас есть что-нибудь скрытое от посторонних глаз?

– Я убеждена, что в каждом есть, – ответила я, откинув упавшую на глаза прядь волос. – Мы были бы смертельно скучны, если бы исчерпывались тем, что лежит на поверхности.

– Так что вы скрываете?

Я замялась.

– Ну полно, миссис Кристи. Вам ведь известно все обо мне и Гае после той сцены – а точнее, сцен, которые я закатывала на «Джелрии». Так что теперь ваша очередь раскрыть карты. В частности, с какой целью вы приехали сюда? Мы с Гаем поспорили на этот счет. Признавайтесь.

– Ну, как вы знаете, я пережила в конце прошлого года неприятный период.

– Да-да. Так что же с вами произошло? Откровенно говоря, все это выглядело очень странно. Я не верила, что у вас был приступ амнезии, как писали в газетах. Это чушь.

– Да, газеты печатали уйму чепухи, но это как раз было правдой. Врачи считали, что приступ спровоцировала смерть моей матери, и мой творческий застой, и то, что… что…

– Что ваш распутный муж изменял вам. Это была, кажется, его секретарша?

– Не совсем…

– Но если вы потеряли память, то непонятно, как вам удалось тогда проделать все эти вещи. К примеру, в Харрогейте вы…

Она зашла уже слишком далеко. Надо было остановить этот допрос.

– Боюсь, я не могу ответить вам. Врачи запретили мне вспоминать это. Так что прошу прощения.

– Не хотите говорить об этом? Я понимаю вас, очень хорошо понимаю. – Помолчав, Хелен достала небольшой портсигар, инкрустированный перламутром, зажгла сигарету, затянулась и выпустила струю дыма в моем направлении. – Ну, мне пора отправляться на боковую. Завтра предстоит сделать очень многое в студии. – Она взяла украшенную редкими камнями сумочку и встала, но, прежде чем подойти к Гаю, добавила: – Винниат сказал, что видел вас сегодня на берегу с неким белокурым джентльменом, который тоже был на борту «Джелрии». Романтическое знакомство на океанском лайнере?

– Нет-нет, это совсем не то, что вы думаете.

– Не беспокойтесь, я не выдам ваш секрет. Не мне судить и рядить об этом, как вы понимаете.

Хелен взяла Тревельяна под руку и, собираясь покинуть ресторан с ним и профессором Уилбором, обернулась ко мне с торжествующей улыбкой. Как она, по-видимому, считала, ей удалось добыть информацию, которая позволяла думать, что мы с ней одного поля ягоды и что наши желания, потребности и грехи совпадают.

– Любовь превращает всех нас в преступников, – прошептала она на прощание и послала мне загадочную улыбку сфинкса.

Я проснулась, чувствуя себя такой же сбитой с толку, какой была на «Джелрии», и вдобавок нетвердо стоящей на ногах, как во время качки, – правда, не в физическом смысле, а в моральном. Словно какая-то посторонняя сила играла со мной, опрокидывая мои умственные построения. Приходилось пересматривать все, что я считала окончательно установленным фактом.

Слова профессора Уилбора заставили меня вновь усомниться в Дэвисоне. Знал ли он, что Грин и Мэйби были братьями? По идее, не мог не знать, раз был так близок с Грином. Но почему тогда не сказал мне? Что он хотел скрыть? Уилбор нервничал из-за того, что рассказал мне историю братьев. Но чего или кого он боялся? Может быть, Гренвилла? Может быть, он как-то зависел от специалиста по черной магии? Любопытно, между прочим, что Уилбор ни разу не упомянул Гренвилла в разговоре. А Винниат? Что он видел и что ему было известно о моих отношениях с человеком, которого я, по его мнению, впервые встретила на пароходе? Мог ли он знать, кто такой Дэвисон и с какой целью мы прибыли на Тенерифе? А Хелен Харт? Она что-то подозревала, но наблюдения Винниата, как я надеялась, сбили ее со следа.

Горничная принесла утренний чай. За чаем я раздумывала над словами, брошенными Хелен напоследок. Я думаю, она была в значительной степени права. Любовь может превратить человека в преступника, а может и свести с ума. Я думала о реакции Вайолет на известие о болезни Эдмунда, об угрозе покончить с собой, если ей не дадут выйти за него. Я вспомнила Джину Тревельян перед прыжком в воду и сцены, которые поначалу устраивали Хелен Харт и Гай Тревельян, пока не справились с потрясением, горем и чувством вины в связи с гибелью Джины. Пришел мне на ум и Дэвисон, с грустью вспоминавший друга. Я подумала даже и о своих чувствах к Арчи, с которым собиралась прожить до самой смерти.

Как может любовь, которая считается волшебным чувством, возвышающим человека и даже божественным, разрушать жизни, превращать нас в дикарей?

– Мама, мама! Ты не спишь? – вскричала Розалинда, ворвавшись в мою спальню.

Она запрыгнула ко мне в постель, и я почувствовала, какая у нее гладкая, мягкая и теплая после сна кожа.

По крайней мере, этот вид любви – чистая любовь матери к дочери – казался свободным от осложнений, которыми пестрят интимные отношения. Однако встречаются матери, теряющие с возрастом красоту и привлекательность и потому с ревностью относящиеся к красоте дочерей. Я знала вдову, которая не могла простить дочь за то, что она вышла замуж за богача, в то время как у матери впереди была одинокая старость и нужда. А сколько проблем возникало во взаимоотношениях отцов и сыновей! Да любые человеческие отношения очень сложны и этим интересны. Это как раз и делало их таким богатым материалом для писателя. Мне вспомнился пренебрежительный отзыв Винниата о детективном жанре. Этот самоуверенный тип ничего в литературе не понимал. Взять, к примеру, самые великие, общепризнанные шедевры мировой литературы. Чем были «Орестея», «Гамлет», «Холодный дом», «Герцогиня Мальфи», если не блестящими историями с детективным сюжетом? В голове у меня прозвучали строки из трагедии Уэбстера: «В глазах мутится. Ей лицо закрой! Да, молодою умерла она…»[15] Интересно, почему этот патетический отрывок вспомнился сейчас?

– Мама, а можно я поиграю сегодня с Реймондом? – спросила Розалинда из-под кокона-одеяла, в котором она лежала, как в материнской утробе.

– Конечно можно, дорогая. Мы приехали сюда отдыхать, и потому можешь заниматься чем хочешь.

– Он притворяется, что ему не грустно, но так не может быть. Наверно, он иногда грустит, как и его гувернантка мадам как-то там – не могу произнести ее имя. Реймонд должен ведь грустить по брату, правда?

– Да, конечно. И ты поступаешь очень хорошо, стараясь подбодрить его.

– Я пойду и скажу Карло, – произнесла Розалинда, выскочила из постели и убежала в соседнюю комнату.

Я умылась, оделась и позавтракала на террасе внизу. После этого я сделала кое-какие записи для нового романа, чувствуя на лице тепло солнечных лучей. Вдали, как тень смерти, возвышался Тейде. Я вспомнила слухи о страшных замыслах Гренвилла, переданные мне Дэвисоном. Неужели это правда? Меня пробрал озноб, несмотря на то что температура воздуха все возрастала. Как бы выяснить намерения Гренвилла? Через Вайолет? Но предаст ли она отца? Она, безусловно, злилась на него за отказ дать согласие на брак с Эдмундом Фоссе. А если я уговорю ее помочь мне, захочет ли она открыть все, что знает об убийстве Дугласа Грина? Или действовать по-другому? Гренвилл говорил, что ему нравятся мои рассказы о сверхъестественном. Поверит ли он, если я скажу, что мой интерес к сверхъестественному вышел за рамки литературы?

Все утро я работала с Карло над романом. Я диктовала, она печатала. Однако никакого энтузиазма работа у меня не вызывала. Карло видела, что мне не по себе, и бросала на меня озабоченные взгляды, думая, что я не замечаю. Мне оставалось только говорить о том, что роман меня не вдохновляет, и это было правдой: в «Тайне „Голубого экспресса“» чего-то не хватало – импульса к развитию действия, энергии, яркости изображения? Но дело было не только в этом. Розалинда то и дело приставала с вопросами, не давая мне сосредоточиться. Был момент, когда я потеряла терпение: она вбежала к нам уже в пятый или шестой раз, спрашивая, не пора ли ей идти играть с Реймондом. Я прогнала ее, и она ушла в слезах.