– Взгляните-ка на это, – сказал он. – Одно заглавие чего стоит: «Руководство по уходу за людьми, принявшими яд, и за теми, кто не проявляет признаков жизни». Я думаю, вы с удовольствием почитали бы это.

– Несомненно, – ответила я, открыв титульный лист, где было указано, что книга написана М. Ж. Б. Орфилой[20] и переведена военно-морским врачом Р. Г. Блэком. Это было второе издание тысяча восемьсот двадцатого года. Но почему Гренвилл предложил мне эту книгу? Догадывался, что я подозреваю его в отравлении Винниата, и это был двойной блеф с его стороны? О кошмарных экспериментах с ядами во время моего так называемого исчезновения в прошлом году он вряд ли мог знать.

– Если вы не верите, что я все запоминаю, давайте поставим маленький эксперимент: вы открываете книгу в любом месте, говорите номер страницы и ключевое слово какой-нибудь цитаты, а я воспроизвожу ее слово в слово.

– Никогда не слышала, чтобы кто-нибудь мог сделать это.

– Я научился этому в Париже. Начинайте.

– Хорошо, – сказала я, пробегая глазами страницу с содержанием книги. Мне попались на глаза вещества, содержащие ртуть, мышьяк и сурьму, селитру, соли аммония, сернистый калий, препараты со свинцом, опием и маковыми семенами, и в конце концов я нашла то, что искала. – Страница восемьдесят четыре, белена.

Он выпучил глаза, язык его пробежал по полным губам, словно ящерица, и Гренвилл слово в слово повторил написанное в книге:

– «Корни белены черной иногда путают с пастернаком и добавляют в суп, что приводит к очень серьезным последствиям; листья также очень ядовиты».

Я не могла найти слов.

– Не удивляйтесь так сильно, миссис Кристи, – сказал он. – Это на самом деле совсем нетрудно сделать, если потренироваться, – как и все остальное в жизни. Но забавно, что вы выбрали именно эту цитату.

– Почему?

Он зашелся в хриплом смехе:

– Потому что сегодня у нас на обед суп с пастернаком.

Мы уселись за деревянный обеденный стол, покрытый красивыми тонкими кружевными салфетками, сплетенными, как сказал Гренвилл, местными женщинами. Вошла Консуэла с супницей. Когда она поставила ее на стол и сняла крышку, воздух наполнился характерным ароматом пастернака. Я наблюдала за тем, как служанка разлила суп по тарелкам и подала их каждому из нас. Если в супе были корни черной белены, отравиться должны все трое.

– Это собственный рецепт Консуэлы, – сказал Гренвилл, заметив, что я разглядываю бледно-коричневое варево в тарелке. – Куриный бульон из ее собственных цыплят, пастернак тоже выращивается по моей просьбе в огороде ее мужа. Consuela, gracias por todo[21], – произнес он и добавил, что она может быть свободна. – Иди домой, пока не похолодало.

Я взяла серебряную ложку и хотела глотнуть супа, но остановилась. Гренвилл смотрел на меня с хитрой усмешкой.

– Не бойтесь, миссис Кристи, – сказал он и, повернувшись к дочери, объяснил: – Я поддразнивал ее насчет супа. Мы только что читали о том, что пастернак очень легко спутать с черной беленой. – У него в груди опять заклокотал хриплый астматический кашель. – Слушайте, если так будет продолжаться, мне придется пойти к этому чертову Тренкелю.

– Папа, не отзывайся о докторе плохо, – сказала Вайолет. – Он творит чудеса с Эдмундом.

– М-да, эту тему лучше не затрагивать, – пробормотал Гренвилл, занявшись супом.

Вайолет была угрюма и замкнута, и это быстро охладило атмосферу за столом. Озорной огонек в глазах ее отца погас, мы ели в молчании.

– Очень полезное блюдо, – заметила я, решившись попробовать деревенский суп после того, как отец с дочерью сделали это и с ними ничего не случилось.

Опять наступила тишина, прерываемая только журчанием супа и тиканьем часов в углу. Надо было оживить мрачную трапезу.

– Вам нравится Филпотс? – спросила я, проглотив кусок хлеба.

Гренвилл поднял голову от тарелки:

– Иден-то? Да, конечно, он очень хороший писатель. У него есть также задатки хорошего актера, но ему мешает проблема с ногами. Плохо управляет ими. Я раньше встречался с ним в Лондоне, пока он не переселился в деревню.

– Мне трудно это представить, – проговорила я, чувствуя себя несколько неловко. – Он был нашим соседом в Торки.

– Ты слышишь, Вайолет? Надо же, какое совпадение. Да, он замечательный писатель и необыкновенно плодовитый. Удивляюсь, как он успевает столько сочинять.

– И к тому же он очень великодушный человек, – прибавила я с теплым чувством. – Когда мне было лет восемнадцать, я советовалась с ним по поводу писательской профессии. Он поощрял мои начинания и даже прочитал мой первый опус, хотя вряд ли получил от него удовольствие.

– Это был детективный роман? – спросила Вайолет, чье мрачное настроение немного рассеялось под влиянием вина.

– Нет, это был роман о женщине, которой надо было сделать выбор между двумя поклонниками; действие разворачивалось в Каире.

– Звучит интригующе, – заметил Гренвилл. – А роман как-нибудь назывался?

– «Снег в пустыне». Даже не знаю, почему я так назвала его. И хотя Филпотс одобрил книгу и даже отправил ее своему агенту, роман, разумеется, не опубликовали. В нем было слишком много недостатков, а главная проблема заключалась в том, что мне взбрело в голову сделать героиню немой, и за отсутствием диалогов чтение книги превращалось в тяжкое испытание.

Все рассмеялись, и обстановка за столом несколько разрядилась. В эти минуты, получая удовольствие от роли увеселителя публики, я даже забыла, с какой целью здесь оказалась. Но затем, когда Гренвилл с дочерью стали расспрашивать меня о начале писательского пути и о моей следующей книге, я уже думала, как мне выполнить то, ради чего пришла.

– Примечательно, что Филпотс поддержал вас в начале творческой карьеры, – заметил Гренвилл. – У него ведь была, как говорят, очень талантливая дочь. Как ее звали?

– Аделаида, – ответила я.

Взгляд Гренвилла при упоминании этого имени чуть затуманился.

– В детстве мы с ней ходили на уроки танцев, – продолжила я. – Она написала с отцом пьесу «Желтые пески», пользовавшуюся большим успехом. А теперь она вполне самостоятельный драматург, недавно опубликовала еще одну пьесу, действие которой разворачивается в Древнем Египте.

– Да, она необыкновенная женщина, – сказал Гренвилл. – И это замечательно, что отец с дочерью так близки друг другу. Совсем как мы с Вайолет.

Его дочь никак не откликнулась на это и, поднявшись, стала убирать пустые тарелки со стола.

– Вайолет – очень симпатичная девушка, правда ведь? – спросил меня Гренвилл, когда она вышла с подносом на кухню.

Вайолет вернулась с подносом, на котором был картофель, блюдо с рыбой, большая миска с салатом и несколько маленьких с красным и зеленым соусом.

– Ты не обслужишь нас, дорогая? – обратился Гренвилл к дочери.

Я все же побаивалась, что пища может быть отравлена, и спросила, не могу ли я взять себе еду сама.

– Боюсь есть слишком много, – объяснила я. – Здесь, на острове, желудок у меня что-то раскапризничался.

– Конечно, конечно, – сказал Гренвилл. – Туристы постоянно сталкиваются с этой проблемой. Но у меня есть очень эффективное средство против этой хвори – если хотите, я потом покажу его вам.

Я кивнула, хотя и не собиралась принимать в этом доме какие-либо «средства». За обедом Вайолет в основном молчала, а ее отец расспрашивал меня о жизни в Англии, о детстве, о родителях и о моем интересе к сверхъестественному. Я преувеличивала мое увлечение оккультизмом, а Гренвилл продолжал настаивать, что я обладаю необычными способностями. Я, в свою очередь, поинтересовалась его пристрастиями и убеждениями. Он сказал, что в детстве очень любил легенды о короле Артуре – в чем я была с ним солидарна – и уже тогда чувствовал, что ему доступны разные пласты реальности. Он скрывал эту свою особенность от родителей, ригористичных пуритан, но в Оксфорде посещал ритуалы, посвященные богине Исиде, и увлекся идеями «Золотой зари»[22]. Когда его мать, а затем и отец умерли, добавил Гренвилл, ему досталось богатое наследство, нажитое семейной торговлей лесоматериалами, так что у него не было необходимости приобретать какую-либо профессию. Он был волен заниматься тем, что подсказывали ему интеллект и природное любопытство; они же увлекли его в Париж, где он вращался в богемных кругах и экспериментировал с веществами, которые, как он считал, освобождают душу от оков повседневного бытия. Он сблизился с французом испанского происхождения Жераром Анкоссом, известным под псевдонимом Папюс[23].