В юрте Джантая начался совет вожаков. Джантай велел жене уйти из юрты. У входа, снаружи, сидел Алы с заряженным ружьем на коленях.

Внимательно оглядев всех, Джантай заговорил спокойно и тихо:

— Настало время нам исполнить то, о чем сговорились мы. Настало время подготовить все и поднять людей против урусов, против большевиков, против пограничников. Год этот плохой был, хлеб летом на полях сгорел, а зимой морозы были, и хлеб тоже погиб. Много скота зарезали люди — мы подговорили их, — и немало скота помог нам аллах в горы угнать. Люди голодны, а голодных легко на восстание поднять. Но у пограничников хорошие кони и ружья, и новый начальник их — хитрый и храбрый человек. Вы все уже успели узнать его. Может быть, только ты, почтенный Кулубек, еще не знаешь о нем, но ты можешь верить нам… И вот, я говорю вам, джигиты, что винтовка и кинжал никогда не сильнее, чем хитрый ум и спокойное сердце…

Джантай замолчал и еще раз оглядел всех. Басмачи сидели не шевелясь, лица их были неподвижны и спокойны. Снаружи доносились крики джигитов, нестройные песни и ржание лошадей.

— Я послал начальнику пограничников, — совсем тихо, почти шепотом продолжал Джантай, — своего человека с письмом. Я писал, что хочу мира с русскими, что хочу выйти к ним. И пограничники согласились на мир со мной. Их начальник отпустил моего человека и прислал мне ответ. Он написал мне, чтоб я распустил моих джигитов, чтоб они приехали в Каракол и чтоб я приехал сам. Он написал мне, что хорошо примет меня. И некоторые из моих джигитов уже поехали в Каракол. Они поселятся в аулах и будут ждать, пока я позову их, и будут звать людей идти вместе с ними. Я сам пойду к пограничникам, и люди увидят, какой почет урусы оказывают Джантаю Оманову, и люди поверят мне еще больше, чем верят теперь, и мирные аулы пойдут за мной, когда я позову их. Я подыму восстание, а вы тогда ударите на пограничников с гор, и аллах поможет нам, и мы победим и получим власть и богатство.

Джантай кончил. Курбаши долго молчали. Потом выступил Кулубек. Он сказал, что Джантай мудр и план его верен, и что по ту сторону границы есть люди, которые помогут, если будет нужно, и оружием и деньгами. Потом выступил Касым. Он сказал, что нужно бить кзыл-аскеров на их заставах, и предложил подготовить налет на заставу Зындан. Касым хотел руководить, он был гордый человек, и потребовал, чтоб ему подчинился Кара-Мурун со своей шайкой. Кара-Мурун рассвирепел и схватился за кинжал. Джантай не любил Касыма, но теперь было не время ссориться, и Джантай успокоил Кара-Муруна. Решено было, что на заставу нападет шайка Касыма, а Кара-Мурун ударит на аул рядом с заставой.

Потом говорили другие курбаши. Только вечером кончился совет. Все было решено, план был принят всеми.

В час вечерней молитвы Джантай вышел из юрты, и остальные вышли за ним. Обратясь к востоку, все стали на колени и совершили намаз. Джантай молился долго — он был набожным человеком, — и никто не встал с колен раньше его.

Ночью басмачи снялись и разъехались в разные стороны. Когда взошло солнце, на месте становища остались только круглые следы юрт да остывший пепел костров.

Шесть лет минуло с тех пор, как Кутан послушался Алы и вернулся к басмачам. Шесть лет каждое слово Джантая было законом для Кутана. Шесть лет Джантай был хозяином его судьбы. Джантай посылал Кутана, вместе с беднейшими джигитами, охранять караваны контрабандистов, которые шли через Кую-Кап. Джигиты бились с пограничниками. Контрабандисты платили за это скотом, опием и деньгами, и Джантай богател. Джигиты жили почти так же, как пастухи.

За шесть лет Кутан мог по пальцам пересчитать, сколько раз он наедался досыта.

Кутан жил с матерью и сестрой. Брат пас стада Джантая. Юрта Кутана была из старой, дырявой кошмы, ветер свистел в ней, и бедность никогда не покидала Кутана.

Кутан по-прежнему был силен и вынослив, но мозг его как-то отупел: он боялся Джантая, боялся уйти из банды, боялся пограничников; он был молод, и все, кто был старше, обращались с ним как с животным. У него не было товарищей, он был одинок и молчалив. Глухая злоба росла в нем.

Однажды Алы подъехал к юрте Кутана и приказал ему сниматься и кочевать вниз, в родной аул Ак-Булун, поселиться там и ждать, пока Джантай не позовет его. Алы сказал, что русские не тронут Кутана, что Джантай заключил мир с пограничниками, да никто и не знает, кто такой Кутан.

К вечеру этого дня Кутан двинулся вниз к Караколу. Мать и сестра ехали на лошади, тощий верблюд тащил сложенную юрту. Кутан пешком шел сзади, погоняя верблюда. За перевалом они догнали еще несколько семей: джигиты получили приказ кочевать к Караколу, и никто не смел ослушаться Джантая.

Кутан дошел до аула Ак-Булун. Теперь в ауле жили люди, но много было пустого места и развалившихся дувалов. Кутан остановился с края селения, возле ручья. Мать и сестра расставили юрту. Свободной земли было много, и Кутан вспахал маленький участок и засеял ячменем. Есть было нечего, семья Кутана голодала, но Джантай был далеко, и Кутан чувствовал себя почти свободным. Он повеселел и начал петь во время работы.

Через месяц пограничники приехали в Ак-Булун, и их начальник пришел в юрту Кутана, осмотрел все вещи и нашел три куска маты[23]. Кутан подумал, что теперь кзыл-аскеры арестуют его, но даже не пытался бежать: он решил покориться судьбе. Начальник кзыл-аскеров был низкого роста, веселый краснолицый человек.

Очевидно, он приехал с гор, так как кожа на лице у него была сожжена солнцем и облезла на носу и скулах. Он обратился к Кутану по-киргизски. Он не кричал, не ругал Кутана. Он говорил спокойно, даже ласково. Он сказал, чтобы Кутан через три дня приехал в Каракол, в комендатуру, и спросил уполномоченного Винтова. Он сказал, что верит Кутану, и Кутан дал слово приехать.

Пограничники уехали. Они даже не забрали мату. Кутан долго стоял на дороге и думал, глядя им вслед.

Прошло два дня. Кутан оседлал лошадь, попрощался с матерью и поехал в Каракол. Он мог и не ехать, мог убежать в горы, но начальник пограничников поверил ему, начальник говорил с ним как с равным, и Кутан должен был сдержать слово, честное слово джигита. Мату он взял с собой.

Проезжая по прямым каракольским улицам, Кутан вспомнил девятнадцатый год. Возле площади он остановил лошадь перед большой клумбой с цветами. Несколько молодых деревьев росло вокруг. Раньше этого садика не было здесь. Посредине клумбы стояла маленькая постройка из досок. Кутан догадался, что это могильный памятник урусов. На досках были русские буквы, и в красной рамке выцветшая фотография русского человека в черной куртке, в матросской шапке, с веселым, широким лицом. Кутан узнал командира партизанского отряда.

В комендатуре Кутан назвал имя Винтова, и пограничник провел его к нему. Войдя, Кутан поздоровался, достал из-под халата сверток с матой и молча положил на стол. Винтов засмеялся, крепко пожал Кутану руку и хлопнул по плечу. Кутан тоже улыбнулся из вежливости, хотя и не понял, чему смеется начальник.

Потом кзыл-аскер принес тарелку супу и вторую тарелку — с мясом, и Винтов стал угощать Кутана. Кутану очень хотелось есть, но он съел немного супу и только один кусок мяса. Винтов налил чай в кружку и положил много сахару. Пока Кутан пил, Винтов говорил о том, что Кутан бедняк и что советская власть хочет добра всем беднякам, а значит, и Кутану; контрабандисты и басмачи — баи и манапы, богатые и кулаки — старинные враги бедноты, а значит, враги Кутана; Кутан должен быть с советской властью, а не с басмачами, должен помогать драться с баями.

Никто никогда не говорил так с Кутаном. Винтов хорошо знал киргизский язык, и Кутан понял все, что он говорил.

Потом Винтов написал записку в Ак-Булунский сельсовет, распрощался с Кутаном и проводил его до ворот комендатуры. Мату он вернул Кутану и на дорогу дал пачку папирос.

Всю дорогу обратно Кутан думал о Винтове и о пограничниках. Русских нелегко понять, русские хитрые, и с детства Кутан привык относиться к ним как к врагам, но чем больше думал он о Винтове, тем меньше ненависти к русским оставалось у него. И еще вспомнил Кутан матроса, начальника партизанского отряда. За что боролся русский командир? За что убил его русский кулак?