Но Англия своим всесильным золотом вывела прусского короля из колебаний и убедила продолжать войну. Она заключила с ним в Гааге трактат, которым Пруссия обязывалась поставить в распоряжение коалиции 62 тысячи человек; начальником этой армии назначался пруссак, а будущие ее завоевания принадлежали обеим морским державам – Англии и Голландии. Эти две державы обещали выдавать Пруссии на содержание войск по 50 тысяч фунтов каждый месяц, а кроме того выдавать им хлеб и фураж; сверх этой суммы они давали еще 30 тысяч фунтов на первые расходы по открытию кампании и 100 тысяч на возвращение войск в прусские владения. На этих условиях Пруссия согласилась продолжать начатую невыгодную войну.
Австрийскому дому дела не было до того, что происходило во Франции, с тех пор как королева, супруга Людовика XVI, умерла на эшафоте. Революционная зараза была менее опасна для этой страны, нежели для всякой другой. Стало быть, она продолжала войну с Францией уже только из мести, вследствие принятого на себя обязательства и из желания поживиться несколькими крепостями в Нидерландах. Австрия принималась за дело горячее Пруссии, но, в сущности, немногим деятельнее, так как только укомплектовала и заново организовала свои полки, но числа их не увеличила. Большая часть ее войск находилась в Польше, потому что и ей, подобно Пруссии, приходилось думать о Висле не меньше, чем о Рейне, и Галиция занимала ее не менее Бельгии и Эльзаса.
Швеция и Дания благоразумно хранили нейтралитет и на софизмы Англии возражали, что международное право незыблемо, что нет ни малейшего повода нарушать его по отношению к Франции и применять к целой стране блокадные законы, применяемые только к осажденным городам; что датские и шведские суда хорошо принимают во Франции и они находят там вовсе не варваров, а правительство, честно поступающее с иностранными коммерсантами и оказывающее им всякое внимание; что, следовательно, нет причины прерывать обоюдно выгодные сношения. Мало того, Швеция и Дания, несмотря на то, что Россия как будто склонялась на сторону Англии, упорствуя в своем решении сохранить твердый и осторожный нейтралитет, заключили между собой договор, которым обязывались отстаивать права нейтральных народов и наблюдать за исполнением статьи трактата 1780 года, закрывавшей Балтийское море для вооруженных судов держав, не имевших на этом море портов. Таким образом, Франция могла надеяться и дальше получать с севера хлеб, лес и пеньку.
Немецкие государи следовали импульсу, получаемому от Австрийского дома. Швейцария, охраняемая своими горами и избавленная от необходимости принимать участие в ссоре, по-прежнему оставалась в стороне и прикрывала своим нейтралитетом восточную границу Франции, самую открытую из всех. Она делала на континенте то, что американцы, шведы и датчане делали на море: она оказывала помощь французской торговле и получала ту же награду. Она поставляла Франции лошадей, в которых нуждались ее армии, и скот, которого не хватало с тех пор, как война опустошила Вогезы и Вандею; она вывозила товары французских мануфактур и стала выгодной посредницей в торговле.
Пьемонт продолжал войну, несомненно, против своей воли, но он не мог сложить оружия, потеряв в этой кровавой игре две провинции, Савойю и Ниццу. Итальянские державы хотели остаться нейтральными, но им в этом всячески мешали. Генуэзская республика не сумела помешать англичанам совершить в ее порту гнусное дело, бессовестное покушение против международного права: англичане захватили французский фрегат, стоявший там на якоре под охраной генуэзского нейтралитета, и вырезали весь экипаж. Тоскана была вынуждена выслать французского посланника. Неаполь, признавший Республику, когда французские эскадры находились в виду его берегов, устраивал всяческие маневры против нее с тех пор, как английский флаг начал развеваться на Средиземном море, и даже обещал Пьемонту 10 тысяч человек. Рим, к счастью, бессильный, проклинал Французскую республику и позволил безнаказанно убить в своих стенах ее агента Басвиля. Наконец, Венеция, хотя ей не очень нравились демагогические речи Франции, вовсе не желала впутываться в войну и надеялась сохранить нейтралитет благодаря своему отдаленному положению. Корсика готова была ускользнуть от Франции, с тех пор как Паоли решительно стал на сторону англичан, и на всем острове у нее оставались уже только города Бастия и Кальви.
Испания, наименее виновный из всех врагов Франции, продолжала войну, упорствуя в той же ошибке, что и Голландия. Мнимый долг, победы Рикардоса и английское влияние заставили ее попытать счастья еще в одной кампании, несмотря на сильное истощение, недостаток в солдатах и в особенности в деньгах.
Из всего вышесказанного следует, что политика мало изменилась с предыдущего года. Интересы, заблуждения, ошибки были те же. Одна Англия увеличила свои силы. Союзники всё еще имели в Нидерландах 150 тысяч человек – австрийцев, немцев, голландцев и англичан, 25 тысяч австрийцев находились в Люксембурге, 60 тысяч пруссаков и саксонцев – в окрестностях Майнца, 50 тысяч австрийцев с некоторой примесью эмигрантов стояли вдоль Рейна, от Мангейма до Базеля. Пьемонтская армия всё еще состояла из 40 тысяч солдат и 7–8 тысяч австрийских вспомогательных войск. Испания устроила небольшой набор для укомплектования своих полков и просила денежных пособий у духовенства, но ее армия не стала значительнее, чем в предыдущем году, и не превышала 60 тысяч человек, размещенных в Пиренеях.
Союзники с севера собирались нанести Франции самые решительные удары, опираясь на Конде, Валансьен и Ле-Кенуа. Знаменитый Макк составил в Лондоне план, от которого надеялись получить большие результаты. Немецкий тактик на этот раз несколько расхрабрился и внес в проект поход на Париж. К несчастью, поздно было храбриться, потому что французов уже нельзя было застать врасплох и силы у них были громадные. План этот состоял в том, чтобы взять еще одну крепость,
Ландреси, стянуть большую часть войск на этот пункт и идти вперед, оставляя по флангам два корпуса, один во Фландрии, другой на Самбре. В то же время лорд Мойра должен был высадить свои войска в Вандее и со своей стороны тоже идти на Париж.
Брать Ландреси, имея уже Валансьен, Конде и Ле-Кенуа, было совершенно лишним; весьма умно было прикрыть свои сообщения с Самброй, но не имело смысла оставлять корпус во Фландрии, когда требовалось образовать большую наступательную силу; наконец, диверсия из Вандеи сделалась невозможной, потому что Вандея пала. При сличении проекта с событиями мы увидим всю тщету этого плана, сочиненного, разумеется, в Лондоне.
Коалиция, повторяем, развернула не очень большие средства. Истинно деятельных держав в этот момент в Европе было три: Англия, Россия и Франция. Англии нужно было завладеть всеми морями, России – защитить Польшу, а для Франции речь шла о спасении самого существования и свободы, и она ради этого жизненного вопроса явила небывалый в истории пример энергии и геройства.
Постоянная реквизиция, постановленная декретом от августа 1793 года, уже доставила армиям большое подспорье и отчасти стала причиной побед, которыми окончилась кампания, но все результаты этой великой меры должны были обнаружиться лишь в следующую кампанию. Благодаря этому чрезвычайному движению миллион двести тысяч человек бросили дома и прикрыли собой границы или наполнили части внутри страны. Уже приступили к формированию бригад из этих новых солдат. Один линейный батальон соединялся с двумя батальонами ополченцев, и получались превосходные полки. По этому плану было уже организовано 700 тысяч человек, которые тотчас же были отосланы на границы и в крепости.
Считая гарнизоны, на севере было 250 тысяч человек, 40 тысяч – в Арденнах, 200 – на Рейне и Мозеле, 100 – в Альпах, 20 – в Пиренеях и 80 – от Шербура до Да-Рошели. Экипировку обеспечили такими же необычайными и быстрыми средствами. Устроенные в Париже и в провинциях оружейные заводы скоро достигли требуемой мощности и произвели множество пушек, ружей и сабель. Комитет общественного спасения, искусно используя особенности французского характера, сумел ввести в моду изготовление селитры; была даже издана инструкция, образцовая по простоте и ясности, учившая всех граждан самим выщелачивать землю в подвалах и погребах. Кроме того, комитет нанял нескольких химиков и поручил им научить граждан техническим приемам. Скоро этот новый обычай стал привычным, горожане передавали друг другу полученные наставления, и каждый дом поставил по нескольку фунтов этой драгоценной соли. Целые кварталы собирались, чтобы с торжеством нести в Конвент или к якобинцам самодельную селитру. Придумали празднество, на котором каждый желающий клал свое приношение на Алтарь Отечества. Селитре придавались разные символические формы, расточались всевозможные замысловатые эпитеты: то ее называли соль-мстительница, то соль-избавительница. Народ забавлялся этим, но в то же время поставлял значительные количества селитры – и цель правительства была достигнута.
