Зима в Европе и Франции прошла в приготовлениях к новой кампании. Англия всё еще оставалась душой коалиции и убеждала континентальные державы уничтожить пугавшую ее революцию и ненавистную ей соперницу. Непримиримый сын лорда Четэма[15] приложил в этом году неимоверные усилия, чтобы раздавить Францию. Однако не без препятствий добыл он у парламента средства, соразмерные его обширным замыслам. Лорд Стенхоп в верхней палате и Фокс и Шеридан в нижней всегда были против войны. Они отказывали во всех пожертвованиях, которых требовали министры; они хотели предоставить только средства для вооружения берегов и не желали, чтобы эту войну именовали справедливой и необходимой; по их словам, она была бессовестной и разорительной и неудачи стали справедливым за нее наказанием. Приводимые побуждения – открытие Шельды, опасность для Голландии, необходимость защищать британскую конституцию – они называли лживыми предлогами. Делом министров, по мнению их противников, было уничтожить народ, захотевший освободиться, и увеличить свое личное влияние и могущество под предлогом обороны.
Притом борьба эта велась бесчестными средствами. Министры раздували междоусобную войну, но храбрые французы расстроили расчеты своих врагов беспримерным мужеством и подвигами. Стенхоп, Фокс и Шеридан выводили из этого, что подобная борьба бесчестит и разоряет Англию. Они ошибались в одном отношении. Английская оппозиция может попрекнуть свое правительство несправедливыми войнами, но только не убыточными.
Если к войне с Францией и не имелось справедливых оснований, тем не менее она мотивировалась самыми уважительными политическими соображениями, и оппозиция, введенная в заблуждение благородными чувствами, забывала о выгодах, долженствовавших произойти из этой войны для Англии.
Питт притворялся, что его пугают угрозы высадки, произнесенные в Конвенте; он уверял, будто какие-то поселяне в графстве Кент говорили: «Вот французы принесут нам права человека». Основываясь на подобных изречениях (за которые, говорят, он же сам платил деньги), Питт доказывал, что конституции грозит опасность, обличал английские общества, становившиеся несколько деятельнее по примеру французских клубов, и утверждал, что они хотят учредить конвент под предлогом парламентской реформы. На основании всего этого Питт потребовал временно приостановить действие Хабеас корпус, захватить бумаги подозрительных обществ и даже предать суду нескольких их членов. Сверх того он требовал права вербовать волонтеров, увеличить состав сухопутной и морской армий, собрать наемный иностранный корпус из 40 тысяч человек – французских эмигрантов и других.
Оппозиция противилась этим требованиям. Она доказывала, что нет ни малейшего повода к временной отмене драгоценнейшего из английских прав; что упоминаемые общества заседают публично и их желания, выражаемые гласно, не могут считаться заговорами; что эти желания разделяет вся Англия, так как они ограничиваются парламентской реформой; что непомерное увеличение сухопутной армии представляет опасность для английского народа; что если можно вооружать волонтеров по подписке, то английский министр будет вправе набирать армии без разрешения парламента; что нанимать такое множество иностранцев – разорительно и что это значило бы только платить деньги французам, изменяющим своему отечеству. Несмотря на все доводы оппозиции, Питт добился всего, чего хотел, и все внесенные им законопроекты были приняты.
Настояв на своем, он удвоил число ополченцев; сухопутную армию довел до 60 тысяч, а морскую – до 80 тысяч человек, организовал новые корпуса из эмигрантов и отдал под суд нескольких членов конституционных обществ. Английский суд присяжных, гарантия более надежная, нежели парламент, оправдал подсудимых, но Питту это было уже неважно: у него теперь имелись все средства к подавлению малейшего политического движения и к обладанию колоссальной силой в Европе.
Это была самая удобная минута для того, чтобы, пользуясь всеобщей войной, вконец разбить Францию, разорить ее флот, отнять у нее колонии: результат гораздо более верный и желательный в глазах Питта, чем подавление каких-нибудь религиозных и политических учений. В прошлом году ему удалось вооружить против Франции две морские державы, которым следовало бы всегда оставаться в союзе с нею, – Испанию и Голландию; теперь Питт заботился о том, чтобы они не вышли из своего политического заблуждения, и старался извлечь из него возможно большую для себя пользу. Англия могла вывести из портов по меньшей мере сто линейных кораблей, Испания – сорок, Голландия – двадцать, не считая множества фрегатов. Как могла Франция, с оставшимися у нее после тулонского пожара пятьюдесятью или шестьюдесятью кораблями, сладить с такими силами?
Действительно, хотя не произошло еще ни одного морского сражения, но английский флаг господствовал на Средиземном море и в Атлантическом океане. Еще одна кампания – и французская торговля должна была погибнуть, какой бы ни была участь французского оружия на материке. Из всего этого видно, что ничто не могло быть разумнее войны, которую Питт повел против Франции. Оппозиция оказалась бы права лишь в одном случае, и этот случай до сих пор не представился: если бы национальный долг Англии, постоянно возраставший и достигший колоссальных размеров, в действительности превысил богатство страны.
Питт не останавливался ни перед какими насильственными методами, чтобы увеличить свои возможности и усилить бедствия Франции. Американцы, благоденствуя под управлением Вашингтона, свободно ходили по морям и начинали создавать ту обширную торговлю, которая обогащала их в течение долгих континентальных войн.
Английские эскадры останавливали американские суда и похищали матросов. Более пятисот судов уже подверглись такому насилию, и это служило предметом энергичных, но пока бесполезных протестов и представлений со стороны американского правительства. Это еще не всё: рассчитывая на нейтралитет, американцы, датчане и шведы заходили во французские порты, привозили хлеб, крайне драгоценное подспорье в эту тяжелую годину, а также множество предметов, необходимых в морском деле, и взамен увозили вина и другие продукты, которыми Франция по сей день снабжает весь мир. Благодаря этому посредничеству нейтральных народов торговля не совсем прервалась и удовлетворялись хотя бы самые насущные потребности народа. Англия же, смотря на Францию как на осажденную крепость, которую требуется уморить голодом или довести до отчаяния, непременно хотела посягнуть на эти права нейтральных держав и обратилась к северным дворам с нотами, исполненными софистики, чтобы склонить их к явному нарушению международного права.
Пока Англия пускала в ход все эти разнородные средства, у нее всё еще оставалось 40 тысяч человек в Нидерландах под началом герцога Йоркского; лорд Мойра, не поспевший вовремя в Гранвиль, стоял на якоре в Джерси со своей эскадрой и десантными войсками; наконец, английское казначейство предоставляло большие суммы в распоряжение воюющих держав.
На материке усердие было далеко не так велико. Державы, не заинтересованные в войне так сильно, как Англия, а объявившие ее больше ради так называемых принципов, не занимались ею ни столь пламенно, ни столь деятельно. Англия всячески старалась ободрить своих союзников. Она держала Голландию под гнетом с помощью принца Оранского и принудила ее отправить в союзную армию свой контингент. Таким образом, эта несчастная нация вынуждена была служить кораблями и людьми самому страшному своему врагу против надежнейшей своей союзницы. Пруссия, несмотря на склонность своего короля к мистицизму, разочаровалась в иллюзиях, которыми ее питали уже два года. Отступление в Шампаньи в 1792 году и в Вогезских горах в 1793-м не особенно примирили ее с войной. Фридрих-Вильгельм, истощив казну и ослабив армию войной, которая не могла иметь хороших результатов для его государства, охотно отказался бы от нее, тем более что возмущение в бывшей Польше немало тревожили его.
