Республиканские генералы собрались в Бопрео и решили разделиться и отправиться частично в Нант, частично в Анжер, чтобы против этих двух городов не могли устроить неожиданной диверсии. Представители думали, что Вандея уничтожена окончательно, в чем, однако,

Клебер с ними не соглашался. «Вандеи больше нет», – написали они Конвенту. Армии был положен срок до 20 октября, а она завершила дело 18-го. Северная армия в тот же день выиграла сражение при Ватиньи и окончила кампанию снятием блокады Мобёжа.

Итак, Конвенту казалось, что достаточно приказать победить – и победы одерживались. Упоение достигло высшей степени в Париже и во всей Франции, и люди начинали верить, что до конца года Республика победит всех своих врагов.

Одно только событие могло отчасти омрачить эту радость – потеря на Рейне Вейсенбургских линий, пробитых 13 и 14 октября. После урона при Пирмазенсе мы оставили пруссаков и австрийцев перед линиями Сарры и Лаутера, где они угрожали вторжением каждую минуту. Пруссаки, потревожив французов на берегах Сарры, принудили их отодвинуться. Вогезский корпус, отброшенный за Хорнбах, отступил далеко назад, в Бич, в самое сердце гор. Мозельская армия, оттесненная до Саргемина, была отделена от вогезского корпуса и Рейнской армии. В этом положении пруссакам, перешедшим на западном склоне черту Сарры и Лаутера, было легко обогнуть Вейсенбургские линии с левой стороны. Это и случилось 13 октября. Пруссия и Австрия, между которыми имелись разногласия, наконец помирились. Прусский король уехал в Польшу, оставив начальство над армией герцогу Брауншвейгскому, которому он приказал действовать сообща с Вурмзером. Пока пруссаки шли вдоль вогезской линии до Бича, Вурмзер должен был атаковать линии Лаутера с семью колоннами. Первая, которой командовал князь Вальдек и которой было поручено перейти Рейн и обогнуть Лаутербург, встретила в свойствах местности и мужестве пиренейских войск непобедимые препятствия. Вторая хоть и перешла линии повыше Лаутербурга, но получила отпор. Остальные, с большим трудом преодолев сопротивление французов, завладели Вейсенбургом. Французские войска отступили за Гейсберг, стоявший несколько позади Вейсенбурга и гораздо менее доступный.

Вейсенбургские линии еще не могли считаться совсем потерянными, но известие о походе пруссаков заставило французов отодвинуться к Гаггенау и на линию Лаутера, уступая часть территории союзникам. Стало быть, на этом пункте граница не уцелела, но победы на севере и в Вандее перевесили это неприятное известие. Конвент послал Сен-Жюста и Леба в Эльзас, чтобы в зародыше подавить движение, возбуждаемое в Страсбурге эльзасским дворянством и эмигрантами. Туда же были направлены и ополченцы.

Ужасные опасения, возникшие в августе до побед при Ондскоте и Ватиньи, до взятия Лиона и отступления пьемонтцев за Альпы, до побед в Вандее, рассеялись. Теперь северная граница, самая важная и наиболее угрожаемая, была избавлена от неприятеля, Лион покорен, так же как и Вандея, внутренние восстания усмирены вплоть до итальянской границы, где Тулон, правда, еще держался, но держался уже один. Одержать еще по победе на Пиренеях, в Тулоне и на Рейне – и Республика стала бы победительницей, а эти победы одержать было, казалось, не труднее других.

Казни в Лионе, Марселе и Бордо – Процесс Марии-Антуанетты, ее приговор и казнь – Второй закон о максимуме – Учреждение новой системы весов и мер и республиканского календаря – Учреждение поклонения Разуму

Революционные меры, постановленные для спасения Франции, выполнялись по всей стране с крайней строгостью. Придуманные пламенными головами, эти меры в самой основе своей были жестоки; выполняемые же вдали от людей, задумавших их, в более низкой сфере, где вследствие меньшей просвещенности страсти более отзывались зверством, они делались еще более жестокими в применении. Часть граждан принуждали к переселению, а других арестовывали в качестве подозрительных; припасы и товары силой отнимали для продовольствования армий; назначили чрезвычайную повинность для быстрой перевозки транспортов, а взамен требуемых товаров выдавали только ассигнации или билеты казначейства, не внушавшие никакого доверия. Раскладка принудительного займа производилась быстро; лица, назначенные для этого от коммун, говорили одним: «У вас 10 тысяч франков дохода», а другим: «У вас 20 тысяч». И все должны были беспрекословно отдавать требуемую сумму.

Произволу был дан обширный простор, и следствием стали ужасные притеснения и несправедливость. Но армии наполнялись людьми, припасы в изобилии развозились по складам, и миллиард ассигнациями начинал понемногу изыматься из обращения. Невозможно без больших страданий действовать с такой быстротой и спасти государство, которому со всех сторон грозит погибель.

Везде, где близость опасности требовала присутствия комиссаров Конвента, революционные меры отличались особенной строгостью. Близ границ и во всех департаментах, подозреваемых в роялизме или федерализме, забирали в ополчение чуть ли не всё население, всё без исключения подвергали реквизициям, налагали на богатых поборы деньгами сверх общего побора в виде принудительного займа, торопили с арестом подозрительных.

Комиссар Лапланш, посланный в департамент Шер, говорил в Клубе якобинцев: «Я всюду надлежащим образом водворил террор; всюду возложил на богатых и аристократов контрибуции. Орлеан дал мне 50 тысяч ливров, и двух дней в Бурже мне было достаточно, чтобы взять с этого города два миллиона. Так как я не мог везде быть сам, то мои делегаты замещали меня. Некто Мамен, богач, имевший до семи миллионов, принужденный отдать 40 тысяч ливров, пожаловался Конвенту, но Конвент одобрил мои действия. Имей я сам дело с этим человеком, я бы взял с него два миллиона. В Орлеане я потребовал у моих делегатов публичного отчета; они дали его на заседании народного общества, и народ утвердил и одобрил этот отчет. Я везде распорядился расплавить колокола и соединил по нескольку приходов в один. Я отрешил от должностей всех федералистов, заключил подозрительных под стражу, дал послабления санкюлотам. Священники пользовались в арестных домах всеми удобствами, а санкюлоты спали на соломе в тюрьмах: первые снабдили меня тюфяками для последних. Я везде наэлектризовал умы и сердца, организовал оружейные заводы, обошел мастерские, больницы, тюрьмы. Отправил несколько батальонов ополчения, дал смотры множеству местных гвардий, чтобы вдохнуть в них республиканский дух, и велел гильотинировать нескольких роялистов. Одним словом, я выполнил возложенное на меня поручение и везде действовал как горячий монтаньяр, как представитель Революции».

На три главных федералистских города – Лион, Марсель и Бордо – представители наводили самый глубокий ужас. Грозный декрет против Лиона гласил, что мятежников и их сообщников будет по законам военного времени судить особая комиссия, что санкюлоты будут кормиться за счет аристократов, что дома богатых людей будут уничтожены и городу дадут другое имя. Выполнение этого декрета было поручено Колло д’Эрбуа, Мон-то и Фуше, депутату из Нанта. Они отправились в Освобожденную коммуну и взяли с собой сорок якобинцев, чтобы организовать новый клуб и распространить в городе принципы якобинцев. Ронсен последовал за ними с двумя тысячами революционного войска – и начались неистовства.

Представители собственноручно нанесли первый удар молотом по одному из домов, обреченных на слом, и восемьсот рабочих тотчас принялись разрушать красивейшие здания и улицы. Казни начались в то же время. Жители, которые подозревались в том, что брали в руки оружие против Республики, попадали на гильотину или под расстрел по 50–60 человек в день. В несчастном городе воцарился террор. Комиссары, увлеченные, опьяненные кровопролитием, воображая при каждом вопле страдания, что вновь начинается бунт, писали Конвенту, что аристократы еще не усмирены, а ждут только случая устроить контрреволюцию, и, для того чтобы уничтожить всякий повод к опасениям, следует истребить половину населения, а другую – переселить.