Мы отдаем наши богатства европейским державам; мы уже щедро наделили ими Пьемонт, Пруссию, теперь еще собираемся наделить ими Австрию. Кто поручится нам в том, что эта держава лучше Пруссии сдержит свои обязательства? Кто поручится в том, что она не нарушит данного слова и не заключит мира, взяв наше золото? Мы возбуждаем гнусную междоусобную войну; мы вооружаем людей против их отечества; а между тем, к стыду нашему, эти люди, признав свою ошибку и мудрость своего нового правительства, покоряются ему и складывают оружие. Неужели мы станем вновь раздувать пепел Вандеи, чтобы опять устроить там ужасный пожар? Нам говорят о варварских принципах Франции: чем они хуже и вреднее для общества, чем наше поведение в мятежных провинциях?

Следовательно, все средства в этой войне – сомнительны или преступны. Мир, говорят нам, невозможен, Франция ненавидит Англию; но когда высказалось ее ожесточение против нас? Не тогда ли, когда мы обнаружили преступное намерение отнять у французов свободу, вмешаться в их выбор правительства, возбудить в их стране междоусобную войну? Мир, говорят, распространил бы заразу их принципов. Однако Швейцария, Швеция, Дания, Соединенные Штаты с ними в мире: разве их общественный строй разрушен? Мир, еще говорят нам, невозможен с правительством шатким и беспрестанно обновляемым. Однако Пруссия и Тоскана нашли, с кем вести переговоры, Швейцария, Швеция, Дания, Соединенные Штаты знают, с кем иметь дело, а для нас – вдруг – нет возможности никакого общения! Так надо было нам сказать с самого начала войны, что мир мы будем заключать не прежде, чем у наших врагов восстановится правительство известного рода, не раньше, чем будет низвергнута Республика, чем они примут те учреждения, которые нам будет благоугодно дать им».

Сквозь все эти основательные возражения и всё это красноречие Питт продолжал идти своей дорогой, ни на минуту не выдавая своих настоящих намерений, и добился того, чего хотел: займов, морского набора, приостановления действия Habeas Corpus. Полагаясь на свою казну, на 200 тысяч человек, обещанных Австрией, на отчаянную храбрость французских инсургентов, он решился предпринять новую кампанию, уверенный во владычестве по крайней мере на море, если бы даже победа на суше и осталась за восторженной нацией, против которой он вел борьбу.

Эти прения, переговоры, столкновения мнений в Европе, приготовления к войне доказывают, какую важную роль Франция в то время играла в мире. Тогда же в Париж прибыли послы Швеции, Дании, Голландии, Пруссии, Тосканы, Венеции и Америки. По приезде каждый из них отправлялся с визитом к президенту Конвента, который оказывался на каком-нибудь третьем или четвертом этаже, и находил у него простой и вежливый прием, заменивший прежние пышные придворные приемы. Потом послы входили в знаменитую залу, где на простых скамейках, в самых скромных костюмах заседало собрание, являвшееся уже не смешным, а грозным благодаря силе и величию своих страстей. Послов сажали в кресла, поставленные против президентского, они выступали сидя; президент отвечал им тоже сидя, называя титулами, поименованными в их полномочиях. Потом он отдавал им братский поцелуй и провозглашал их представителями пославших их держав. Им предоставлялось право присутствовать на особой трибуне при бурных прениях, внушавших иностранцам столько же ужаса, сколько и любопытства.

Вот весь церемониал, соблюдавшийся при приеме посланников. Такая простота была к лицу Республике, принимавшей без пышности, но со всей вежливостью и вниманием послов государей, ею побежденных. Имя француза в то время было славно, оно было облагорожено лучшими из побед и самими безгрешными – победами, которые одерживает народ, защищающий свою свободу.

Побоища в тюрьмах и Лионе – Различные проекты уменьшения количества ассигнаций – Восстание 1 прериаля – Процесс и казнь депутатов, замешанных в восстании – Новые прения о продаже национальных имуществ

События последних дней возымели на обе партии, на которые распалась Франция, обычное действие: они еще больше озлобились, с еще большим ожесточением стали добиваться уничтожения одна другой. На всем юге и в особенности в Авиньоне, Марселе и Тулоне революционеры стали смелее, нежели когда-либо прежде: они укрывались от всех попыток отобрать у них оружие или заставить возвратиться в общины, продолжали требовать освобождения патриотов, казни всех возвратившихся эмигрантов и введения конституции. Они переписывались со своими единомышленниками, рассеянными по всем провинциям, призывали их к себе, советовали собраться в двух главных пунктах – в Тулоне на юге и в Париже на севере – с тем чтобы поднять восстание в департаменте и пойти к северу, на соединение со своими братьями. Это был практически проект федералистов 93 года.

Их противники, как роялисты, так и жирондисты, тоже стали смелее, с тех пор как правительство подало сигнал к началу гонений. Так как они были полными хозяевами во всех администрациях, то беспощадно применяли декреты, изданные против патриотов. Они сажали их в тюрьмы в качестве сообщников Робеспьера или за то, что те тратили большие суммы, не давая в них отчета обществу; они отнимали у патриотов оружие на том основании, что те были причастны к тирании, низвергнутой 9 термидора, или гнали священников с места за оставление ими своих приходов. В южных провинциях несчастные в особенности подвергались преследованию, потому что злоба всегда вызывает равную злобу.

В департаменте Рона готовилась страшная реакция. Роялисты, вынужденные бежать в 1793-м, теперь возвращались, переходили границу, появлялись в Лионе с фальшивыми паспортами, рассуждали о короле, о религии, о прошлом благоденствии и вызывали воспоминания о расстрелах картечью, чтобы склонить на сторону монархии преданный республике город. Роялисты рассчитывали на Лион так же, как патриоты на Тулон. Говорили, будто Преси вернулся и скрывается в городе, на который навлек такие бедствия своей храбростью. Множество эмигрантов стекались в Базель, Берн, Лозанну и обнаруживали небывалую самоуверенность. Они твердили о своем скором возвращении, уверяли, что делами заправляют их друзья и скоро воцарится сын Людовика XVI; что их призовут, возвратят им имущества и что все, за исключением некоторых военачальников, которых надо будет наказать, с радостным усердием станут содействовать реставрации.

В Лозанне, где молодежь восторженно относилась к Французской революции, эмигрантов притесняли и заставляли замолчать. В других местах им не мешали говорить, оставляли без внимания хвастовство, к которому успели привыкнуть, однако питали недоверие к тем из них, кто состоял на содержании у австрийской полиции и подслушивал в гостиницах неосторожные речи путешественников. Вокруг Лиона образовались шайки, которые, назвавшись войском Солнца, или Иисусовым войском, рыскали по деревням, проникали в города и убивали патриотов, живущих на своей земле или запертых в тюрьмах.

Сосланные священники тоже возвращались через эту границу и уже рассыпались по всем восточным провинциям. Они объявили недействительным всё, что сделали присягнувшие священники, перекрещивали детей, перевенчивали супругов, внушали народу ненависть и презрение к правительству. Они, впрочем, старались при этом держаться ближе к границе, чтобы перейти ее по первому знаку. Те священники, которые не были сосланы, получали во Франции пожизненную пенсию и пользовались возможностью исполнять обряды своего богослужения, не менее сосланных злоупотребляли терпимостью правительства. Не довольствуясь тем, чтобы служить обедню в нанятых или предоставляемых им частными лицами домах, они возмущали народ и уговаривали его силой завладевать церквями, которые являлись собственностью общин. По этому поводу происходило множество беспорядков, и не раз приходилось прибегать к вооруженной силе, чтобы заставить священников и народ уважать декреты Конвента.