Депутаты не поднимаются со своих мест и остаются величественно спокойны. Вдруг один встает и возглашает: «Да здравствует Республика!» Другие вторят ему, и толпа присоединяется к крикам, но тотчас же присовокупляет: «Хлеба и Конституцию!» Одни только члены левой стороны позволяют себе редкие аплодисменты и, по-видимому, не огорчены появлением черни среди собрания. Эта толпа, которой не предначертано никакого плана, потому что организаторы только хотели устрашить Конвент, рассыпается между депутатами, садится на их скамьи с ними, однако не позволяет себе ни малейшего насилия. Лежандр хочет говорить.

– Если когда-нибудь недоброжелательство… – начинает он, но ему не дают продолжить.

– Долой! Долой! – вопит толпа. – У нас хлеба нет!

Мерлен из Тионвиля, с той же неустрашимостью, какую он выказывал в Майнце и в Вандее, сходит со своего места, проникает в самую гущу этой толпы, заговаривает со многими, обнимает людей, и они обнимают его. Он увещевает их, уговаривает уважать Конвент.

– Вернитесь на место! – кричат ему со стороны Горы.

– Мое место здесь, – отвечает он, – среди народа. Эти люди меня заверяют, что не имеют дурных намерений, что не хотят пугать Конвент своей многочисленностью, что они, напротив, готовы защищать его и пришли сюда лишь за тем, чтобы объяснить всю неотложность своей нужды.

– Да, да! – раздаются голоса из толпы. – Мы хотим хлеба!

В эту минуту поднимается крик в зале Свободы: новая волна народа хлынула на первую; совершается новое вторжение, и все в один голос кричат «Хлеба, Хлеба!». Лежандр опять пытается заговорить, но его опять перебивают крики «Долой!».

Монтаньяры между тем сознают, что при таких условиях Конвент, устрашенный и униженный, почти задушенный, не может ни слушать, ни говорить, ни совещаться, что таким образом не достичь основной цели движения, так как нет возможности издать даже требуемые декреты. Гастон и Дюруа, оба члены левой стороны,

встают и жалуются на притеснения, которым подвергается Конвент. Гастон подходит к толпе.

– Друзья мои, – говорит он, – вы хотите хлеба, свободы для патриотов и конституции. Но для этого нам нужно совещаться, а мы этого не можем, пока вы останетесь здесь.

Шум заглушает слова Гастона. Андре Дюмон, занявший президентское кресло, тщетно старается вразумить народ теми же доводами: его не слушают. Монтаньяр Юге один успевает вставить несколько слов.

– Народ, сюда пришедший, – говорит он, – не восстание учиняет: он пришел требовать справедливого дела – освобождения патриотов. Народ! Не отступайся от своих прав!

В эту минуту какой-то человек взбирается на решетку, пробравшись через расступившуюся толпу: это некто Ван Хек, командовавший секцией Сите во время восстания 31 мая.

– Представители! – говорит он. – Вы видите перед собою участников 14 июля, 10 августа, 31 мая… – Тут трибуны, чернь и Гора неистово аплодируют. – Эти люди, – продолжает Ван Хек, поклялись жить свободными или умереть. Ваши раздоры терзают отечество; оно не должно более страдать от ваших ссор. Возвратите свободу патриотам, дайте народу хлеба. Избавьте нас от полчищ Фрерона и от этих господ с палками. А ты, святая Гора, – обращается оратор к скамьям левой стороны, – ты, которая столько боролась за Республику, участники 14 июля, 20 августа и 31 мая требуют твоей помощи в эту критическую минуту. Ты всегда найдешь их готовыми поддержать тебя, готовыми проливать свою кровь за отечество!

Крики и рукоплескания сопровождают последние слова Ван Хека. Как будто один голос возвышается против, но его едва можно расслышать. Тогда некоторые требуют, чтобы тот, кто имеет что-нибудь возразить Ван Хеку, выступил открыто.

– Да! – восклицает Дюгем. – Пусть говорит, да погромче!

К решетке поочередно подходят ораторы нескольких секций и, хоть и в более умеренных выражениях, требуют того же, что секция Сите. Президент Дюмон с твердостью отвечает, что Конвент займется требованиями и нуждами народа, как только ему можно будет снова приступить к своим занятиям.

– Пусть займется сейчас же! – возражает несколько голосов. – Нам нужен хлеб!

Беспорядок продолжается несколько часов. Президента засыпают запросами и злыми насмешками.

– Роялизм занимает президентское кресло, – говорит Шудье.

– Наши враги возбуждают бурю, – возражает Дюмон, – они не знают того, что молния обрушится на их же головы.

– Хлеба, хлеба! – всё время твердят разъяренные женщины.

Между тем в павильоне Единства ударяет колокол. Комитеты решились применить новый закон и велели созывать секционные отряды. Многие уже вооружились и шли к Конвенту. Монтаньяры чувствовали, что необходимо спешить, чтобы превратить желания и требования патриотов в декреты, но для этого надо было хоть немножко освободить собрание от давления и дать ему вздохнуть.

– Президент! – восклицает Дюгем. – Пригласи же этих добрых граждан выйти, чтобы мы могли совещаться! – Затем он обращается к народу: – Вы слышите набат, по всем секциям бьют барабаны; если вы не дадите нам совещаться – отечество погибло.

Шудье хотел взять под руку одну женщину, чтобы вывести ее.

– Мы тут у себя дома, – сердито оттолкнула она его.

Шудье обращается к президенту и говорит ему, что если он не умеет исполнить своего долга и распорядиться, чтобы зала была очищена, то пусть лучше уступит свое место другому.

Народ, при виде нетерпения, выказываемого всеми членами Горы, начинает собираться. Поданному примеру понемногу следуют все; толпа убавляется в залах, а затем и на улицах. Против такого громадного сборища группы молодежи остались бы бессильными; но отряды секций, преданных Конвенту, уже стекались со всех сторон, и перед ними толпа расходилась и удалялась. К вечеру не осталось никого из посторонних ни внутри залы, ни в окрестностях здания, и полное спокойствие опять водворилось в Конвенте.

Едва собрание избавилось от вторжения черни, оно потребовало продолжения доклада Буасси д’Англа, прерванного этим вторжением. Депутаты не совсем еще успели успокоиться и хотели доказать, что как только они стали снова свободны, их первая забота – накормить народ. Дочитав свой доклад, Буасси предлагает отобрать из секций вооруженных людей с целью охранять подвозимый хлеб. Об этом составляется и утверждается декрет. Приёр, депутат Марны, предлагает начинать раздачу хлеба с рабочего класса. Это предложение тоже принимается.

Был уже поздний вечер, вокруг Конвента собралась значительная вооруженная толпа. Несколько еще не угомонившихся крамольников собрались кто в секцию Кенз-Вен, кто в секцию Сите. Последние заняли собор Парижской Богоматери и укрепились в нем. Однако серьезных опасений они уже не внушали, и Конвенту можно было перейти к разбору и наказанию совершенных за день нарушений.

Изабо от имени комитетов описал всё происшедшее за день. Он доложил, что депутат Оги, которому поручили обойти кварталы Парижа, был остановлен бунтовщиками и ранен, что Пеньер, посланный ему на выручку, ранен тоже. На этот рассказ собрание отвечает криками негодования и требует мщения. Изабо предлагает заявить, что в этот день была нарушена свобода прений Конвента, и снарядить следствие против зачинщиков этого покушения. Монтаньяры, предвидя, как им будет отмщено за неудавшуюся попытку, ропотом отвечают на это предложение.

Три четверти собрания встают и требуют голосования. Со всех сторон говорят, что это повтор 20 июня, что сегодня было осуществлено вторжение в залу Конвента, как 20 июня вторглись в королевский дворец, и что если Конвент не поступит в этом случае строго, то скоро доживет до повтора и 10 августа. Сержан, член Горы, пытается приписать это движение фельянам, таким людям, как братья Ламеты и Дюпор, которые даже из Лондона якобы стараются толкать патриотов к неосторожным крайностям. Ему отвечают, что он просто бредит.

Тибодо, который во время этой сцены выходил из залы, негодуя на совершенное против него нападение, поспешно всходит на кафедру. «Вот оно где, меньшинство, вечно затевающее заговоры, – говорит он, указывая на левую сторону. – Я заявляю, что отлучался на целых четыре часа, потому что уже не видел здесь национального представительства. Теперь я вернулся и поддерживаю предлагаемый проект декрета. Время слабости прошло: именно слабость национального представительства всегда подвергала его опасности и поощряла преступные крамолы. Спасение отечества ныне в ваших руках: вы погубите его, если будете слабы!»