Вильям посмотрел на Александра.

— Если эта мысль претит ей, святой отец...

— Какая чепуха! Я ещё не встречал девушку, которую бы не пугала мысль о потере девственности... Но также я не видел ни одной, которая вспоминала бы об этом после. Идёмте, гости ждут нас. Свадебный обряд состоится немедленно. Такова моя воля.

Эме закричала.

— Это будет преступлением перед Богом. — Она смотрела то на одного, то на другого, и Вильяму хотелось оказаться где-нибудь в другом месте.

— Если ты будешь богохульствовать, — зарычал Борджиа, — я прикажу выпороть тебя. Идём!

Цезарь ожидал у двери. Распахнув её, они оказались в просторных внутренних покоях. Посередине находился большой стол, сервированный на множество персон; все ожидали новобрачных. При виде свадебной процессии гости зааплодировали.

— Возьми её за руку, Вильям, — приказал Александр, — и идите за мной.

Вильям сжал правую руку Эме. Она хотела освободить её, но потом передумала.

— Я думала, что вы великодушный человек, — пробормотала девушка.

Вильям промолчал, потому что не знал, что ответить. Ум его напряжённо работал. Он должен потакать Александру во всём — это входит в его обязанности, но и не только поэтому. У него и свой интерес. Слишком давно он лелеял мечту об этой девушке. Другого выхода просто нет. Вильям слишком хорошо знал, что Александру бесполезно перечить. Если Вильям не возьмёт Эме себе, её, несомненно, обольстят или сам Борджиа, или Цезарь... Он заметил, как эти двое алчно смотрели на неё. Несмотря на юность Цезаря и недавнее назначение кардиналом, Рим был полон сказаниями о его похождениях и неразборчивости в средствах, если он преследовал женщину, которая пришлась ему по вкусу. Всё ещё ходили слухи о красивой девушке, обнажённое тело которой было найдено в Тибре. Это произошло через три месяца после того, как жених девушки был убит, а она сама похищена, чтобы стать игрушкой для Борджиа.

Конечно, если бы всё можно было объяснить Эме, она поняла бы своё положение.

Во время церемонии Вильям почти ничего не слышал. Он был слишком взволнован близостью этой девушки, ощущением тепла её руки. Он помнил только, что Александр резко заговорил с ней, когда она не захотела подчиниться. Потом она повторила то, что нужно, почти шёпотом.

Последующий пир казался не менее нереальным. Было выпито много вина, говорились разные тосты. Вильям разделил со всеми свою часть выпитого, пытаясь найти в себе мужество для того, что должно последовать позже. Он слушал непристойные шутки и время от времени поднимал глаза на свою невесту. Она была бледна, её сжатые губы прикасались к бокалу только по необходимости.

— Она не может дождаться постели, — объявил Борджиа. — Её волнение понятно — после восьми лет ожиданий её возьмёт мужчина.

Последовал взрыв смеха.

— На ложе! — начали скандировать гости. — На ложе!

Дамы окружили Эме, вывели её из-за стола и увели. Таким точно образом мужчины сопроводили Вильяма. Все были охвачены разгульной непристойностью.

— Здесь? Святой отец... — Вильям задыхался. Он ожидал уединения.

— Эту ночь вы проведёте под крышей Ватикана, — объявил Папа Александр. — Нет более святого благословения бракосочетанию, чем нынешнее.

С Вильяма сорвали одежды и, облачив в вышитую ночную сорочку, сопроводили в спальню. Здесь уже находились женщины. Они окружили его, целуя его лицо, протягивая жаждущие руки к его телу, щупая его сквозь тонкую материю. Их искусные движения возбудили Вильяма, и женщины закричали от восхищения.

Эме сидела на постели, откинувшись на подушки. На ней была белая льняная сорочка и такой же белый чепец, скрывавший её великолепные волосы. Лицо было бледным, за исключением гневного румянца на щеках.

С воплями и улюлюканьем гости сопроводили Вильяма до кровати, и Цезарь сорвал простыни. Эме сидела, подогнув ноги, ночная рубашка закрывала их до лодыжек. Она не сопротивлялась, когда Цезарь поднял рубашку до бёдер, и только содрогнулась, когда двое других мужчин схватили её за лодыжки и распластали на постели...

Вильям никогда и не мечтал увидеть такую красоту. Наверное, гости были в этом согласны с ним, потому что замерли, увидев узкие бёдра и великолепные ноги, пульсирующий живот. Но затем его уже опускали на Эме, задирая его сорочку до талии.

— Турок! — закричали женщины. — Она вышла замуж на турка.

Крики стали ещё громче, когда обнажился его обрезанный член.

Его положили на неё, раздвинув ей ноги.

— Соблюдайте пристойность! — объявил Борджиа. — Прикройте их для первого совокупления.

Простыня была наброшена на них, и Вильям взглянул на любимое и страдающее лицо. Он почувствовал прикосновение сосков её на удивление большой груди сквозь тонкую материю рубашки.

Когда чепец соскользнул с головы Эме, он содрогнулся от ужаса. На месте великолепных пепельно-белых локонов был обритый череп.

Гости застонали от удовольствия.

— Монахиня! — вопили они. — Турок лишает девственности монахиню!

— У неё отрастут ещё более роскошные волосы, чем были раньше, — сказал Александр. — Давай, Вильям, покажи себя мужчиной! У тебя есть только шестьдесят секунд, или мы сделаем это вместо тебя.

Всё произошло даже быстрее, чем с Серетой. Вильям искал губы Эме, когда входил в неё, и двигался так мягко, как только мог, чтобы не сделать больно. Она стонала, изгибалась, стараясь сдвинуть ноги, но по знаку Цезаря ей прижали колени, сделав беспомощной.

Рот её бешено двигался, когда она снова повернула голову. Его губы оказались около её уха.

— Прости меня, — прошептал он. — Я делаю то, что должен. Но, Эме, я люблю тебя.

Внезапно она издала вздох ужаса, страха и боли... и тогда простыня была сорвана. Вильям лёг на спину, Эме была отодвинута в сторону.

— Есть! — закричал Цезарь, указывая на капли крови на простыне.

— Произошло совокупление! — заорали гости. — Совокупление!

— Достойная попытка, — объявил Александр и погладил Вильяма по голове. — Ты настоящий турок. Теперь идёмте, — закричал он, перекрывая гомон, — оставим счастливую пару наедине.

Возбуждённая толпа покинула комнату, и Александр, дождавшись последнего у дверей, перекрестил новобрачных и вышел.

— Он дьявол, — задыхалась Эме.

— Да, у него есть недостатки. — Вильям поднялся на локте. — Пойми, моя дорогая, я делал то, что должен был. Больше такого не будет.

Она повернула голову, всматриваясь в него. На её щеках были следы слёз.

— Ты изнасиловал монахиню, — задохнулась она. — Ты проклят. Я проклята. Пока это существо — Папа Римский, все мы прокляты.

«Был ли хоть один Хоквуд благословлён на счастье, — думал Вильям. — Или всё человечество, как сказала Эме, проклято?»

Его отец, без сомнений, приходил бы к ней снова и снова и насиловал её для пользы дела. В этом Вильям не походил на отца. Он слишком хорошо запомнил гарем в их доме и нескончаемую тоску Их матери. Также он помнил ту радость, с которой Серета и Маргарита, каждая по-своему, приходили к нему в постель.

Поэтому Вильям решил терпеть. Не теряя надежды, конечно. Она кричала и молилась, но истерики не было. И он готов был поклясться, что сразу после того, как он первый раз вошёл в неё, она обняла его за плечи, возможно, инстинктивно, но тем не менее ему показалось, что это был жест обладания.

Так что его слова: «Я не прикоснусь к тебе снова до тех пор, пока ты сама не захочешь этого», — были вполне искренними.

На следующий день он привёл Эме к себе домой, отдал в её распоряжение свою спальню, а также нанял служанку.

Хусейн, как настоящий турок, был немного удивлён всем этим; мужчины только тогда берут женщин в постель, когда хотят близости. Без сомнения, и другие слуги шептались, но Вильяма это нисколько не беспокоило. К тому же он верил, что Эме поймёт своё положение и вернётся к нему из своего одиночества.

Он рассказал Эме историю своей жизни, объясняя, что должен был сделать. Он рассказал ей о Константинополе, куда они вскоре вернутся, о красотах, которые покажет ей, о доме, который построит для неё. Но её лицо по-прежнему оставалось каменным.