Этот переход не был простым. Хоквуд до сих пор помнил выражение лица патриарха. Однажды Геннадий заметил, что рядом стоит его злейший враг, Хоук-паша, и его лицо судорожно исказилось в приступе ужаса. Грекам, самым неспокойным людям на земле, пришлось усвоить, что они потеряли свободу и что ударить турка означает мгновенную смерть. И всё же Константинополь возродился и под покровительством «полумесяца» процветал теперь как никогда раньше за пятьсот лет своего существования.

Мехмеду пришлось учиться управлять источником такого огромного богатства. Турки мало что знали о деньгах и о том, для чего они нужны. В их жизни преобладали меновая торговля или грабёж. Но в делах с Западом, в расчётах с банками Гамбурга или Флоренции, которые могли вести переговоры даже с антихристом, если он был платёжеспособен, для учёта налогов со своих подчинённых Мехмеду пришлось завести бухгалтерские книги. Он не стал облагать налогом греческих купцов за то, что они пользовались морем в Золотом Роге, но он золотом забирал десятую часть его доходов.

И опять потребовались знания греков. У греков были свои обычаи, своё понимание, как вести дела. У Византийской империи свои традиции были уже за тысячу лет до того, как первый турок, подняв жезл с конским хвостом, вывел кочевников из степей.

Императорских бухгалтеров необходимо было как-то назвать. Османцы были всегда не более чем огромным кланом. Везиры выполняли каждодневную работу, оставляя эмиру время на собственные дела, паши водили людей и корабли в походы, бейлербеи следили за порядком в провинциях империи. На нижних уровнях порядка было мало. Каждый везир, каждый паша, каждый бейлербей управляли своим хозяйством по-своему, всегда помня, что, если они не угодят эмиру или неверно истолкуют его волю, то их ждёт быстрая смерть.

Султан сохранил прежний порядок. Но добавил множество других служащих; турки не хуже византийцев знали, что титул, пусть самый надуманный, добавленный к имени человека, даёт многое. Прежде чем попасть в помещение дивана[56], даже Хоук-паша должен был пройти осмотр хранителя ворот, потом хранителя дверей, капитана охраны и потом хранителя внутренних покоев. Все они были в роскошных одеждах, а вокруг их стальных шлемов была намотана ткань.

Так османцы раболепно подражали привычкам своего хозяина. Именно Мехмед, возглавляя поход на Восток, впервые завязал полоску материи вокруг шлема, чтобы он не так сильно нагревался на солнце. Вскоре каждый его воин перенял привычку хозяина. И теперь это считалось необходимым атрибутом одежды. Как и все турки, Энтони Хоквуд и его сыновья носили тюрбаны.

Двигаясь по направлению к огромной арке, которая служила входом в диван и которую охраняли евнухи, вооружённые кривыми саблями, Хоквуд справа от себя увидел большую комнату. В ней сидели греки-писцы, которые старательно скребли перьями по бумаге, пытаясь содержать финансовые дела империи в порядке. У них тоже специальные названия: хранитель книг, хранитель счетов, хранитель записей.

Через окно в дворцовых садах Хоквуд увидел главного садовника, говорившего с главным помощником садовника. Их окружало великолепие разноцветных бутонов, которые прекрасно росли в этом благодатном климате и которые являлись гордостью и радостью султана.

Все эти должности были хорошо оплачиваемыми и передавались по наследству. Дикие всадники, первыми последовавшие за Эртогрулом из степей, должно быть, переворачивались в своих могилах, думал Хоквуд, при виде их потомков, так избалованных и испорченных.

Но ведь он сам был генералом артиллерии. А его старший сын пошёл по его стопам.

Мехмед принимал эти украшения цивилизации, потому что понимал, как сильно они привязывают человека. Он цинично относился к ним и не изменял своим привычкам. По обычаю турок, он позволил везирам управлять делами империи, но всегда находился в помещении дивана, готовый при необходимости вмешаться. И всегда сам возглавлял армию в походах.

Новый султан давно не показывался на людях после смерти отца. Представить его в седле с саблей в руках было трудно. Ростом Баязид казался не выше Мехмеда, но к своим тридцати четырём годам он уже располнел. У него были отцовские холодные глаза и тонкие губы, но в лице его не было отцовской решимости, а, наоборот, сквозила чувственность. Говорили, что в гареме Баязида столько же жён, сколько было у его отца.

В это Хоквуд мог поверить. Он сам видел, как процессии закрытых чадрами женщин в сопровождении евнухов выходят из дворца и направляются в монастырь, где должны будут провести остаток своих дней. Их место занимали другие женщины Баязида, пока ещё радующиеся своему взлёту над простыми смертными.

Султан-валиде, мать правителя, была как бы мостом между двумя группами. Мать младшего принца Джема была отправлена в тайное заточение. Но в том, что новая султан-валиде была блёклым подобием Мары Бранкович, Энтони был уверен. Он даже никогда не смотрел на неё.

Принц Джем доставлял теперь много неприятностей. Энтони Хоквуд помнил, что брата Мехмеда два янычара задушили тетивой. Остальные братья Мехмеда также погибли. Не принимая упрёков в содеянных преступлениях, эмир сослался на Коран: Аллах ненавидит разлад больше, чем убийство. Но для христианина убийство собственного брата казалось тяжким грехом. Поэтому Энтони упрашивал в первые часы восхождения Баязида на трон пощадить жизнь принца Джема.

— Джем на двенадцать лет младше тебя, о падишах, — говорил он. — Удали его, но не пачкай руки его кровью.

Казалось, Баязид согласился, но поставил условие:

— Только пусть он придёт ко мне и признает меня своим господином и хозяином.

Хоквуд согласился с этим решением, зная, что, если бы Баязид по-настоящему был сыном Мехмеда, участь Джема уже была бы решена. Он надеялся, что сможет вмешаться, когда Джем прибудет в город.

И тут это внезапное, приглашение... Хоквуд внимательно изучал лицо Баязида, подходя к дивану: его мягкие лайковые сапоги бесшумно скользили по мраморному полу. У этого молчаливого человека были и положительные качества. Он любил книги, собрал хорошую библиотеку, сочинял стихи, проявлял живой интерес к интеллектуальной жизни других стран, даже христианских. И всё же Баязид был воспитан в сознании собственного величия, сам управлял диваном, поскольку ревниво относился к своим прерогативам. Но его не окружали военачальники...

Энтони посмотрел на главного оружейника, который нёс саблю султана в бархатных ножнах, главного егеря в колпаке из золотой материи, пошитого в виде рога, надзирателей запахов султана, главного хранителя соловьёв и хранителя перьев журавлей. Кафтаны этих служащих были усыпаны драгоценными камнями и расшиты по низу золотой нитью. Они почти конкурировали со своим хозяином по великолепий нарядов. Всем им не доставляло радости увидеть грозную фигуру самого известного из всех живущих воинов в империи.

— Разве ты не слышал, Хоук-паша, — строго спросил везир, — новости из Б русы?

— Нет ещё, — ответил Энтони.

— Нам бросили вызов, — сказал главный оружейник. — Принц Джем отказался посетить нас в Константинополе.

— Он не согласен с назначением нашего хозяина, — сказал хранитель перьев журавлей.

Энтони посмотрел на султана.

— Следуя твоему совету, я хотел быть справедливым с моим братом, — произнёс Баязид. Он говорил очень мягко, почти что шёпотом. Хоквуд никогда не слышал, чтобы Баязид повышал голос. — И вот его ответ. Он объявляет, что империя должна быть разделена между нами. Ему нужна вся Азия. Он собирается укрепить Брусу и защищать её до победного конца. Разве могу я похоронить отца, когда у меня нет возможности попасть в священный город? Разве я могу называться султаном, если такая язва таится в недрах моей империи?

— Он неразумный мальчишка, да к тому же напуганный, — сказал Энтони.

— Который командует армией...

— Эта армия маленькая, о падишах. Его военачальники не мятежники. Я сам выбирал их. Омар-паша никогда не поднимет оружия против султана. А Вильям Хоквуд — мой собственный сын. Я направлю гонца в Брусу с посланием, в котором попытаюсь образумить принца.