— Ни в коем случае, — запротестовал Улуч-Али. — И всё же он могущественный монарх.

— Если он построит галеры, мы сделаем то же, — сказал ему Али Монизиндаде.

— Мы можем обладать величайшим флотом в мире, — вмещался Хоквуд, разогретый спором. — Но предположи, что флотилии Испании, папства, Генуи, Венеции объединятся. Разве они не превысят нас по численности?

Али Монизиндаде снова рассмеялся:

— Я сомневаюсь. Предположим лучше, Хоук-паша, что солнце столкнётся с луной... Разве не разрушит это происшествие всю землю? Испания и папство вместе? Разве они объединялись когда-нибудь против Хайреддина и твоего отца? Или против Драгута и тебя самого? Они слишком ненавидят друг друга. По поводу Генуи и Венеции скажу: они слишком старые враги, старее, чем турки и неверные. То, что ты предполагаешь, невозможно из-за природы людей. — Он вдруг посерьёзнел. — Я сожалею об этом так же, как и ты. Моё сокровенное желание — повести флот падишаха на битву против христиан. Но этому не бывать никогда. Нам предстоит ещё много походов прежде, чем это произойдёт, друзья мои. И я скажу вам, против кого мы будем воевать: против наших знакомых и друзей.

Адмиралы подёргивали бороды. Они знали по слухам, что Сулейман и его младший сын Баязид поссорились и что Баязид ушёл в горы Анатолии. Он ещё не начал открытый мятеж, но, без сомнения, султан был недоволен.

— Разве оба принца не сыновья русской женщины? — спросил Улуч-Али.

— Действительно, это так, — согласился Али Монизиндаде. — И что более важно: разве Баязид не лучше Селима? — Он приложил палец к губам. — Я говорю как предатель. Не поймите меня неправильно. Пока падишах не изменит свою волю, Селим — мой будущий хозяин, и я буду служить ему до последнего дыхания, даже если его и называют Пьяницей. Я могу только сожалеть, что хорошего человека ждёт петля. — Он положил руку на плечо Энтони — жест дружбы и доверия у мусульман. — Мужчина должен выполнять свои обязанности и хранить свои мысли при себе. Помни об этом...

Этот разговор на многое открыл глаза Энтони. Внезапно он понял, что находится в центре политических интриг, разгорающихся в самом сердце османского двора. Энтони слышал об этом, ещё когда был в Алжире. Фелисити всегда рассказывала ему то, что узнавала сама, а Драгут делился с ним тем, чем считал нужным. Отец Энтони пал жертвой подобных интриг так же, как и его прадед. Вильям Хоквуд остался жив, наверное, только благодаря его особенному таланту.

Энтони понял, что его собственные способности должны быть ниже. «Выполняй свои обязанности и держи свои мысли при себе», — таким девизом необходимо руководствоваться, даже если ты вынужден служить Пьянице. Потому что, без сомнения, принц Селим пил. Многие турки прикладывались к спиртному. Но из-за того, что винопитие было запрещено Кораном, они пили тайно и старались сдерживать себя. Очевидно, принц никогда не мог остановиться вовремя. Иногда он пил не скрываясь и частенько показывался на публике в безобразном виде.

То, что такой человек станет султаном, тревожило, и всё же это обязательно произойдёт, если Сулейман не предпримет мер.

В Баязиде многие видели продолжателя дела его деда Селима, но он должен погибнуть, потому что не может больше выносить неполноценность своего старшего брата. Это, конечно, трагедия.

Но долг превыше всего. Энтони знал, что должен идти туда, куда укажет падишах. Драгут всегда повторял это.

Энтони Хоквуд любил море и корабли, любил чувство собственной силы, которое давал ему флот... Но ему больше всего хотелось вернуться в Галату во дворец Хоуков.

В объятия своей жены-венецианки. Он никогда не предполагал, что женщина может быть столь влекущей, столь необходимой и удовлетворяющей... Теперь он почти понял, как могла Рокселана удерживать власть над султаном. И Рокселана, конечно, не была так Красива, как Барбара.

Сердце его, казалось, вот-вот вырвется из груди, когда он взлетал по лестнице на галерею. Его встретили низко склонившиеся слуги. Хоук-паша после трёх месяцев, проведённых в море, появился дома.

Он улыбнулся им, потом своей матери, ждущей у лестницы, ведущей во внутренние покои; Айша, как всегда, была рядом.

— Добро пожаловать домой, Хоук-паша! — приветствовала сына Фелисити.

Энтони обнял мать, затем Айшу, но глаза его искали ещё кого-то...

— Как поживает Барбара? — спросил Энтони.

— Как никогда лучше. Она ждёт тебя в своих покоях.

Глаза Фелисити, чаще похожие на лужицы, иногда превращались в бездонные глубины. Сейчас они были глубже, чем Энтони видел когда-либо прежде.

Но её секрет, каким бы интересным он ни оказался, мог подождать. Энтони взбежал по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки. Служанки поклонились, глупо заулыбались и рассыпались перед ним. Открыв двери спальни, он увидел жену.

Барбара стояла у окна, глядя на бухту. Без сомнения, она знала о его прибытии. Но она обернулась лишь при звуке его шагов и сделала реверанс.

— Приветствую тебя, мой господин!

— Жена обязана встречать мужа прежде других, — сказал он, мягко напоминая об её обязанностях.

— Я знаю, мой господин, и молю тебя о прощении. Я хотела встретить тебя наедине.

— Чтобы рассказать мне какую-то тайну...

Энтони поцеловал её носик, глаза, затем губы и заключил в объятия. Барбара совершенно не сопротивлялась.

— Да, у меня есть секрет, мой господин.

Он чуть отодвинулся и начал расшнуровывать её корсет. Три месяца — слишком долгий срок.

— Открой мне этот секрет, — попросил Энтони.

— У меня будет ребёнок, — вздохнув, сказала Барбара.

— Ты уверена? — Он опустил руки.

— Да. Так же, как и твоя мама.

Он взял её за плечи, повёл к дивану и посадил рядом с собой. Наполовину развязанный корсет распахнулся, обнажив её великолепную грудь. Барбара сама освободила себя от корсета.

— А спать с тобой я могу?

— Конечно, если хочешь, — засмеялась она. — Это не навредит ни мне, ни ребёнку.

— О, моя дорогая девочка...

Они повалились на подушки, постепенно сбрасывая одежду.

— Три месяца! — закричал он. — Целых три месяца!

Усмирив свою страсть, Энтони успокоился. Он лежал, глядя на богато раскрашенный потолок.

— Новый Хоук, — сказал он.

— Предположим, у нас будет мальчик, — лениво пробормотала Барбара, лёжа на изгибе его локтя. — Как ты назовёшь его?

— Думаю, Джон... Пришло время ещё одного Джона в нашей семье.

— Джованни, — сказала она. — Что ж, мне нравится. К тому же мне стало намного легче.

— Почему?

— Я думала, что ты захочешь дать ему турецкое имя.

— Почему ты так решила?

— Ну... — Она посмотрела в сторону. — Разве ты не будешь воспитывать его как турка?

Энтони привлёк жену к себе:

— Чувствуется, что моя мама говорила с тобой...

— Разве мы не можем говорить друг с другом, если она теперь и моя мама?

— Действительно, можете. Но некоторые вопросы волнуют мою мать сильнее остальных. Да, наш сын будет воспитан как настоящий турок, чтобы служить падишаху. Он будет шестым Хоук-пашой. Разве ты не будешь гордиться этим?

Барбара медлила с ответом. Она опять села и повернулась к нему. Энтони чувствовал, что её сердце тяжело бьётся. Краска залила ей щёки, она с трудом справлялась с дыханием.

— Я буду больше гордиться, если он будет служить христианскому монарху, — наконец сказала она. И у неё перехватило дыхание от собственной смелости.

Энтони улыбнулся и погладил её по голове.

— Не бойся меня, Барбара. Никогда не бойся меня. Я всегда уважал и буду уважать твоё мнение.

Но ты должна позволить мне решить, что лучше для нашей семьи. Наш сын будет служить величайшему монарху на земле, так же как и я. Никто не может мечтать о лучшей участи.

— И тебя не беспокоит, что произойдёт потом?

— В этом мире имеет значение только наша жизнь, моя дорогая. Есть Бог. Мусульмане верят в него так же, как и мы. Он судит нас по нашим делам, а не по вере.