— Привет, Карло… Привет, Марио… Мама сердится, потому что приготовила макароны на восемь человек, а папа, Джино и Альфредо сообщили, что идут на футбол и не будут обедать дома, и Анна-Мария не придет — ее пригласил жених. Я тоже собираюсь уходить, меня пригласили… Так что вы остаетесь втроем… Мама сердится: она говорит, что мясо можно оставить на потом, а вот макароны с сыром пропадут.

Все это она выпалила единым духом, потом, приподняв сзади платье, чтобы оно не измялось, уселась на старый, продавленный и порванный диван и продолжала:

— Послушай, Карло, я пригласила тебя с твоим другом, потому что мама сказала, что я должна с тобой объясниться… Но заранее предупреждаю: уговаривать меня бесполезно.

Не знаю почему, но эти произнесенные очень бойко слова доставили мне удовольствие. Тем более, что, говоря, Фаустина смотрела не на Карло, а на меня. Наши взгляды встретились, и мне показалось, что она кокетливо улыбнулась мне. А Карло тем временем хныкал:

— Но если ты меня не любишь, что же мне делать? Фаустина от души расхохоталась, обнажив мелкие широкие зубы:

— Найдешь себе другую… Или не найдешь… Меня это не касается… Но видеть тебя больше я не желаю… Ты мне надоел.

— Ну почему я тебе надоел?.. Что я сделал?.. За что ты меня ненавидишь?

Она так и подскочила, но ответила весело, и ее зеленые глаза при этом смотрели все время не на Карло, а на меня:

— Я ненавижу тебя за то, что ты… толстяк, тюфяк, обжора… Ты думаешь только о том, как бы поесть, и чем больше ты ешь, тем больше ты жиреешь. Мои подруги говорят, что я невеста короля Фарука… Когда я стою около тебя, это все разно что блоха рядом со слоном… Я для тебя не пара.

— Но ведь я тебя люблю!

— А я тебя ни чуточки.

Видели ли вы когда-нибудь плачущего толстяка? Когда плачет худощавый, ему верят; но про толстяка непременно скажут, что он притворяется. Карло снял очки и зарыдал в платок. В это время в комнату вошла мать Фаустины, неся супницу, доверху наполненную макаронами с томатной подливкой. Она изумленно спросила:

— Что произошло? Что с Карло?

— Плачет, — ответила Фаустина, весело пожимая плечами. — Это ему полезно. — И она встала с дивана. — Ну, я пошла… Ты хотел прийти, я повторила тебе то, о чем уже говорила, и теперь ухожу… У меня дела.

— Ты не поешь? — крикнула мать.

— Потом… Оставь мне что-нибудь… Прощай, Карло. Приятного аппетита… До свиданья, Марио.

Говоря это, она протянула мне руку и пристально посмотрела на меня своими зелеными глазами. Я почувствовал, что она погладила своими пальцами мои.

— Ну вот, — рассерженно проворчала мать, — остались только вы двое… Садитесь за стол и ешьте.

— Я не голоден, — сказал Карло. Но словно по волшебству слезы на его глазах высохли, и он уставился на супницу.

Я в самом деле не хотел есть: меня взволновали взгляды Фаустины и прикосновение ее пальцев. Я рискнул сказать:

— Не лучше ли нам уйти?

— А мне все выбрасывать? — закричала мать, уперев руки в бока. Домашние макароны!.. Садитесь и ешьте.

— Я не хочу есть, — робко возразил Карло.

Но в эту минуту в дверях появилась Фаустина и крикнула:

— Кто поверит, что ты не хочешь есть?.. Ешь, голубчик, ешь…

Она подскочила к Карло, который сидел, глубоко продавив диван, схватила его за руку, заставила встать и сесть за стол, повязала ему вокруг шеи салфетку и сунула в руку вилку. Тем временем ее мать с довольным видом накладывала на тарелку Карло гору макарон. А подавленный Карло твердил:

— Я совсем не голоден.

Но дымящаяся тарелка макарон, залитых ярко-красным томатным соусом, раздразнила, верно, его аппетит, потому что, повторяя плаксиво «я не голоден», Карло со слезами на глазах начал наворачивать на вилку макароны.

— Приятного аппетита! — крикнула Фаустина и снова выбежала из комнаты.

Ее мать тоже вышла, предварительно наполнив мою тарелку. Карло поднес ко рту вилку с огромным количеством макарон и пролепетал со слезами в голосе:

— Марио, сходи к Фаустине, пока она не ушла… Может быть, с глазу на глаз с тобой…

Не закончив, он склонил голову и отправил макароны в рот. Он ел, а слезы так и текли по его щекам.

— Ты прав, — сказал я обрадованно, — возможно, с глазу на глаз она согласится выслушать меня… Ты пока ешь… Я скоро вернусь.

Я встал из-за стола и отправился прямо в комнату Фаустины. Она стояла перед зеркалом и подкрашивала губы. Я затворил за собой дверь, подошел к ней и, обняв ее за талию, без лишних церемоний спросил:

— Мы увидимся завтра?

Искоса взглянув на меня своими зелеными глазами, Фаустина очень кокетливо ответила:

— Нет — сегодня.

— Сегодня? А когда?

— Через полчаса жди меня внизу в баре.

И не сказав больше ни слова, она сделала пируэт и выпорхнула из комнаты.

Я вернулся в столовую. Карло ел с аппетитом, но неторопливо: его тарелка была уже наполовину пуста. Я сказал:

— Мне, право, жаль, но она прогнала меня… Мне очень жаль…

Он проглотил добрую порцию, а затем опустил голову и зарыдал, накручивая на вилку макароны.

— Мерзавка… А я так ее люблю!

Теперь я тоже принялся за еду. После того как я поговорил с Фаустиной, у меня появился аппетит. Макароны под соусом и с острым овечьим сыром были действительно превосходны.

— Я не желаю ее больше видеть, — говорил Карло. — Даже если она будет умолять меня об этом.

Тарелка его была уже пуста, он снова наполнил ее.

— И правильно, — заметил я.

Одним словом, мы вдвоем — главным образом, конечно Карло — наполовину опустошили супницу. Вошла мать Фаустины и больше для проформы предложила нам поесть еще немного мяса. Я ответил, что мы уже наелись, и встал из-за стола. Но по выражению лица Карло, который продолжал сидеть, я понял, что он не отказался бы и от мяса. Наконец он все-таки поднялся, тяжело вздохнул и вытер салфеткой сначала рот, а затем глаза.

Попрощавшись с матерью Фаустины, мы ушли. Как только мы оказались на улице, я сказал Карло:

— Ну, я пошел — у меня свидание, — и, не дав ему опомниться, убежал.

Я поболтался немного на улице и в условленный час зашел в бар. Фаустина ждала меня. Она выглядела очень элегантной, на ней было изящное лиловое платье, а в руках она держала букетик фиалок. Она сразу же взяла меня под руку, говоря:

— Глупенький, почему ты так долго не догадывался, что нравишься мне?

Я не успел ей ответить. В эту самую минуту мы проходили мимо маленькой кондитерской, где продаются горячие неаполитанские слойки. У входа в кондитерскую со слойкой в руке, с набитым ртом и лицом, измазанным ванильным сахаром, стоял Карло. Сперва я почувствовал запах свежевыпеченного хлеба, а затем увидел его. Конечно, он заметил, как мы шли под руку, тесно прижавшись друг к другу. Но Фаустину это ни капельки не смутило.

— Прощай, Карло, — крикнула она ему, и мы прошли мимо.

Садоводство, в котором я работаю, находится в Читта-Джардино, и каждое утро, проезжая на автобусе по виа Номентана, я не могу удержаться, чтобы не взглянуть на ограду виллы, что находится за церковью Сант-Аньезе. Несколько лет назад я был садовником на этой вилле, и кусты жасмина вдоль ограды посажены моими руками; это я расположил у входа вазы с камелиями и посадил у самой стены дома глицинии, которые теперь, если только они не погибли, должны бы уже достигать третьего этажа. Из-за болезни хозяина виллы сад был заброшен и скорее походил на место свалки, чем на сад; а я из любви к сиделке, которая ухаживала за хозяином, в несколько месяцев превратил этот сад в настоящую оранжерею: разбил клумбы, посыпал гравием дорожки, посадил кусты сирени, а вокруг клумб и вдоль дорожек сделал красивое обрамление из аккуратно подстриженных кустиков самшита. Помнится, я посадил еще в центре одной клумбы большую магнолию из семейства грандифлора — как раз против окна Неллы, чтобы весной аромат цветов проникал к ней в комнату; а под окном у нее я посадил японику — удивительно красивое вьющееся растение с черными стеблями и красными цветами.