— Смотри, этот тебе не пара… А то, что он говорит тебе, он повторяет всем девушкам.

Туда ответила:

— Вчера он возил меня на машине в Монте-Марио.

— Ну и что же?

— Хорошо прокатиться на машине… А посмотри, что он мне дал, — и она показала булавку из белого металла со слоненком, какие продают галантерейщики на рынке Кампо деи Фьори.

Я сказал ей:

— Ты глупая и не понимаешь, что он тебя водит за нос… Кроме того, ему не следовало бы без спросу катать тебя на машине… Если об этом узнает синьора, ему достанется. И потом — будь осторожна, еще раз говорю тебе будь осторожна.

Но Туда только улыбнулась и продолжала гулять с Марио.

Прошло две недели. И вот однажды профессор заглянул ко мне в швейцарскую, отозвал меня в сторону и, понизив голос, спросил:

— Послушайте, Джованни… Туда честная девушка?

— Да, конечно, — сказал я. — Глупая, но честная.

— Пусть так, — заметил он, не слишком убежденный, — но у меня пропало пять ценных книг… Мне не хотелось бы…

Я еще раз решительно заявил, что Туда тут ни при чем и что книги, конечно, найдутся. Но признаюсь, все это меня встревожило, и я решил быть начеку. Однажды вечером, несколько дней спустя, я увидел, как Туда вместе с Марио входит в лифт. Марио сказал, что ему нужно поехать на четвертый этаж, чтобы узнать, каковы будут приказания синьоры. Он врал, синьора ушла час назад, и Марио это было известно. Я позволил им подняться, а потом поднялся сам на лифте и направился прямехонько к квартире профессора. Случайно они оставили дверь полуоткрытой. Я проник туда, прошел по коридору. Их голоса доносились из кабинета — значит, я не ошибся. Я осторожно заглянул в дверь — и что же я увидел? Марио влез на придвинутое к книжному шкафу кресло и шарил рукой по стоящим под самым потолком книгам. А она, эта краснощекая святоша, придерживала кресло и говорила:

— Вот ту, наверху… Ту, что потолще… в кожаном переплете.

Тогда я сказал, выходя из засады:

— Ай да молодчина! Молодцы и только!.. Попались голубчики!.. А я еще не поверил профессору, когда он мне сказал… Ну что за молодцы!..

Видели ли вы когда-нибудь кота, на которого вылили из окна ведро воды? Вот так же и Марио — услышав мой голос, он спрыгнул с кресла и удрал, оставив меня одного с Тудой. Я начал распекать ее и так и этак; другая бы на ее месте разревелась. Но нет — от чочарки этого не добьешся. Туда выслушала меня, опустив голову и не проронив ни звука. Потом подняла на меня глаза — в них не было ни слезинки — и сказала:

— А кто у него воровал? Я всегда приношу назад сдачу от денег, которые он дает мне на покупки… Никогда я не говорю, как некоторые кухарки, что заплатила за что-нибудь вдвое больше, чем на самом деле.

— Несчастная… а книги ты не крала? Или это не называется воровством?

— Но ведь книг-то у него очень много.

— Много или мало, а ты не должна к ним прикасаться… Берегись! Если я тебя еще раз поймаю, ты у меня в два счета вылетишь в деревню…

Упрямая башка, она так и не захотела мне поверить, она даже на секунду не допускала мысли, что совершила кражу.

Но вот несколько дней спустя Туда входит ко мне в швейцарскую с пачкой книг под мышкой и говорит:

— Вот они — книги профессора… Сейчас я ему их отнесу, и пусть он больше не жалуется.

Я сказал ей, что она поступила хорошо, а про себя подумал: в конце концов, Туда неплохая девушка, во всем виноват Марио. Я поднялся с ней на лифте и вошел в квартиру профессора, чтобы помочь ей поставить книги на место. В ту самую минуту, когда мы развязывали пакет с книгами, домой вернулся профессор.

— Профессор, — сказал я,- вот ваши книги… Туда их отыскала… Она давала их подруге посмотреть картинки.

— Хорошо, хорошо… Не будем больше об этом говорить…

Не снимая пальто и шляпы, профессор бросился к книгам, взял одну из них, раскрыл и вдруг закричал:

— Но это же не мои книги!

— То есть как не ваши?

— Те были книги по археологии, — говорил он, лихорадочно листая другие тома, — а это пять томов юриспруденции и к тому же разрозненных.

— Можно узнать, что все это значит? — спросил я у Туды.

На этот раз Туда решительно запротестовала.

— Пять книг взяла, пять книг и вернула. Что вы от меня хотите?.. Я заплатила за них много денег… больше, чем получила за проданные.

Профессор был так ошеломлен, что смотрел на меня и на Туду, открыв рот и не говоря ни слова.

— Погляди… — продолжала Туда. — Переплеты такие же… даже красивее… Посмотри… Даже весят столько же… Мне их взвесили… Они весят четыре с половиной кило, столько же, сколько твои.

На этот раз профессор рассмеялся, хотя и грустным смехом.

— Книги не вешают, как телят… Каждая книга отлична от другой… Что я буду делать с этими книгами?.. Ты понимаешь?.. Каждая книга рассказывает о своем. У каждой свой автор.

Но Туда не хотела ничего понимать. Она упрямо повторяла:

— Пять было, пять и есть… Те в переплетах и эти в переплетах… Знать ничего не знаю.

В конце концов профессор отправил ее на кухню, сказав:

— Иди готовить обед… Хватит… Я не желаю больше портить себе кровь.

Когда Туда ушла, он сказал:

— Мне очень жаль… Она милая девочка… Но слишком уж неотесанная.

— Такая, какую вы хотели, профессор.

— Mea culpa *, — промолвил он.

* Моя вина (лат.).

Туда еще некоторое время жила у профессора, подыскивая себе место; потом она устроилась судомойкой в молочную. Иногда она заходит навестить меня. О случае с книгами мы не говорим. Но Туда сказала мне, что учится читать и писать.

Была пятница и тринадцатое число. Но я не придал этому никакого значения. Оделся, взял пятьдесят тысяч лир, которые был должен Оттавио, сунул их в карман и вышел из дому. Эти пятьдесят тысяч были долей Оттавио в одном дельце с фальшивыми бриллиантами, которое мы вместе обтяпали. Я должен был отдать их еще неделю назад.

Я ждал трамвая, и вдруг мне стало как-то ужасно досадно, что я должен отдавать деньги, которые очень пригодились бы мне самому. Оттавио ничем не рисковал. Он был хороший ювелир и просто поставлял мне товар. Я делал все сам и к тому же подвергался опасности угодить за решетку. Если бы меня сцапали, я, конечно, не выдал бы Оттавио. Я попал бы в тюрьму, а он по-прежнему спокойно работал бы в своем магазинчике и все так же сидел бы за стеклянной перегородкой с лупой в глазу. Мысль об этом не давала мне покоя. Садясь в трамвай, я почти решил, что не отдам ему ни гроша. Но это означало бы, что я не смогу больше прибегать к его помощи, а он был мастером своего дела; это означало бы также, что мне надо искать другого Оттавио, который может оказаться еще хуже. И потом это означало бы, что я, честный человек, не сдержал своего слова. Такого со мной еще никогда не случалось. И все-таки мне было очень жаль отдавать Оттавио эти деньги. Держа руку в кармане, я время от времени перебирал и ласково поглаживал ассигнации. Как-никак пятьдесят тысяч; когда я отдам их Оттавио, я выполню свой долг, но пятидесяти тысяч у меня не будет.

Меня одолевали сомнения. Вдруг я почувствовал, что кто-то трогает меня за локоть.

— Не узнаешь меня, Аттилио?

Это был Чезаре, неудачник из неудачников. Я познакомился с ним после войны, во времена черного рынка, он торговал сигаретами. Невидимому, он, как говорится, так и остался сидеть в той же позиции. Вид у него был еще более жалкий, чем когда-либо: залатанное, выцветшее пальто было застегнуто до самого подбородка, но все равно видно было, что шея у него голая — без воротника и галстука; голова не покрыта, а в растрепанных, запылившихся волосах, как мне показалось, было полно всякого мусора, которого набираешься, ночуя по баракам. Сказать по правде, на него страшно было смотреть,

— Как дела, Чезаре? — спросил я растерянно.

— Сойдем на минутку, — сказал он. — Мне надо поговорить с тобой.

Не знаю почему, у меня мелькнула надежда, что я найду способ оставить у себя деньги, которые я был должен Оттавио. Я кивнул в знак согласия и стал пробираться к выходу. Трамвай остановился у вокзального скверика, расположенного неподалеку от виа Вольтурно, и мы сошли.