Часто по воскресеньям мы — Ремо, Этторе, Луиджи и я — собирались вместе; встречались мы около кино, расположенного за воротами Сан-Паоло. В этом кино фильмы шли третьим экраном, но мы их тоже в большинстве случаев не видели, ведь у нас не было денег на билеты. Было нам в то время по восемнадцати лет, все мы были безработные и в кармане — ни гроша. Вернее, у нас бывало иногда несколько сольди, но мы приберегали их на сигареты — это ведь, как-никак, поважнее кино. Сигареты мы расходовали тоже очень экономно: выкуривали все вместе одну сигарету за раз, передавая ее друг другу и делая каждый по затяжке.

В воскресенье все обычно надевают свои лучшие костюмы. А у нас лучшими костюмами были обноски с наших братьев и отцов, которые переходили к нам совсем уж в непригодном виде. На мне, например, был костюм моего брата; рукава у пиджака и брюки мне укоротили домашними средствами, но плечи свисали, потому что были вдвое шире моих. Хорошо еще, что под пиджаком у меня была надета красная фуфайка с высоким воротом, которая мне очень шла, потому что я блондин и глаза у меня голубые. Остальные трое выглядели не лучше меня: бесформенные штаны и куртки, спортивные фуфайки.

Мы были друзьями, нас объединяла нищета, общие несбыточные желания; мы вместе, забравшись на забор, глазели на футбольные матчи (денег на билеты у нас, конечно, не было), вместе смотрели летом из окна Луиджи кино, демонстрировавшееся под открытом небом, вместе играли в карты где-нибудь в укромном местечке у стены (правда, играли мы не на деньги, а на камешки или на пуговицы).

И вот в один из таких воскресных дней мы, как обычно, встретились около кино. А надо сказать, что Ремо был знаком с хозяином кинотеатра, тучным молодым парнем по имени Альфредо, и тот иной раз, когда в зале были свободные места, пускал нас без билетов. Но в тот день Альфредо сразу заявил нам:

— Сегодня, ребята, не смогу пропустить вас без билетов.

И показал на висевшее над кассой объявление: «Вход по контрамаркам отменен».

Ремо стал упрашивать:

— Послушай… пропусти нас по двое… двоих сейчас и двоих на следующий сеанс.

Но Альфредо, не отрывая глаз от билетной книжечки, отрицательно качал головой. Однако уходить нам не хотелось, и мы так и остались стоять около кино под навесом, рассматривая афиши и людей, которые входили в кино. Вот к афишам неуверенно подходят две девушки, одна брюнетка, другая блондинка. На брюнетке черный бархатный жилет, немного потертый, и красная юбка из легкой ткани, мятая и грязная. Но она сразу понравилась мне: загорелая, как цыганка, глаза живые, черные, словно угольки, большой рот, красные губы, гибкая, стройная фигурка. А блондинка мне совсем не понравилась: толстая, с расплывшимися боками и грудью, в коричневом, похожем на паутину платье, в заштопанных чулках на толстых бледных ногах, лицо широкое, красное и покрытое пушком, как персик. У блондинки не было с собой сумочки, а черная бархатная сумочка брюнетки была такая плоская и тощая, что можно было поклясться, что там не лежало даже носового платка. Я толкаю локтем Ремо, показываю ему глазами, он подбадривает меня взглядом. Тогда я подхожу к девушкам и говорю: — Синьорины, разрешите пригласить вас в кино?

Брюнетка резко поворачивается.

— Нет, спасибо, мы ждем, — отвечает она.

— Кого же вы ждете? Женихов? — спрашиваю я с иронией.

Она сухо отвечает:

— А почему бы и нет? Вы не верите, что у нас есть женихи?

— Никто ничего не говорит, — отвечаю я, — раз курица кудахчет, значит снеслась.

— Что же, по-вашему, мы курицы?

— Конечно.

— А вы петухи?

— Ясно.

— Да вы желторотые цыплята, — говорит она своим сиплым голосом, неоперившиеся птенцы.

— Вы что, решили посмеяться над нами?

— И не собираемся, — отвечает она, неожиданно приняв какое-то решение. — Наоборот, если вы хотите пригласить нас в кино — то мы согласны,- и она сделала небольшой реверанс, придерживая обеими руками края юбки, словно желая этим сказать: что ж, приглашайте!

Мне стало не по себе. Собственно, я затеял разговор о кино, чтобы сломать лед молчания. Ведь у нас не было денег на билеты не только для девушек, но даже и для себя.

Я отвечаю:

— По правде говоря, денег на кино у нас нет. Это я так просто сказал.

Брюнетка начала смеяться, показывая два ряда красивых белых зубов.

— Да мы давно это поняли!

Блондинка что-то шепнула ей. Но та, вызывающе поглядывая на меня, только пожала плечами. Потом говорит:

— Ничего, неважно. Вы нам нравитесь и без денег. Не обязательно идти в кино. Может быть, прогуляемся немного?

— С удовольствием.

И мы пошли от кино по пустынной улице, которая вела вдоль стены за воротами Сан-Паоло. Брюнетка шла впереди, а мы четверо увивались около нее, потому что, как я сразу заметил, она понравилась всем четверым. А блондинка, насупившись, плелась позади одна-одинешенька. Брюнетка кокетничала, смеялась, шутила; у нее была такая походка, что при каждом шаге ее красная юбка развевалась, словно знамя; мы четверо наперебой заигрывали с ней, а с блондинкой — никто ни слова. Как я уже сказал, мне самому очень понравилась брюнетка, но остальные трое мешали мне, они все время лезли к ней со своими ухаживаниями, и это ужасно злило меня. Я беру ее под руку — глядь, Ремо, Этторе или Луиджи подхватывает ее с другой стороны; я взгляну на нее — и кто-нибудь из них забегает и тоже смотрит на нее; я отпускаю ей комплимент — и другой тут как тут. Наконец терпение мое лопнуло и я говорю Луиджи, самому замухрышке из четверых:

— Да отстань ты от нее… Почему бы тебе не составить компанию Элизе?

Элиза, блондинка, молча шла немного в стороне, покусывая травинку. Брюнетка, смеясь, заметила:

— Ах, да, Элизу-то одну оставили.

— Я не нуждаюсь в компании… Мне и одной хорошо, — зло бросила Элиза.

— А почему ты сам не составишь компанию Элизе? — говорит мне Луиджи.

— Да, — засмеялась брюнетка, — почему вы не составите компанию Элизе?

Тут меня вдруг взорвало, и я ответил:

— Знаете что… столько собак на одну кость… Я, пожалуй, составлю компанию Элизе, а вы тут развлекайтесь…

И без колебаний направился к Элизе. Взяв ее под руку, я сказал:

— Значит, Элиза… мир?

— А мы и не ссорились, — ответила она сдержанно.

Так мы шли по пыльной дороге мимо башен на стене.

Скоро я понял, что мой маневр удался; действительно, брюнетка казалась уже не такой веселой: смеясь и кокетничая, она то и дело бросала на нас с Элизой, шедших сзади, ревнивые взгляды.

Я спрашиваю Элизу:

— Что нужно твоей подруге?.. Чего она хочет?

— Она кокетка… И любит, чтобы все мужчины ухаживали за ней.

Я говорю:

— А я вот буду ухаживать за тобой… хочешь?

Она ничего не ответила, может быть из робости, только покраснела и протянула мне руку.

Так мы дошли до конца улицы, потом повернули обратно; смех и шутки не смолкали, и вот мы опять вернулись к кино. Вдруг брюнетка поворачивается и говорит решительно:

— Послушайте-ка… Вот уже целый час вы заставляете нас таскаться по этой пыли… Может, вы наконец предложите нам что-нибудь другое? А если вам нечего предложить, то лучше расстаться…

Элиза, счастливая оттого, что я держал ее под руку, вдруг расхрабрилась:

— Они предлагают нам побыть в их компании.

Брюнетка, не обращая внимания на ее слова, продолжала:

— Послушайте, мне пришла в голову идея… У вас у четверых наберется денег хотя бы на два билета?

Мы переглянулись. Я сказал:

— Наверно, наберется… как, Ремо?

— Конечно, — говорит тот.

— Хорошо… тогда я пишу ваши имена на четырех бумажках… Потом мы кладем эти бумажки в чью-нибудь кепку и тянем жребий… Выигравший выбирает одну из нас и идет с ней в кино за счет остальных трех… Согласны?

Мы снова переглянулись. С одной стороны, это было очень соблазнительно, потому что брюнетка нравилась нам всем и мы прекрасно знали, что каждый выберет, конечно, ее; но, с другой стороны, никому не улыбалась перспектива оплачивать кино и девушку для другого. Наконец я сказал: