«Он соблазнил мадемуазель Девернье! — с ужасом думала девочка. — Даже мадемуазель, взрослая и имеющая опыт общения с мужчинами, не устояла против его чар. Мне действительно нужно держаться как можно дальше от графа Нортгемптонширского!»
IX Поездка в имение
Утром следующего дня вся школа вышла во двор, чтобы проводить графа Остина Трампла. Оседлав своего скакуна, граф последний раз махнул рукой и умчался, оставив за собой столбы пыли. На сердце у него было тяжело и неспокойно.
«Хвала Господу, он уехал!» — подумала про себя мисс Макнот.
«Как жаль, что он так поспешно уехал!» — вздохнула мадемуазель Девернье.
«Уехал, чтобы вскоре вернуться вновь!» — со слезой умиления в глазах прошептал старый виконт фон Эссекс.
Размеренная жизнь школы быстро вошла в свою прежнюю колею. Мирабель, возможно, очень скоро совсем забыла бы графа, если бы не разговоры соучениц и если бы не сны, в которых её преследовал взгляд графа — то весёлый и ласковый, как в первые дни знакомства, то угрюмый, несчастный и вопрощающий, как в последний день перед его отъездом.
Мирабель боялась и стыдилась этих снов. По утрам в часовне и по воскресеньям в церкви она молилась только об одном: чтобы Господь избавил её от этого наваждения. Через некоторое время небо, похоже, вняло её мольбам: граф снился ей всё реже и реже.
На дворе стояло лето, и у Мирабели была масса дел, начиная учёбой и заканчивая работой в оранжерее. Её сердце ещё не проснулось для любви, душа её была спокойна и чиста, ничто не смущало её покоя и не туманило её взгляд.
Она молода и прекрасна была,
И чистой Мадонной осталась,
Как зеркало речки спокойной, светла.
Как сердце моё разрывалось!
***
Остин Трампл вернулся в своё имение и с головой ушёл в хозяйственные заботы.
Прибыл новый управляющий — Джон Хендрикс, и граф знакомил его с имением. Остину понравился этот молодой человек: неглупый и сообразительный, он быстро разобрался во всех делах, и смело взялся за ведение хозяйства. Обладая нестандартным мышлением, Джон, с позволения хозяина, внёс некоторые усовершенствования и в распределении пастбищ для овец и коров, и в планах посевной кампании, что обещало новые прибыли.
Новорожденный мальчик, взятый графом под опёку, порадовал Остина своим цветущим видом: за те несколько недель, что граф провёл у дядюшки, малыш, для которого наняли кормилицу, порозовел, щёчки его округлились. Ребёнок уже уверенно держал головку и начинал гулить, едва в поле его зрения попадал кто-то из взрослых. Кормилица уверяла графа, что никогда ещё не видела таких крепких и очаровательных детишек.
Пора было окрестить младенца. Граф решил выступить в роли крёстного отца. Крёстной матерью вызвалась быть экономка, ухаживавшая за мальчиком с самого его рождения. В солнечный воскресный день в часовне, расположенной в хозяйском крыле здания, собрались граф, облачённый в строгий чёрный сюртук и белую блузу с кружевным жабо, новый управляющий графа, Джон Хендрикс, тоже приодевшийся по такому торжественному поводу, и экономка графа, мисс Грэй в своём лучшем синем платье с оборками. Когда все были в сборе, вошла кормилица с младенцем на руках. Ребёнок был одет в белую распашонку и завёрнут в кружевную пелёнку. Специально приглашённый пастор провёл обряд крещения.
— Добро пожаловать в лоно христианской церкви, раб божий Дэвид Макгуэр! — в завершение молитвы воскликнул священник.
В честь новокрещённого был устроен торжественный обед, во время которого все вспоминали родителей мальчика. Сам же Дэвид мирно спал на коленях у кормилицы.
— Он так спокойно вёл себя во время крещения! — восхищалась мисс Грэй. — Похоже, он даже не испугался!
— Нет, он совсем не испугался, — весело поддержал граф. — Маленький герой даже засмеялся, когда его окропили холодной водой!
— Это хорошая примета! — заметила кормилица. — Значит, у ребёнка светлая душа.
После обеда все разошлись по своим делам, а маленький Дэвид вместе с кормилицей отправился в специально выделенную для них комнату.
Так шло время. Граф часто посещал мануфактуру и плавильный заводик, искал новых покупателей на их продукцию и заключал выгодные сделки. Финансовое положение графа и ранее не было бедственным, но теперь его состояние обещало удвоиться. «Что ж, годы учёбы на континенте не были напрасны, — думал Трампл. — Слава Богу, теперь я способен применить свои знания на деле».
Занимаясь собственными делами, Остин, однако, не забывал о своих обещаниях и поддерживал переписку с виконтом фон Эссексом. Уже чрез полтора месяца после своего отъезда из школы граф организовал поставку полотна и шерстяной ткани для девочек-сирот. «Дорогой дядюшка, — писал он. — Надеюсь, к следующему моему визиту все девочки будут иметь по два тёплых зимних платья, а их кровати будут застланы новыми белыми простынями и теплыми шерстяными пледами». Заботясь о школе, Остин не раз думал, что таким образом он хоть немного заботится и о Мирабель.
В течение дня у Трампла было множество хлопот, но вечерами граф оставался наедине с собой и своими горькими воспоминаниями. Прошлое, отступавшее при свете дня, ночью вновь возвращалось к Остину. Сейчас, когда он вернулся в Англию, оно новой силой навалилось на мужчину. Остин уже несколько лет страдал бессонницей, а когда, наконец, забывался сном, то словно проваливался в преисподнюю своей души, полную боли и терзаний.
Если бы кто-нибудь увидел спящего графа, то непременно испугался бы и за здоровье графа, и даже за его жизнь. Терзаемый кошмарами, он то вскрикивал во сне, то тихо и жалобно стонал. Иногда он вздрагивал всем телом, иногда начинал метаться на своём ложе, словно простыни душили его. Даже пара стаканчиков бренди перед сном не спасла его от этих мучений. Напротив, оглушенный выпитым, граф иногда на несколько мгновений переставал дышать во сне, и в такие моменты сердце его замедляло свой темп, рискуя остановиться навсегда.
По утрам Остин вставал не отдохнувшим, а ещё более усталым и разбитым. Казалось, что ночью он не отдыхал, а грузил мешки с песком. Когда граф вернулся с континента, вид у него был если не цветущий, то, во всяком случае, вполне здоровый. Сейчас же он осунулся и потемнел лицом, и с каждым днём всё больше становился похож на человека, страдающего тяжёлым недугом.
Единственным светлым воспоминанием, за которое граф мог ухватиться, как за спасительную нить, было знакомство с Мирабель. Падая на кровать и закрывая глаза, Остин вызывал в своей памяти дорогой сердцу образ. Он вспоминал её милое смущение, когда девушка невольно окатила его водой. Вспоминал её открытую улыбку, вспоминал, как выходила она из воды — стройная и сильная, с высоко поднятой гордой головкой и тяжёлым узлом волос на затылке. Эти светлые картины успокаивали и согревали его, но стоило Остину задремать, как они улетучивались, а им на смену приходили проклятые кошмары. «Только ты можешь спасти меня, Мирабель, — шептал граф, засыпая. — Только ты способна развеять тьму, засасывающую меня, словно болото! Где же ты, мой светлый ангел, почему ты отвергла мою дружбу?»
Она беззаботна, как синяя даль,
Как лебедь уснувший, казалась,
Кто знает, быть может, была и печаль…
Как сердце моё разрывалось!
X Инфлюэнца
Прошло лето и первый месяц осени. В графских угодьях был собран хороший урожай. Подвалы графского дома заполнились клетями с зерном, головками сыра и кувшинами свежего эля.
Где-то в середине октября граф получил от виконта фон Эссекса тревожное письмо. Дядя писал, что пять воспитанниц его школы заболели какой-то тяжёлой болезнью. Сначала они жаловались на слабость и головную боль, и все думали, что они просто не хотят посещать занятия. Но затем у девочек появился сухой мучительный кашель, поднялся жар, и уже через два дня они слегли, не в силах даже открыть глаза. Ещё более тревожным было то, что такие же симптомы наблюдались и у некоторых других учениц.
