Мадемуазель Девернье, раздав старшим девочкам поручения, собралась было наведать Мирабель, чтобы узнать о её самочувствии, но, как и в прошлый раз, её к мисс Макнот не допустили, и тогда она направилась в свою комнату. Элеонора намеревалась написать несколько писем, в том числе своему поверенному.

Женщина не оставляла надежды покорить графа Нортгемптонширского, но для этого ей надо было предстать перед ним во всём блеске. «Ну как я могу заинтересовать мужчину, — вздыхала про себя мадемуазель, — если мне приходится носить старые, давно вышедшие из моды наряды. Мои платья невозможно даже перешить, потому что они уже столько раз перешивались, что на них нет ни одного живого места! Возможно, мой поверенный сможет выслать мне несколько сотен фунтов, и тогда я смогу обновить свой гардероб». Финансы госпожи Девернье находились в весьма плачевном состоянии, и она прекрасно знала об этом.

Граф Трампл без труда выяснил, где искать Элеонору, и уже через несколько минут стоял у её дверей.

Услышав стук в дверь, мадемуазель быстро спрятала некоторые бумаги, лежавшие на её столе, и, не оборачиваясь, крикнула: «Войдите!»

— Приветствую Вас, Элеонора, — услышала она за спиной глубокий голос графа и тут же обернулась, сияя самой лучезарной своей улыбкой.

— Господин граф! Право же, какая приятная неожиданность! Проходите, проходите же! Простите, что не могу ничего предложить Вам выпить, но, может, попросить, чтобы нам подали чаю?

— Не утруждайте себя, Элеонора. У меня к Вам серьёзный разговор.

— Полноте, Ваша светлость! — кокетливо надув губки, отвечала мадемуазель. — Неужели Вы не можете зайти к своей старой знакомой безо всякого повода, просто чтобы провести время в приятном обществе? Нельзя же быть таким букой, Остин!

— Боюсь, Элеонора, Ваше общество не доставляет мне большого удовольствия, — усаживаясь на стул спиной к окну, заметил Трампл.

— Фи, граф, не надо демонстрировать мне Вашу грубость и дурное воспитание. Так зачем же Вы пришли ко мне?

— Ваше самообладание, госпожа Девернье, делает Вам честь. Впрочем, я никогда не сомневался, что великолепные артистические данные перешли к Вам от матери. Я пришёл, чтобы поговорить с Вами о болезни Вашей воспитанницы, мисс Макнот.

— Ну конечно, Ваша светлость! Как же я сразу не догадалась, что единственная Ваша забота — это мисс Макнот и её истерики! — в голосе Элеоноры смешались ревность и ирония. — Послушайте, Остин, Ваше чрезмерное внимание к этой девчонке переходит границы разумного. Скоро вся школа будет сплетничать о том, что его сиятельство граф увлёкся простолюдинкой.

— Элеонора. Я не прошу тебя высказывать твоё мнение о моём отношении к мисс Макнот. Мне необходимо знать, что случилось с этой девушкой, и мне почему-то кажется, что ты кое-что знаешь об этом.

— Интересно, откуда такие предположения? — Элеонора сидела в кресле, спокойная и уверенная. Однако проступивший румянец на её щеках, да внезапно забегавший взгляд показали графу, что женщина занервничала.

«Она определённо что-то скрывает, и я обязательно узнаю, что именно!» — отметил для себя Трампл.

— Конечно, я — руководительница класса, в котором учится мисс Макнот, — продолжала между тем Девернье. — Однако это не означает, что в мои обязанности входит отвечать за капризы и фантазии взбалмошных девчонок.

— В твои обязанности, Элеонора, входит воспитание этих юных душ, и их благополучие. Но сейчас речь не об этом. Я хочу знать, не говорила ли ты с мисс Макнот обо мне.

— Ты в чём-то подозреваешь меня, Трампл? Ты смеешь?!

— Да, я подозреваю тебя, Элеонора. И у меня есть на это основания.

— Могу ли я поинтересоваться, какие именно? — всем своим видом госпожа Девернье изображала оскорблённую добродетель.

— Пожалуйста, мадемуазель Девернье. Во-первых, исключая моего дядю — виконта фон Эссекса, Вы — единственный человек, знавший меня в прошлом. Во-вторых, Вы — единственная из наставниц — смогли решиться на заигрывания со мной. Вы даже пытались соблазнить меня! В-третьих, опорочить меня в глазах юной и наивной девушки — это было бы так на Вас похоже, Элеонора! — произнося эту длительную тираду, Остин изо всех сил старался держать себя в руках.

Зато госпожа Девернье встала из своего кресла и гневно воззрилась на графа. Выдержка изменила ей. Трампл видел, как менялось лицо женщины. Вначале спокойное, затем — иронично-недоверчивое, сейчас оно пылало ненавистью и презрением.

— Ты не глуп, Остин! Это надо признать. Да, это я объяснила наивной девчонке, что она — не ровня тебе. Это я рассказала ей о том, что ты — опытный светский лев, циник и соблазнитель. Ты утверждаешь, что я обязана заботиться о благополучии моих подопечных? Так вот, я и заботилась! Я заботилась о Мирабель, о её чести и достоинстве, на которые ты посягаешь! Что можешь предложить ей ты, граф? Положение содержанки? И что с ней было бы, когда ты пресытился бы этими отношениями и бросил её? Мирабель — бедная, но гордая девушка, и я не хотела, чтобы ты испортил ей жизнь!

— Не надо играть в благородство, женщина! Всё, что ты делаешь, ты делаешь ради своей выгоды. Не Мирабель ты защищала, а свои интересы. Ты повинна в болезни девушки, ты повинна в её страданиях!

На губах Элеоноры заиграла циничная ухмылка:

— А ты думал, я так просто отступлюсь от тебя, граф? Ты был обещан мне с самого моего рождения! И я, наивная, ждала, когда же ты повзрослеешь настолько, чтобы решиться вступить в брак. Но ты не торопился, Остин! Когда мой отец, а затем и мать погибли, я осталась одна и без средств. Ты, друг моих детских лет, не пришёл мне на помощь! Ты крутил роман с маркизой, надеясь вместе с женой заполучить богатство и титул! Теперь я хочу получить твоё богатство и титул!

— Так, значит, ты оклеветала меня, опорочила в глазах Мирабели моё честное имя. Если бы ты была мужчиной, Элеонора, я вызвал бы тебя на дуэль и убил бы безо всякого сожаления. — С этими словами граф поднялся и, не попрощавшись, вышел из комнаты.

Страшные в своей разрушительной силе, самые горькие чувства распирали грудь Остина Трампла. Ему казалось, что он задыхается в паутине лжи и предательства. Страх потерять возлюбленную, уже единожды пережитый молодым человеком, сейчас ощущался им вдвойне болезненно. Страх быть отвергнутым той, без кого не мыслил он уже своей жизни, способен был свести с ума. Гнев и боль привели душу его в невероятное смятение. Что мог сделать он? Что предпринять? Как бороться с той бурей эмоций, что захлестнула всё его существо?

Ведомый чем-то помимо разума, не совсем понимая, что делает, граф оседлал своего коня, вывел его из стойла и помчался, не разбирая дороги, прочь от приюта, прочь от заходящего солнца, прочь от людей… Встречный ветер трепал полы его сюртука, выбивал слёзы из его глаз. Боль, душившая его, заполнявшая его сердце, исторглась из горла графа вместе с криком. Что же кричал он, один, затерявшийся в вересковых пустошах? Чьё имя жгло огнём его разум?

«Мирабель! Мирабель!!!» — сквозь слёзы и ветер взывал он.

Нет, чуда не произошло. Никакой волшебный ветер и никакое чудесное эхо не донесли этот крик до стен, за которыми была сокрыта от графа его возлюбленная. Быть может, чуда не произошло потому, что никто и не ждал его? Одурманенная вероломными словами госпожи Девернье и лекарствами доктора Деркера, Мирабель не могла услышать графа: их мысли не звучали в унисон, их сердца не бились в едином ритме, а душа юной воспитанницы приюта не стремилась к единению с его душой. Остин кричал в пустоту.

* * *

Несколько часов бешеной скачки немного остудили графа. Он вернулся к действительности и понял, что едва не загнал своего вороного. Остановившись, Трампл спрыгнул на землю, обтёр пену со взмыленных боков коня и повёл его в поводу. Местность, в которой он оказался, была графу незнакома. Окидывая взглядом непривычные очертания холмов, Остин понял, что заблудился. Повернувшись лицом к заходящему солнцу, он медленно побрёл вперёд, стараясь обнаружить признаки человеческого жилья.