– Не хотите снять плащ? – вежливо спросила она. – Вы, должно быть, прошли долгий путь, чтобы он так промок.

Незнакомец поставил чашку и расстегнул плащ. Сесилия взяла его и раскинула на кресле, чтобы он просох, пока Алекс дивился богатству странной одежды под ним.

– Я прошел не так много, – сказал незнакомец, – но меня преследовали. Мою лошадь убили, и мне пришлось прятаться в разных мокрых местах.

От его сапог шел пар, а мех на подкладке рукавов промок и испачкался.

Алекс легко мог поверить, что он говорит правду.

– Расскажите, – попросил он.

Незнакомец обеими руками откинул назад волосы и уставился в огонь.

– Что я могу сказать? – слабо произнес он.

Алекса внезапно поразило осознанием, что мужчине не так уж много лет, его и мужчиной-то едва можно было назвать – вряд ли старше Мартина Корси или старших мальчиков в школе. Но он был красивее и выглядел куда взрослее всех, кого Алекс знал этого возраста.

– Скажите, почему вас преследовали, – произнес Алекс и затаил дыхание в ожидании ответа.

– Я изгнанник. Меня обвиняют в убийстве человека, которого я не убивал, – незнакомец перевел настойчивый взгляд с Алекса на Сесилию, явно беспокоясь, чтобы они поверили ему. – Клянусь вам, я не убивал его. Тот человек был моим сеньором, и убить его было бы таким же злом, как если бы я убил собственного отца. Кто-то убил его – не могу сказать кто, – а обвинили меня. Похоже, у меня были враги среди тех, кого я считал друзьями. И основанием для их обвинения послужило то, что я действительно убил человека – моего дядю, – когда мне едва исполнилось четырнадцать.

Сесилия задохнулась. Алекс снова испугался. Изгнанник – пусть, но сидящий рядом с вашей кухонной плитой убийца, сам в этом признавшийся – это совсем другое дело.

– Что заставило вас сделать это? – спросил он.

– Мой дядя убил моего отца, – ответил незнакомец. – Я, как и несколько других человек, видел, как он столкнул моего отца со стен Замка Герн. У меня не было выбора, но уверяю вас, я убил его в честном сражении. Он всегда был плохим фехтовальщиком.

– Что ж, – произнесла Сесилия. – Полагаю, это было правильно. Но разве вы не могли привлечь его к закону?

Незнакомец был слегка озадачен.

– То, что я сделал, было в соответствии с законом… э… мадам.

– Зовите меня Сесилия, ради всего святого, – ответила она. – И не было никаких причин, почему вы могли бы убить другого человека?

– Уверяю вас, никаких.

– И вы хотите, чтобы мы спрятали вас здесь, да? – спросил Алекс. – Пока вы не сможете доказать свою невиновность.

Незнакомец засмеялся, но не слишком весело.

– Это может затянуться на всю мою жизнь. Я не вижу никаких улик, которые могли бы послужить доказательством. Нет. Если бы я мог попросить о крове здесь на одну ночь, это было бы гораздо больше, чем я заслуживаю за свое грубое вторжение.

Алекс посмотрел на Сесилию.

– Что скажешь о гостевой комнате? Она далеко от отца и мисс Гатли.

– Да, – ответила Сесилия. – Я достану грелку. И думаю, вам надо будет что-нибудь поесть.

– Я был бы благодарен за еду, – сказал изгнанник. – Последний раз я ел ранним утром.

– Да вы, должно быть, умираете с голоду! – воскликнула Сесилия.

Она поспешно убрала остатки маффинов и вытащила из кладовой еду, которая там нашлась. Пока она трудилась, Алекс следил, чтобы не появился отец.

Сесилия была немного смущена той едой, что у них имелась. «Она простая и вкусная, – подумала она, – но наверняка не сравнится с тем, к чему он привык. По его виду сразу заметно, что он привык к самому лучшему».

Пока изгнанник ел, Алекс бродил между дверью кухни и столом, наблюдая, как он ест, и надеясь на дальнейший разговор. Он пришел в восхищение от того, как незнакомец, похоже, не привык пользоваться вилкой. Изгнанник улыбнулся ему.

– Боюсь, я прервал описание моей леди… э… вашей сестрой похода Цезаря на Галлию. Могу я, пока ем, заменить ее и продолжить объяснения?

– Это очень любезно с вашей стороны, – сказал Алекс.

Так что незнакомец продолжил историю с того места, где остановилась Сесилия. Он объяснил гораздо больше, чем Сесилия и даже учитель Алекса посчитали бы необходимым, и он объяснял так понятно и живо, что Алекс запомнил навсегда. Он знал о сражениях всё. Алекс никогда прежде не слышал, чтобы битву объясняли так, словно на самом деле давали приказы солдатам, но незнакомец именно так объяснял битвы Цезаря. Алекс начал восхищаться Цезарем гораздо больше, чем когда-либо в жизни, а этим изгнанником он восхищался еще больше, чем Цезарем.

Пока он говорил, Сесилия входила и выходила. Похоже, он очень стеснялся ее, а особенно стеснялся обращаться к ней по имени. Он изо всех сил старался вовсе никак к ней не обращаться. Что касается Сесилии, и Алекса тоже, они чуть не дошли до того, чтобы обращаться к нему: «Эй, вы!»

«Как мы должны обращаться к нему? – постоянно спрашивала себя Сесилия, когда бегала вверх-вниз по лестнице. – Похоже, он потерял большинство имен, которые у него были, когда стал изгнанником».

Они стеснялись всё больше и больше, поскольку, чем дольше они откладывали, тем более глупым казалось, что они сразу не спросили, каким именем его называть. Только когда они отвели его в холодную побеленную гостевую комнату, и Сесилия сворачивала белые вязаные покрывала на гостевой кровати, Алекс стал достаточно невежлив, чтобы спросить.

– Как бы вы хотели, чтобы мы обращались к вам? – выпалил он.

Изгнанник улыбнулся:

– Меня зовут Роберт.

– Что ж, прекрасно, – оживленно произнесла Сесилия, поскольку испытывала громадное облегчение. – Спокойной ночи, Роберт. Желаю вам хорошего сна.

После чего она выбежала из гостевой комнаты, а Алекс – за ней, оба чувствуя себя ужасно глупо.

На следующее утро они чувствовали себя еще глупее, когда прокрались в гостевую комнату и обнаружили, что он ушел. Вначале они подумали, что он исчез бесследно. Кровать была холодной, пустой и аккуратно заправленной. Ее жесткие подзоры выглядели так, словно их никогда не тревожили. «А он не был похож на человека, который умеет заправлять кровать», – подумала Сесилия.

– Нам могло это присниться, правда? – прошептал Алекс, оглядывая холодную комнату.

А потом он увидел кухонный подсвечник, стоящий на одном из вязаных ковриков на умывальном столике.

– Один из нас должен был достаточно верить в него, чтобы принести сюда это, – сказал он и заглянул в кувшин. Вода покрылась льдом, но лед был разбит. – Он умывался, Сесил. Смотри.

Сесилия, чувствуя себя уныло и вяло, подошла и согласилась. Она взяла подсвечник с оплывшей свечой, подумав, что мисс Гатли не должна найти его здесь, и они увидели, что под ним находился листок бумаги.

Алекс набросился на него. Он был вырван из начала книги проповедей на ночном столике. На нем ничего не было написано – в комнате не было письменных принадлежностей, – но на нем осталась печать оранжевого воска, придавленная чем-то, примерно того размера, какого бывают перстни с печаткой. Алекс поднес его к свету. Эмблема представляла собой пчелу или осу – какое-то насекомое, точно, – и если понаклонять его туда-сюда, с краю можно было разглядеть буквы, идущие по кругу: «ГЕРН».

– Он говорил, – сказал Алекс, – что был прежде графом Герна. Помнишь?

– Да, – ответила Сесилия. – Значит, он был настоящим.

Следующее странное событие произошло накануне Сочельника. В то утро Алекс вернулся домой на каникулы, и после обеда они с Сесилией пошли кататься на коньках по краю заводи. В те дни берега устья великой реки не были еще так хорошо подняты и осушены, как стали позже. Под домом Хорнби, почти рядом с длинной каменистой гатью на остров, находилась большая поляна, которую каждую зиму затопляло, когда река разбухала от дождя и приливов. Железнодорожные пути проходили по одному ее краю, рядом с дорогой, а другая сторона выходила в море. Пресная вода на поляне замерзала, а потом, во время весенних приливов покрывалась морской водой. Рукава реки в заводи, огибавшие темный остров с обеих сторон, тоже частично замерзали, и снежные сугробы на их берегах затвердевали в сверкающие серые ледяные утесы. Грязный песок устья становился от мороза черно-серым и опасным, пока не нахлынет море и не скроет его.