У левого бока мертвеца лежал короткий узкий меч с дивным волнистым лезвием и рукоятью цвета перезрелой фиги. Пару этих дорогих лакомых фруктов Гонат покупал во время северного привоза, — он не пожадничал, чтобы порадовать внучек. Ножен возле трупа не оказалось — возможно их смыло штормом. Вместо них в руке трупа находилась бронзовая трубка с надписью на незнакомом языке.

Гонат осторожно вытащил ее и увидел на одном конце колпачок, навернутый на тонкую резьбу. Он побоялся трогать колпачок, ибо не знал, кто в королевстве мастерит такие вещи.

Труп уже распух, посему кишки выворачивало наизнанку. Гонат воротил нос, тупо наблюдая, как Улу проворно ощупывал жесткие кожаные перчатки мертвеца. На мизинце его правой руки тонка радостно вскричал:

— Там перстень, Гонат! Перстень!

Гонат не устоял от искушения и потрогал. Да! Перстень невелик, но и такой мог бы обеспечить не только его семью, но и всю Плоть! Он стряхнул наваждение и предложил:

— Давай-ка обшарим карман.

Их снова ждала удача! Из нагрудного кармана тростинками-пальцами тонка выудил квадратную монету. Гонат взял ее, ахнув так, словно его сделали капитаном:

— Забери меня в Странствие, мой бог!

Монета тяжелила ладонь, и рыбак распознал ее. Золото!

Гонат всегда ходил на праздник Явления, стараясь встать ближе, чтобы смотреть на Святую Реликвию и молиться. Но золотая монета... Он видел одну лет пятнадцать назад, когда собирали дары перед отплытием. Один из щедрых лордов Юга пожертвовал ее. Длинный король уже не вставал, вместо него монету принял принц-еретик Сайдион — брат нынешнего короля. Золотые монеты не ходили уже много поколений: они оставались достоянием сказок.

Гонат тогда находился в первых рядах, сразу после стражи, и видел лордов да купцов, подающих на Странствие. Та монета была достаточно мелкой — безбожный принц аккуратно держал ее двумя пальцами, опасаясь выронить. Монета незнакомца еле помещалась в ладонь и больше походила на медальон.

— Мы богаты! – зацокал в волнении Улу. — Мы богаты, мастер рыбак! — он сделал несколько танцевальных движений, напоминающих те, которыми пляшут шлюхи в королевских театрах.

После нескладных дерганий Улу наклонился к уху Гоната, горячо зашептав:

— Нужно забрать все! Срезать одежду! Поделим монету и перстень! Продадим в городе!

На миг Гонат поверил в чудеса, но по счастью его одолела верная трезвость, и он ответил:

— Ты с ума сошел, Улу! Кому мы их продадим?! За одну эту монету я смог бы набить медными полушками комнату до потолка, — помечтал он. — Но кто ее купит? Соглядатаи Лойона вынюхивают в каждом кабаке. И как только распустишь язык — ты пропал!

Улу вздохнул, но не захотел сдаваться.

— Можно продать! В других землях. Обменять на серебро!

— Правда? Тогда говори где и кому ты хочешь продать?

Тонка замялся.

— В землях Желтого дома. В пустошах. В землях Хакни.

Гонат, кроме столицы и прилежащих к ней деревень, в жизни никуда не ездил. Но он догадался, что Улу перечислил самые близкие края.

— Сниму перстень! Постараюсь сбыть! — Улу наклонился и попытался стянуть перчатку слабыми ручонками. Та не поддавалась.

Гонат не стал говорить, что не доверяет напарнику ни на каплю-слезу Неумолимой Богини. Вслух он предположил:

— У тебя его отберут.

Тонка оставил свои бесплодные попытки и повернул голову, услышав предостережение. Он уже выглядел неуверенно. Гонат задумался на какое-то время. Ветер стих, и стало неважно с какой стороны стоять у трупа. Гонат поднес рукав грязной, выделанной из овчины куртки к лицу, сохраняя запах моря и засаленной кожи.

И хочется и колется — он решился. Присел на корточки, достал нож и начал разрезать фиолетово-синюю, как и остальная одежда, перчатку. На ее тыльной стороне красовался узор из спиц или игл, отдаленно похожий на горную хвою, что изредка продавали на Круглом рынке. Скорее всего, мертвый лорд с далекого юга...

Кожа поддавалась неохотно, что озадачило Гоната. Наощупь она поплотнее, чем тюленья, рыбья или коровья. И когда ее последние лоскутки сползли с пальцев мертвеца, будто шкура с вареных угрей, в хмуром свете уходящего дня засверкал перстень. Сделанный из непонятного белого металла с ярко-синим камнем в изящной оправе он блистал на мизинце. Клубок очень тонких то ли игл, то ли змей, переплетаясь, приподнимал камень и удерживал его. Какое искусное ремесло!

У тонка отвисла челюсть, а Гонат, не видевший ничего красивее Реликвии и собственных внучек, пожалел о невозможности остаться на скале навечно, где бы он смотрел на перстень, вознося хвалу Странствующему.

— Перстень, меч и трубку сдадим в Гильдию, как только вернемся, — рассудил Гонат. — Нас за это наградят!

— Ты что?! Старый дурал... — начал ругань Улу. Но Гонат сжал плечо Одноухого и быстро договорил:

— А монету припрячем! Ее, по крайней мере, можно расплавить.

Даже Улу своим мелким умишкой должен понимать, что им не по плечу торговля этими изумительными предметами. Раньше жнецы-ищейки пытали людей за крохи самородного золота. Они встали на опасную дорогу...

— Искатели нам поверят, когда увидят найденные дары! Надеюсь, сам Странник послал их набожному королю Кайромону в знак одобрения и заботы! А монета лежала в кармане! Она для нас! Плата за тяготы и беды... — задумчиво говорил Гонат, оправдываясь не перед Улу, а перед самим богом.

Тонка смирился: он еле заметно кивнул. Все-таки не глупый парнишка. Гонат решил, что убедил их обоих.

Преодолевая отвращение, он стал скоблить гнилую плоть с кости, чтобы снять перстень. Улу последил за Гонатом, потом невозмутимо заявил:

— Надо поесть. Может нам. Перетащить труп в лодку?

Тонка жрали падаль. Они пожирали все — от летучих мышей до, как рассказывали, навоза. При голоде жевали сухую траву, искали червей, пиявок и личинки стрекоз в реках и на болотах. Одноухий и тысячи подобных тонка, жившие среди людей, меняли свои мерзкие привычки не сразу.

— Нет. Я не смогу с ним плыть! И не вздумай обгладывать лорда! Это святотатство! — одернул приятеля Гонат, с усилием стягивая перстень. — Пусть королевские искатели плывут сюда и снимают труп со скалы, — он встал, вперив взор в ужасную пустошь океана. — Нам же лучше молиться и отправляться домой, ну и по пути хорошенько подумать, как утаить монету!

Находясь в поездке за стенами Скита, Кассад Хисанн осознал тяжелые последствия непрестанного зноя. Посевы страдали без живительной влаги, люди кляли засухи и спешно собирали недозрелый урожай. Нет, строго говоря, он видел, как крестьяне целыми днями выковыривали из земли клубни сорра, а в середине лета все-таки удалось собрать часть ячменя, овса и пшеницы. Однако в пойме Слезы высохли заливные поля драгоценного риса, завязь плодовых деревьев не вызрела — тут уже не до фруктов, сохранить бы слабые деревца на будущий год. О вине Пророков, славящемся по всему Атонкарису, что и говорить. Его или изюма на продажу не будет. Многие гроздья винограда отцвели да так и остались недоразвитыми.

Честно сказать, он не пахарь и не садовод — он воин! Лишь по воле отца ему пришлось вникать в нужды землевладельцев, общинников и крестьян. «Без еды война невозможна», — напутствовал Кассада в дорогу дядя Тимон, а лорд Эссад не согласился, к сказанному присовокупил: «Еще как возможна, брат! Как бы не началась вскоре война за еду!»

Лорд Эссад жаждал войны, готовился к ней, но в общем-то, дела плохи… Те кусочки леса, которые его лорд-отец возрождал на левом берегу реки и в предгорьях — ближе к ее истокам, чахли и оставляли мало надежд. Прежде каждой весной налитые полные тучи степенно переваливали через хребет Неизвестного Бога, принося испарения с огромных болот тонка, с небес лил дождь, и Слеза разливалась, занося поля плодородным илом. Левый берег покрывался цветистым ковром, и туда пастухи выгоняли скот, множивший благополучие паствы Пророков. Но в этом году опять пришла засуха — все дожди остались на стороне тонка, на радость Мглистому и другим мерзким божкам жалкого пакостного народца.