Древнее святое место! По легенде его заметил никто иной как Элирикон Спаситель! В старину доступ к скале имели одни принцы крови. При наступления совершеннолетия их приковывали здесь цепью и оставляли на семь дней без воды и пищи. Судьбу подростков решали боги! Прошедших жестокое испытание славили, а ушедших провожали к Вселенскому Древу.
Шли века: то ли сановных принцев стало не хватать; то ли один из них, став королем, решил, что его детям необязательно умирать от жажды, голода или зноя. Обряд посвящения превратился в быль. И хотя коснувшимся скалы по-прежнему обещали смерть, у жнецов Королевского Правосудия находились заботы поважнее, чем отлавливать уцелевших на скале рыбаков. Боги гневались, а люди на табу смотрели сквозь пальцы.
Гонат начал тягомотно размышлять, не из-за этой ли скверны наступили бескормица и лихолетье. Попутно греб, перелопачивая темные воды. Иногда он оглядывался чрез плечо, чтобы сохранить направление. Чайка уселась на скалу и копошилась там по-куриному, словно обустраивала гнездо прямо в камне. Чем ближе подплывала курога, тем яснее Гонат понимал — сегодня со скалой чего-то не так.
Его подозрения развеял Улу.
— Там человек! Лежит! — вскричал он, дергая Гоната и тряся указательным пальцем. Выражение черных глаз маленького людоеда было неописуемым. Если боги сжалятся и вернут их назад, Улу найдет чем бахвалиться дикарям — болотным сородичам.
— Чую запах! — добавил Улу ста футами позднее.
«Чайка не копошилась — она кормилась», — подытожил Гонат, присмотревшись внимательно. Птица поклевывала застывшее тело, дергала головой — она старалась оторвать мясо. Человека не спасли ни боги, ни люди. Найденный сотоварищ по несчастью — труп!
Гонат аккуратно обогнул скалу и подвел лодку к узкому закутку с неровно выдолбленными ступенями. Он медленно поднялся и стал рядом с тонка, балансируя лодку всем телом. От скалы шла приличная вонь, поэтому Гонат старался не дышать, как не дышит вытащенный из воды утопленник. Одноухий неспокойно подергивал плечами, ожидая команды.
— Ты слыхал о запрете, Улу? — спросил Гонат одними губами.
Улу пошевелил ухом, ловя его слова в шуме моря. Ясное дело, Улу не слыхал.
— По древнему обычаю людям нельзя касаться скалы — боги разгневаются, — объяснил Гонат. — Я бы замолил такой малый грех, но если узнают явители, то мне несдобровать. Меня отправят в каменоломни или на храмовые верфи для строительства кораблей. Конечно, если не казнят, — добавил рыбак со вздохом.
На лице тонка появилось знакомое хитрое выражение.
— Можешь мне довериться! — предложил Улу. — Мы были друзьями. С Тургудом!
Гонату претила мысль передать свою судьбу в руки тонка. Племянник упоминал о том, что Улу бывал в Спорных Землях — он оттого и остался без уха. Хотя... Уши тонка маленькие, словно у кошки, похоже Улу безмятежно жил дальше.
Вот бы уплыть, даже не передохнув на твердой земле и не узнав о незнакомце. Если Безжалостная расцветет не одна, то курс домой он выдержит точно. И вдвоем они как-нибудь одолеют тридцать миль до материка. Приплывут без улова, без Тургуда, спасшиеся чудом...
Но Гонат все же посчитал, что чудо произошло не случайно — он узрел в спасении божий промысел! Странник долго мотал судно по заливу, а ведь мог унести в океан, разбить о скалы, дать утонуть несчастливым рыбакам. Бог испытал Гоната, восхитился им и привел к трупу в расписном богатом плаще.
Сверху виднелся еще темно-синий, высокий морской сапог, почему-то снятый с ноги. На вид он новый — не растоптанный. Сапог выше колена, как у знати, со странной вышивкой цвета серебра. Услада Странствующему... На скале лежит лорд! Его привезли и бросили здесь. Только кто и зачем?
Его неторопливые мысли прервал Улу:
— Итак, мастер-рыбак Гонат! — воскликнул он. — Заключим союз?! Тонка с человеком?!
Это была расхожая фраза, когда-то означавшая конец давних войн, а ныне заключение сделки.
— Заключим союз человека с тонка! — согласился Гонат.
— И мастер-рыбак! Поможет мне? — нежданно ввернул вопрос Улу.
— Мы доплывем к дому, будь уж уверен, — обнадежил его Гонат.
— Я не о том. Мастер-рыбак.
Ритуальное прижатие затягивалось. Курога плавно отбивалась от пристанища.
— Нужно продать! Немного травы! В городе! — поставил условие тонка.
Контрабанда... Сбором и продажей лечебных, праздничных и просто редких растений занималась королевская Гильдия Знахарей. Добывались они по всей обретенной земле: в далеких уголках у вассалов, их везли с островов Цога, жарких степей или снежных гор, а самые ценные травы поступали из лесных болот тонка. В любой никудышней деревеньке с парой умирающих лачуг ютилась зеленая лавка Гильдии — с зельями и напыщенным местным знахарем в придачу. Он заговаривал болезни, лечил, принимал роды. И продавал, продавал, продавал...
Доходы Гильдии росли, а значит, росли доходы короля. Расхитителей ждало суровое наказание, ибо высокородный двор и Странствие требовали денег. За контрабанду Гоната сошлют умирать на камне. Уж точно...
Тургуд родился в южных предместьях и с детства рос скверным малым да плохим рыбаком. Дрался, воровал, не уважал стариков, у ровесников отбирал сладости. Сестра упрашивала Гоната повлиять на племянника, но ему большой недосуг ходить через весь город. Своих бы детей поднять… И два сына Гоната пробились к лучшей жизни: младший пять лет назад сумел стать стражником на королевских карьерах; старший служил денщиком зятя лорда Покатой Башни. А Тургуд пропадал на улицах, часто сбегая из предместья в город. Прибивался к бандам. Он завел знакомства в квартале Староверов, на Бесконечной улице и в катакомбах.
Гонату стало понятно, откуда у племянника водилась медь. Видно Улу не утратил связи на болотах, а Тургуд сбывал его травы в городе. Он гулял по кабакам, менял подружек, хотя Гонат призывал его копить на свадьбу. И вот что-то случилось — ведь недаром племянник вдруг приперся на север и уговорил его порыбачить.
— А почему Тургуд не сбыл траву? — спросил Гонат после длительного молчания.
— Не знаю. С кем-то поссорился, — пожал плечами Улу.
Рисковое дело. Надо его хорошенько продумать. Но пронырливого тонка тоже ждали сюрпризы.
Гонат начал кантовать лодку обратно к скале. Если они хотят осмотреть труп засветло, то нужно поторапливаться. Неумолимая Богиня уже играла в куклы далеко на небесах в Облачном замке. Времени до ее мрака оставалось немного.
— Один раз, — веско сказал Гонат. — И большей услуги от меня не жди.
— Один раз, — повторил Улу.
— И монеток подбросишь.
— Ладно, мастер-рыбак.
— Если жнецы или явители спросят тебя, то скажешь, будто сам осматривал найденного лорда.
Гонат придвинулся и положил ладонь на левую часть груди Улу — поверх места, где бьется яростная частица Странствующего Бога. Создателя, наделившего жизнью всякую тварь, пусть даже и не желающую признать его. Тонка повторил ритуальный жест.
— Союз заключен, — провозгласил рыбак.
Рядом с корявой лестницей прямо в камне выдолбили широкую скобу — безвестных принцев крепили к ней длинной цепью. Гонат просунул в скобу веревку, швартующую курогу, обвязал личным узлом для надежности, потом схватился за скалу и переступил на лестницу.
Граненые когда-то ступени лестницы от воды стали покатыми. Гонат осторожно опустился на колени и пощупал камень. Ступени мокрые и склизкие… Поясница все так же ныла, и Гонат решил не рисковать — он полез на скалу на четвереньках, словно тот медведь на ярмарке, влезавший на подгнившее дерево. Чайка, осторожная и знакомая с людьми, спрыгнула вбок со скалы и низко полетела над волнами. Улу уверенно поднялся вверх следом за Гонатом. Мертвец лежал на спине. Странный незнакомец!
Глазницы трупа были пусты и по краям запеклись кровью. На поклёванном падальщиками лице оголились кости да зубы. Над ушами птицы тоже потрудились — в смоляных волосах зияли бордовые прорехи. Борода незнакомца оказалась короткой и клиновидной, а шея защищалась жестким облегающим воротником — именно из-под него выковыривала пропитание чайка. При жизни неизвестный человек был худ, но, если вдуматься, умер он не от голода. Его левая нога лежала неестественно, кожаные штаны прорвались, и вылезшая из-под них кость торчала наружу. Однако погибший боролся за свою жизнь — он перетянул ногу поясом, хотя его кровь растеклась повсюду. Помимо темно-синих штанов и плаща, ее бурые разводы впитались в камень, как будто чуждым болезненным лишаем.
