Шан сорвал мокрый шлем с головы, намереваясь что-то ответить, однако, к его благу, передумал. Он спрыгнул с коня, шлепнул животное по крупу и зашагал взад прямо сквозь строй легионеров.

Гулуй поманил к себе Саддо, хотя тот был ни в чем не виноват: Выживший убивал лишь мужчин — точно по его приказу.

— Глава? — племянник Картайна усиленно смотрел вниз.

— Ты что подружился с моим сыном?

— Я… — замялся Ларон. — Я могу так сказать, Глава.

— Тогда и возьми его под опеку. Вбей в него долг и послушание, раз уж я не сумел, к радости Двуглава! А также следи и докладывай, если он станет отлынивать от работы.

— Слушаюсь!

Впереди, у первых домов кучковался десяток-другой тонка. Все они были возрастными людьми-нелюдями, если не сказать глубокими стариками. Гулуй Маурирта потерял интерес к Шану, выбросив сына из головы.

Они подъехали к этим… Старейшинам, что ли? С высоты Демона они казались ему маленькими детьми, напуганными буйством родителя. Гулуй решил проявить снисхождение, он спешился, передал коня Илинке Детту. Подошел к тонка вместе с Улу, искателями, Такулой и Слепым Капитаном.

В грязных рубахах, тощие, покрытые морщинами и старческими пятнами тонка робко перешептывались, хотя Гулуй мог бы поклясться посматривали они осуждающе.

— Я надеюсь, вы усвоили урок, — сказал он им и Улу, тоже взиравшему на него со страхом. — Так и переведи, и повтори им наши условия! Никого из них больше не убьют, если они будут вести себя мирно. Однако, они меня разозлили, поэтому я возьму сотню заложников и казню десяток из них за каждое нападение, случись оно ночью или днем. За каждый брошенный в нас камешек или пущенную стрелу! К вечеру мы поставим у деревни укрепленный лагерь, пусть сами приведут в него заложников и поставят пропитание для них.

Улу перевел, а тонка, перекинувшись меж собой отрывистым стрекотом, ответили:

— Мы согласны. Молим только оставить нам десять священных деревьев, Маурирта!

Деревьев в Атонкарисе становится все меньше, и они, провались тонка в жгучую пасть, все священнее и священнее!

— Пусть выберут одно из деревьев — самое ценное для них, — милостиво повелел Гулуй. — И сразу поясни, что я не потерплю возражений.

Возражение не замедлило появиться. Один из стариков выступил вперед и принялся что-то настойчиво говорить. Тон его стал угрожающим, а Улу медлил с переводом.

— Что он лопочет?

— Он глуп, милорд! — воскликнул Улу. — Стар и глуп!

— Отвечай!

— Я кажется разобрал, мой принц, — вступил в разговор Кансарус, стоящий справа. Капли на его лысине напоминали росу. — Этот старик обещает, что пятьдесят тысяч воинов их племенного союза вернутся и отомстят нам за смерти невинных, а также за священных идолов, которых мы решили вырубить. Остальные старейшины, впрочем, с ним не согласны. — Искатель вздохнул и посоветовал: — Не стоит обращать на него внимания.

— Как его зовут? — От скорлупок твуйя, валявшихся под ногами и вообще повсюду, исходил все тот же неприятный запах. Десять или двадцать дней? Сколько он будет его нюхать?

— Его имя — Сел, — выяснил Кансарус.

Гулуй Маурирта ухмыльнулся и поднял правую ладонь к плечу.

— Отлично, Сел! Ты, правда, забыл, что ваши тонка первые атаковали нас. Хотя неважно, я в восторге от твоего предложения. Запомни, в случае войны легионы Колыбели уничтожат клан Бурых до последнего младенца! Я лишь надеюсь, что ваши вожди мудры также, как и ты, и они вначале закончат свои дела с мглистыми, а уже потом повоюют с нами.

Старик замолчал, да и что он мог ответить. Однако Гулуй кое-что вспомнил.

— Почему вы воюете с мглистыми?

Сел что-то прощелкал.

— Говорит, что их племенной союз, как и другие тонка, не хотят быть рабами Мглистого Бога. И еще добавил, что нашими рабами тоже быть не хотят.

— Вы нам не нужны, — Гулуй почувствовал уважение к смелому старику и решил объяснить подробнее. — Между людьми и тонка существует древний договор, и мы просто исполняем это соглашение.

Улу трещал, что-то выпытывая у тонка, после объяснил.

— Он клянется, что не знает ни о каком договоре между Бурыми и Маурирта.

«Это бессмысленно», — махнул рукой Гулуй и повернулся к своим.

— Танау, устраивай лагерь в поле около рощи, — распорядился Гулуй, показывая кистью в ту сторону. — Со рвом и валом, как положено. Выставь двойные посты на ночь и не забудь про охрану рощи. Как бы эти бестии сами не спилили ветви и не унесли своих священных божков.

Легионерам, конечно, не понравится копать липкую землю под моросящим дождиком. Но ни он, ни они не знают, где на самом деле находятся эти грозные пятьдесят тысяч тонка.

Слепой Капитан кивнул и собрался исполнить приказ. «Нужно управиться с поручением отца поскорее!» — подумал Гулуй и остановил его.

— Знаешь, мы начнем вырубку сегодня же! Пусть явители берут свои инструменты. Поставь под их надзор сто человек и пришли вместе с Шаном.

Капитан тяжело влез на коня, измазав того грязью. Гулуй отдал еще приказ Такуле, взять братьев Хакни и произвести совместную разведку, потом повернулся к тонка и сказал без всякой издевки.

— Пора, Сел. Иди, показывай, какое из деревьев останется целым.

Они пошли к роще с остальными стариками. Сапоги перепачкались по щиколотку, и это при том, что они шли по протоптанной просеке.

В роще произрастали различные деревья, кроме золотого дерева тонка, самого ценного. В большинстве своем медные и железные, несколько серебряных деревьев, и пара огромных ядовитых. Так их прозвали на заре времен: или из-за ярко-фиолетового цвета, или из-за того, что ни птицы, ни насекомые их не портили. Впрочем, искатели, постаравшись до устали, сумели бы приготовить из мелких плодов дерева яд. Широкие четырехугольные листья, весенние почки и еще более фиолетовые цветки были бесполезны — ядовитое дерево годилось лишь для кораблей и мебели.

Сел прошел к самому большому ядовитому дереву, ствол которого не охватили бы и трое человек. Гулуй с раздражением взирал на него.

— Священная защитница их племени! — даже в щелчках Улу ему послышалось сочувствие.

Из этого дерева получилось бы несколько великолепных балок. Однако его слово дано, и взять его обратно невозможно! Скрипя сердцем, Гулуй повелел выставить охрану и даже посоветовал Селу самому ночевать под деревом.

Отца сожгли на величавом костре, прах его подарили Слезе, а сам король Хисанн пусть не провозглашенный, но истинно величавый, отправился к любимой жене и матери Кассада в древние земли. Все дни после злополучного Праздника Чтений народ пребывал в растерянности, трауре и грустном безволии. Делалось все в Ските не шатко, не валко, казалось, людям и на жизнь совершенно наплевать.

Кассад тоже ничего не предпринимал. Взбунтоваться? Попытаться изменить судьбу? Нет… Внутри что-то надломилось… После смерти отца и он, и его личная гвардия лишь вяло наблюдали, как Зартанга провозгласили лордом. Кассад брата поздравил кивком головы, а большинство вассалов разъехались из Скита, проигнорировав церемонию. Однако новый лорд не вызвал их обратно, не потребовал клятв — Зартанг не безумец, он не собирался нагнетать ситуацию, ухудшать свое незавидное положение.

Наоборот он делал все для внутреннего примирения. Брат постоянно звал Кассада, Тэйта и дядю на королевский совет, где они заседали вместе с Мейдом Хирунн и его старшим сыном. Кассад на совете отмалчивался, Тэйт откровенно выказывал скуку, дядя Тимон иногда снисходил до обсуждений. Впрочем, оба состоявшихся совета брат посвятил первоочередной нужде. А точнее, как дожить до будущего урожая без голода, без закупок еды на стороне, как лучше устроить морской промысел и побольше наловить рыбы. Лишь напоследок Зартанг вздохнул и сказал всем троим: «Нужно что-то делать с мечами, копьями и доспехами. Мы отдаем ковке оружия много сил».