— Почему ты не навещаешь отца?

Кани заерзал в мерцании свечи.

— Он только ругается, милорд. И мать избивал. Она же умерла от побоев.

Лойон счел нужным разъяснить.

— Ты жнец, а жнец, он как Око, принимает людей такими какие они есть. Ты должен ходить к нему. Пусть это станет твоей работой.

— Слушаюсь, милорд.

Так они просидели несколько часов, изредка переговариваясь, словно два отшельника в келье. Снаружи затихли шорохи далеких шагов; за межевым заборчиком уснули охранники-псы; пьяный сосед пришел домой и устал по нему слоняться. Примолк даже сверчок на чердаке — стойкий воин уходящей осени. Колыбель впала в оцепенение, а Безжалостная на небесах приговорила к казни второго мужа. Лойон проследил за очередной струйкой просыпавшегося песка и поднялся на ноги.

— Пора.

Кани подал такие же как у себя бедняцкие лохмотья, старые сапоги и парочку тонких коротких ножей. Лойон снял балахон, переодевшись так, как подобает ночному бродяге. Когда они вышли за дверь Маурирта предупредил помощника:

— Возможно я уйду с колдуном. Возвратишься в дом и будешь ждать.

Стены Облачного замка выросли неприступными — стояла темень, хоть глаз выколи. Ночной же глаз Безжалостной все не приходил — через пару дней он приоткроется, наступит получше время. А пока часы казней — часы бед… Кани, знающий ночной город не хуже чем крот свои подземелья, шагал впереди, Лойон за ним, все больше возбуждаясь. Он вступал в места неизвестные, что-то темное, никому не подвластное…

По кривым улицам добрались вскоре. Обогнув очередную хибару, Лойон различил темный провал с кособоким зданием на краю. Слева, чуть дальше виднелись еще карьеры, за ними отблески огней. Печи и кузни плавилен. Лойон оставил Кани, проходя к бараку.

Верткие твари давно носились в воздухе, и одна из них вдруг приземлилась ему на плечо. Колдун здесь! Мышь пищала, казалось, стрекоча клыками, но Лойон постарался не спихнуть ее. Он не боялся. Игра продолжалась — оба они пытались выяснить, что же нужно другому?

Когда он вошел в разрушенный проем барака, наощупь пробираясь вглубь, летучая мышь сорвалась с плеча, шарахаясь от стен, пролетела дальше. И приземлилась. Не иначе на колдуна.

— Ты звал, я пришел, — сказал его голос, самый обычный.

Они встречались только ночью, хотя Лойон был уверен — колдун высок и не старше его самого.

— У меня к тебе дело, но вначале порадуй чем-нибудь.

— Полукровку, которого освободили клещи, зовут Яростный Хут, — сказала темнота.

«Неплохо, — подумал Лойон. — Когда полукровку схватили — он прозывался по-другому».

— Это я знаю, — не смутился он.

— Важный человек, — продолжил колдун. — Соратник Беспалого лорда. Он ведь человек или тонка?

— Просто мерзость, — ответил Лойон. Тревожная весть! Фаалаату почти объединил Спорные земли. — Ты знаешь, что ему нужно в столице?

— Мои друзья не всесильны.

— Давай покончим с этим! Найди мне, где залегли клещи и у тебя станет одним врагом меньше.

Колдун тихо хихикнул.

— Клещи мне совсем не враги, впрочем, как и ты, жнец. Наоборот они близки мне по духу.

«Кто же тогда твой враг?»

— Однако ты помог убить Зеваку.

Когда у тебя во владении сад, — задумчиво протянул колдун, — приходиться следить за ним, иногда прореживая молодую поросль.

— А еще новости? — Лойон хотел извлечь из собеседника побольше.

— Что-то произошло, — сказал колдун отрешенным тоном. — Глупые что-то видели, а я не узнаю, что! — произнес он с досадой.

— Глупые?

— Мыши. Их тысячи. Ты же не думаешь, что я понимаю любую?

Раньше Лойон так и думал.

— То, что произошло… Это важно?

— Очень! Я чувствую, но не могу найти. Когда я начал защищать зверьков, их оставалось меньше полусотни. Было намного легче.

Колдун замолчал, и Лойон, наконец, признался:

— Я хочу побеспокоить Культ!

Даже если бы их разделяла стена, Лойон уловил бы радость вампира.

— Что ж! Отлично! Культ никогда не спит. Он ждет. Тебе придется пойти со мной, Лойон Маурирта.

— Пойдем.

Колдун не шелохнулся.

— Сперва ты должен заплатить мне.

— Как обычно? — усмехнулся жнец.

— Да.

— И какую историю ты хочешь услышать сегодня?

— Историю о женщине, которую ты знал. Историю о дочери Неумолимой богини.

Вот как…

— Я не против, расскажу по пути.

Подарок отлеживался в Убежище не меньше декады — у него все-таки началась лихорадка. Его выхаживала старуха Кэр: непрестанно закрывала рану липкими мазями, не давая вредным испарениям проникнуть внутрь; поила настоем каких-то болотных цветков; кормила жирной рыбой, капустой с хлебом и даже куриным супом. Но главное она молилась Страннику, чтобы Подарок исцелился. Он помогал ей в такие моменты, бухался на колени рядом, рьяно вымаливая жизнь у Странника и Госпожи: очень глупо подыхать молодым от простого пореза.

По милости бога уже несколько дней, как демонское дыхание отступило. В Убежище всегда царила темень — свечи обычно приносила старуха Кэр и редкие гости. Один раз приходил Лапка — приносил малую кубышку эля вместе с хвостом копченого палтуса; еще один раз проведывал Укор — старший брат угостил вкуснейшей сметаной и наказал поправляться быстрее. По ночам Подарок переходил в дом Кэр, а днем часами лежал на топчане, дрыхнул, бродил по продолговатому каменному мешку, в общем, маялся со скуки, а также от затхлой вони, идущей из отхожего места в дальнем углу.

Наконец-то донесся шорох ключа и скрип отворяющейся двери! Путей из Убежища два: один, привычный, вел в дом старухи Кэр; второй, куда ходила только она, как говорят, спускался в катакомбы. Подарок нашел фляжку для воды, набросил куртку, собрал одеяло. Пора выбираться отсюда.

— Ну как, отдохнул? Идти готов? — в проеме стоял Укор с тонким огрызком свечи. Ее крохотный огонек издавал толику света — как будто око замерцало в подземной тьме.

— Давно! Я уж думал про меня забыли!

— Не говори ерунды! Братству ты нужен здоровым. Ты, кстати, выспался?

— Еще бы! Мне уже сны стали казаться явью.

Укор пропустил собрата, закрыл крепкую железную дверь, у верхней рамы которой висела еще какая-то железяка, и клещи двинулись по узкому туннелю. Подойдя к короткой, с широкими ступенями лестнице в его конце, старший брат спросил:

— Справишься?

— Конечно, — ответил Подарок

Укор, однако, потянулся за его поклажей.

— Я справлюсь! – вскричал Подарок, отступив на шаг.

— Не спорь, — строго сказал Укор. Он забрал флягу, замотал ее в одеяло, и сунул себе в подмышку. Поднимался вверх он с удивительной ловкостью, даже не погасив свечу в руке. Впрочем, по этой лестнице умудрялась лазить даже старуха Кэр — сколько ей стукнуло лет лишь бог знает.

Они вылезли в подвал. Грудь чуть зудела. Укор положил на место деревянный люк и замаскировал его. По каменным приступкам клещи поднялись на кухню, где старуха Кэр приготовила им еду: две лепешки, большой разломанный вареный краб и по кружке эля.

Окно плотно закрыто ставнями, но поставь на кон все золото бога, не ошибешься — на улице ночь. Клещи никогда не пробирались в дом Кэр при свете Ока. Укор опустил свечку на узкий, склепанный из трех досок стол — теперь она разгоняла мрак вместе с масляной лампадой.

— Шадитесь ешть, — прошепелявила Кэр. – О деле потрещим пошле…

Грядет дело! Старшие братья ценят его! Подарок набросился на еду: разжевал лепеху, взял клешню с сочным мясом, отхлебнул эль. Старуха Кэр громко чавкала уродливым ртом, Укор, наоборот, отщипывал от краба мелкие кусочки и тщательно их пережевывал.

Подарок ел, поглядывая через стол. Трудно найти парочку людей, столь непохожих. Кэр и Укор, словно две карты: ночной спрут и бледная лань. Старуха — черная, сморщенная, с перебитым носом, кривым телом и скошенной челюстью. Еще до рождения Подарка кто-то избил ее чуть ли не до смерти. Укор — невысокий, светлокожий, всегда уверенно спокойный, с зоркими янтарными глазами. Сейчас он отпустил остроконечную бородку и стал вылитым философом-краснобаем с Дворцовой площади.