— Что нового по убийствам?

— Клещи. Я почти уверен, милорд. Мы нашли маски летучих мышей, но это обман. У одного трупа разорвано горло и выпита кровь, а его раны нанесены большим топором.

— Кровавое Пойло?

— Он самый. Появился из затишья.

— Пять стражников убито. Кани, нажили мы позор для жнецов! Разгильдяи! Оказывается, кандалы нынче узники не таскают! Вы нашли виновных?

— Да, милорд. Сатилл определила четырех человек. Выписала по двадцать плетей и лишение жалования за полгода.

Настроение ни в одну пасть! Лойон выдохнул с хрипом, скривился.

— Все удвоить! — поправил он мягкосердечную дочь. — Количество виновных тоже! Что разузнали насчет освобожденного каменотеса?

— Мало, — виновато сказал Кани. — Он — полукровка! Конный дозор легиона схватил его, когда он пробирался к городу. Вел себя дерзко, назвался Хордо. За наглость его сдали на карьеры.

— Ищите дальше. Нападение произошло неспроста, и я чувствую на карьерах измену. Определите круг подозреваемых, тех кто знал о гибели рудокопов. — Лойон на миг застыл в нерешительности.

«Делай, что замыслил и гори оно огнем в раскаленной пасти!» — приказал он себе.

— Садись ближе, — пригласил он помощника к большому столу.

Кани поклонился, поднялся на возвышение к столу, сел в кресло напротив.

— Вызови Защитника на встречу. Как можно скорее, — раздельно выговаривая слова, сказал Лойон Маурирта. — В темный час... Скажем, в час второй казни... Найди новое неприметное место.

— Хорошо, милорд.

— И помни, Кани! Никто, даже Серп Правосудия, не должен узнать об этой встрече!

Гонат возвращался домой вдоль моря, верно рассудив, что шататься по кривым улочкам с мешком меди за пазухой дело квелое. Прислуга Госпожи скрывалась за облачными стенами, ее ночной глаз не светил — Неумолимая сегодня в самом худшем настроении. Темень в часы казней окутала Колыбель так, что рыбак четко видел лишь свои колени, но не дрянные сапоги. Поначалу Гонат боялся заплутать в незнакомой части города и потому незаметно помолился. Очень вовремя, Бок — жнец, данный ему скорее в охранники, едва ли в проводники, вывел его из Дворцового квартала, а уж потом они спустились к гавани через кварталы Садов.

То ли Гонат отвык от улицы, то ли за время его заключения взаправду стало холоднее — в любом случае с моря задувал пронзающий ветер. Ночные бродяги изредка попадались по дороге; мелькали их серые тени, слышался говор. Гонат благодарил бога, ведь жнец такой же плотный как он, но ростом на голову выше шел рядом.

Все может приключиться… В правление Богини по улицам рыскают ее слуги: лихие бандиты, убийцы, демоны да разные уродливые химеры, которых Двуглав, храпя, выплевывает в мир. Добрые люди в плохое время спят или в крайнем случае возносят мольбы лишь бы пережить ночь. Бок оделся рыбаком, хотя куртка у него была подлиннее — под ней он прятал короткий топор. Гонату хотелось думать, что Жнец Правосудия, приставив охрану, ценит его.

О Лойоне, допросах и Обители Гонат вспоминал с дрожью, леденящей нутро. Затхлая маленькая камера, где его держали, оказалась намного хуже его собственной лачуги. Он то подозревал, их заведомо будут допрашивать — они с Улу все пять дней трудного обратного плавания обсуждали предстоящее, растолковывали друг дружке, что и как говорить.

Вот только Гонат просчитался: в тюрьме его держали несколько дней; нудно мучили вопросами, причем одними и теми же — иногда этим занимался сам Лойон, часто Кани, а иногда какая-то коротко стриженая женщина; приносили в камеру орудия пыток, от вида демонского железа у Гоната шевелились волосы в паху и по всей спине. Еще два раза Лойон Маурирта поил его ячменной настойкой — такой крепкой, что Гонат обжигал горло; наутро, просыпаясь в беспамятстве, он долго соображал не сболтнул ли лишнего про монету, трясся всем телом, благо потом понимал, что все обошлось.

Когда же брат короля вызвал Гоната, усадил напротив и стал перечислять вины, он решил, что пришел его смертный час. Почувствовал себя куском мяса, который хочет не торопясь, со знанием дела раздирать гриф. Грозное лицо жнеца, с крупным носом, глубокими морщинами, немигающими темными глазами и гривой таких же волос, рассыпавшейся по плечам, будет его преследовать вечно. Поскорей бы добраться домой, поскорей увидеть Лиму и немного успокоиться.

Гонат шестым чувством понял, что Торговый Порт они миновали и попросил Бока:

— Надо бы нам держаться ближе к морю — мне потребуется сосчитать молы.

Отседова начинался Рыбный район, простирающийся до самой городской стены на севере и граничащий с Глухими Кварталами, если податься к западу. Гонат родился и вырос в нем. Часть города, прилегающая к Улитке, располагалась ниже остальных районов, поэтому, чтобы ее не затапливало во время штормов, здесь соорудили большие откосные молы. В детстве Гонат часто рыбачил с камней, дразня стражу гавани. Очень удобно выйти спозаранку с удочками и принести хотя бы пару рыбешек на завтрак. Жаль проскочили счастливые годы, и улова в заливе уже не сыскать.

В темноте молы отличались от накатывающих на берег волн неподвижными холмиками глыб да ребрами плит, приволоченных с карьеров. Гонат не помнил, когда он бродил по Колыбели ночью, может и не случалось такого греха, однако ноги вели его безошибочно. Он прошагал где-то треть мили, и не дойдя до Рыбного Порта, где швартовалась его хранимая богом лодка, вновь повернул в город.

— Улица Восьмого Мола, — сообщил он жнецу.

Почти дома… Идти приходилось осторожнее. Знакомая улица тянулась вглубь района узкой петляющей змеей, ее сливные желоба всегда переполнялись грязью, золой и мусором, местами забиты нечистотами; часто путники натыкались на ямы и колдобины от вывернутых булыжников, некогда составлявших мостовую. Бесчисленные хибары стояли тут вкривь и вкось, углы их глиняных стен впивались в улицу, будто те же молы, покоряющие море. На таких улицах, во тьме, можно легко споткнуться и разбить себе голову.

Бок тихо, беззлобно ругался, пеняя попутчику за его вонючий район и выпавшую жнецу ночную прогулку. По дороге жнец все молчал, Гонат молчал тоже, опасаясь по дурости сболтнуть лишнего; удивительно, но брань жнеца Гонат воспринимал чуть ли не с облегчением. Наконец он определил родной переулок Флотского Рыбака, переименованного каким-то давним шутником в Плотский, повернул в него, обошел еще три-четыре дома, чуть не убившись о большой каменный жернов, принадлежащий всему переулку и вышел прямо к собственной двери.

Жнец не дал ему постучать, требовательно потянул за рукав.

— Мне еще назад по вашим помойкам пробираться! — пожаловался он. — Не знаю, что у тебя за дела с его правосудием, но думаю, хороший человек, вроде меня, тебе бы пригодился.

Гонат на миг замер, потом догадался в чем тут дело — сунул ладонь в мешок с медяками. Он нащупал несколько мелких монет, постаравшись, чтобы их поместилось в пятерне меньше десятка.

— Возьми, да вознаградит тебя еще Странствующий бог за благое дело!

— Бывай, — коротко промычал Бок. Видно он нашел подношение приемлемым. Жнец развернулся и стал пробираться назад сквозь мглу.

Гонат негромко постучал в дверь. Быстро послышался шорох — как и все люди в трущобах жена спала чутко.

— Лима, это я! — подсказал Гонат, не желая ее тревожить.

Когда он вошел, запер дверь на засовы, жена обняла его, прильнув к широкой груди.

— Я думала, ты уже не вернешься! — прошептала она. — Они приходили сюда, что-то искали, нашли твой тайник, весь дом перевернули!

Гонат наощупь двинулся внутрь, присел на каменное ложе, засланное тонким матрасом из соломы и шерсти.

— Все хорошо, Лима! Странник меня защитил. Только холодно дома, разожги лучше печь, — попросил он.

Дом у рыбака стоял получше многих, частью из камня, аж из двух комнатенок, но освещать его было нечем — дорогое масло закончилось еще до рыбалки Гоната. Зато черного камня припасено в достатке, он продавался дешево на Ямочном рынке, правда, и таскать его приходилось оттуда — с пыльных карьеров, расположенных на юге, сразу за городской стеной.