— Трута для розжига мало, — возразила Лима, усаживаясь рядом. — И купить его не на что!

Гонат положил драгоценный мешок ей на колени.

— Вот! Королевская награда! — обрадовал он жену.

Лима ахнула.

— От самого короля?! Быть не может! Да сколько ж тута?!

Он подумал и не стал говорить про Жнеца Правосудия, ибо частенько им пугали детей. Просто ответил:

— Я и хочу пересчитать. Но боюсь сбиться в темноте.

Гонат считать умел, по крайней мере до пятиста — он научился числам с юности: известная заумь понадобилась ему для учета мелкой рыбешки.

— Хватит на пару месяцев, — успокоил он.

Она захлопотала: нашла огниво, подбросила в печь мелкого камня, высекла искры.

— Будешь есть рыбную похлебку? — спросила Лима. — Правда, она немного подкисла.

— Да. — Гонат вдруг осознал, как сильно он изнемог и как голоден.

— Тогда добавлю в нее вяленой тыквы.

Тыкву приносил Тургуд. Он покупал ее на Круглом рынке и хотел запечь с рыбой. Казалось, это случилось давным-давно...

Пока варево грелось, Гонат высыпал монеты на старый расшатанный топчан, стоящий у ложа. Со второй попытки, в слабом зареве камина, он пересчитал их. Ему попались три десятигрошевые монеты покрупнее, еще несколько штук пятигрошевых, а остальные самые малые медяки — на таком медяке и при свете Ока рисунок не различить.

— Почти триста, — сказал он.

— Хорошо! Может получиться купить тебе обувь, и мне что-нибудь купить.

Гонат отсчитал Лиме сотню, остальные монеты сгреб в мешок и спрятал под камнем в тайнике, лишь после принялся за еду, взахлеб черпая из чашки. Несмотря на отсутствие рыбы и даже рыбьих голов, предусмотрительно съеденных Лимой, похлебка оказалось неимоверно вкусной. В ней плавал ячмень, попадались морковь и лук, а к зубам липла тыква.

— Мне жаль твоего племянника, — проронила Лима. — Он был хорошим человеком!

Жена всегда ругала Тургуда, запрещала ему ходить к ним, и даже к сыновьям — его двоюродным братьям. Теперь уже не важно...

Гонат погладил ее по голове. Тридцать лет они прожили вместе.

— Услада Страннику! Услада Тургуду! Пусть странствует он вечно в веселье и радости по всему Вселенскому Древу!

—...по всему Вселенскому Древу! — подхватила Лима короткую отходную молитву.

После еды Гонат разомлел, и они сразу улеглись спать. Прошло полночи — негоже пребывать среди слуг Госпожи.

Лима не удержалась, спросила в кровати:

— Так что же ты сделал для короля? — с большим любопытством проворковала она.

Он доселе ничего не скрывал от Лимы. Но сейчас... Впутывать ее в это страшное дело? Нет... Может Улу сейчас пытают в застенках, и если он проговориться, то за Гонатом придут, и карьерами он за присвоение золота не отделается. Даже о Странствии он пока не посмеет сказать. Великая честь уходить в океан вместе с королем Кайромоном! Исполнение завета, великого долга перед богом! И нежданное горе для близких… Зачем ему будоражить Лиму раньше времени? Она ведь останется на берегу. В плавание брали женщин — все равны пред Странником, но брали лишь состоящих в законном браке и лишь тех, кто еще способен к деторождению. Скоро они с женой расстанутся навсегда.

Гонат подложил локоть под голову, другой рукой подтянул одеяло. Угли в камине раскалились во всю силу, потрескивая в тишине дома, и над ними алым столбиком высился огонек.

— Не могу сказать. Приказ короля, — повинился полусонный рыбак. — Расскажу поближе к весне.

«Перед уходом в Бирюзовый храм, не раньше», — твердо решил он про себя. «Когда обеспечу Лиму, сыновей и внучек».

Мысли плавали туго — уж очень хотелось спать. Но последняя мысль воткнула занозу предательства: «Что если Бок, зная о награде, подошлет к нему воров?»

Он так вымотался, и ему показалось, что пронесся лишь миг. Очнулся Гонат от настойчивого постукивания. Черные камни истощились, под тонким одеялом он озяб, а через окна, больше похожие на бойницы замка, в комнату робко проникал свет. «Быстро же пришли грабители!» — сообразил Гонат. Он встряхнул остатки сна, подобрался, взял куртку, пошарил и вынул нож. Госпожа отошла, но мало ли злых дел творится на рассвете? Мало ли слуг Двуглава, выползающих из ада? Лима тоже проснулась и настороженно взяла его за плечо.

— Ограбить хотят, — шепнул ей Гонат. — Готовься кричать, звать соседей на помощь!

Впрочем, в хлипкую дверь никто не ломился. Вскоре послышался знакомый трескучий цокот.

— Мастер-рыбак? Ты дома? Открывай?!

Гонат облегченно переглянулся с женой, подошел к двери и впустил Улу.

— Да явится! Вам Странник! Мастер-рыбак! — вежливо поприветствовал тот, заходя в лачугу и затаскивая небольшой, перелатанный помногу раз мешок.

Гонат подозревал, энто Улу говорит так ради их непонятного союза и отчасти Лимы: долгое пребывание среди людей, так и не вытравило из тонка поклонения многочисленным духам и идолам. В Странника тонка не очень-то верил.

— Да явится он и тебе Улу! Чтобы ты узрел и уверовал! — серьезно ответил Гонат.

Он было подумал, что богоугодное деяние — наставить Улу на истинную тропу, жаль его размышления прервала Лима.

— Зачем ты пришел? И что принес в мешке? — забеспокоилась она с пробудившимся гневом. — Во что ты опять втягиваешь моего мужа?

В утреннем сумраке маленькие глазки тонка угадывались смутно. Но Гонат мог бы поклясться — тот смотрит умоляюще.

— Лима, может сходишь за водой к Пяточку? — предложил он. — А если лавки открылись, то и еды купи. — Гонат взял стоявший около печи глиняный кувшин и сунул жене в руки. — Нам с Улу потолковать надобно.

— Что у вас за дела? — не унималась Лима. — Она грозно надвинулась к Улу, который, как и все тонка очень невелик. — Ах ты болотник! Прошлый твой приход закончился смертью Тургуда и вашей тюрьмой!

— Дела королевские! — гаркнул Гонат, повысив голос. — Я же говорил тебе ночью!

Улу кивнул и пришел на помощь.

— Там! Жнец во дворе! Переодетый! Он ждет меня!

Лима осторожно приоткрыла дверь, выглянула наружу, что-то еще буркнула, и все-таки смирившись, засобиралась в дорогу. Видимо Улу в самом деле сопровождал жнец.

Когда она ушла, Улу снял мешок с плеча, приткнулся к столу и посетовал:

— Полночи плутали! Искали твой дом! Ноги болят. Я спешу. Очень.

Гонат пожалел напарника и вылил ему в чашку остатки похлебки. Странник заповедал привечать и кормить гостей.

— Ты ведь не рассказал про монету? — первым делом спросил он.

— Нет, — цокнул Улу. — Но про траву. Рассказал! Как ты наказывал! Меня кнутом стегали! — пожаловался он.

— Жалко, — посочувствовал Гонат. — Молодец, признался ты правильно! И я, в свой черед, признался.

Еще в лодке Гонат убедил Улу признаться и в контрабанде, и в нарушении табу Скалы. «Ходят слухи, что главный жнец любую ложь насквозь видит. Трудно нам будет обмануть жнецов», — говорил он. «Нужно сознаться в малом, чтобы...»

Улу ложкой не пользовался, глубокими глотками он выпил всю похлебку из чашки.

— Где она? Монета? — стал допытываться Улу.

— Где ей быть? Там же лежит. В пещерах. Меня тоже выпустили сегодня ночью.

Они спрятали монету в Лабиринте — длиннейшей горной гряде и ее обширных пещерах, начинавшихся в нескольких милях к югу от города. Хотя закопал ее Гонат сам, он не позволил Улу зайти вместе с ним и увидеть точное место. Усталые и голодные они тогда долго препирались на берегу.

— Как ее продадим? И кому? — закудахтал Улу, вскочив со скамьи. — Решай! Мастер-рыбак! Не то жнец войдет! Скоро!

Гонат составил план давно, мечтая о серебре в своей камере. Еще и подсобил королевский брат!

— Мне сам Лойон поведал, что покойный лорд родом с юга, — ответил он, взъерошивая пятерней копну волос. — А я слышал, на юге самые богатые Старцы — те, кто правят вчетвером. Надо им продавать!

— Тоже слыхал, — подтвердил Улу. — Нужно бежать! Мы туда отпр...

— Нет, — оборвал Гонат. — Мне Жнец Правосудия приказал не отлучаться из города. И у меня семья, Улу! — его голос дрогнул. — Ты, что думаешь, я сбегу с серебром, а семью брошу? Твои то все на болотах, жнецам до них не добраться, а у меня дети и внуки в Колыбели.