– Надо было продать тебя, а не Анну. Дай мне это. – Он вырвал палку из руки Каффи, открыл дверцу печи и сунул ее в огонь. – Ты больше не старший. С сегодняшнего дня снова работаешь в поле, как все остальные. Я видел, что ты сделал с Цицероном из-за какого-то пустяка. Убирайся отсюда!

На следующее утро, через час после восхода солнца, Орри снова говорил с Энди в конторе.

– Я хочу, чтобы ты стал надсмотрщиком на плантации. – (Раб чуть кивнул, что, вероятно, означало согласие.) – Это знак моего доверия, Энди. Времена сейчас трудные, а я не слишком хорошо тебя знаю. Мне известно, что кое-кому из наших людей очень хочется убежать к янки. Если он или она попытается это сделать и будет пойман, а будет пойман пойти наверняка, пусть не ждет от меня пощады. Я не стану расправляться с ними жестоко, но и не прощу. Ты меня понял? – (Энди снова кивнул.) – И вот еще что… – немного помолчав, продолжил Орри. – Наш прежний управляющий Салем Джонс, которого я поймал на воровстве и с позором выгнал, всегда ходил с палкой. Видимо, Каффи был впечатлен его поведением и решил перенять его опыт. Мне следовало отобрать у него дубинку в ту же минуту, когда я впервые ее увидел в его руках. – (Веки Энди чуть дрогнули, словно он опять запоминал новое для себя слово.) – Палка в руках, – закончил Орри, – означает слабость человека, а не его силу. Я бы не хотел видеть такую же у тебя.

– Мне она не нужна, – ответил Энди, глядя ему прямо в глаза.

Вот так и разрушился хрупкий карточный домик. И Орри начал строить новый, поставив Энди на место Каффи.

Очень скоро он узнал, что большинству рабов понравилась перемена. Сам он тоже не пожалел о своем решении, и не только потому, что Энди быстро соображал и был достаточно вынослив, чтобы работать долгие часы, но и потому, что этот негр обладал даром вести за собой людей, а не подгонять их. Он никого не запугивал, никогда не проявлял грубости или агрессии, но обладал какой-то невероятной внутренней силой, которая придавала его словам абсолютную уверенность. Ему не нужно было кричать или каким-то другим способом убеждать себя в собственной значимости.

Доверие, возложенное на него Орри – в основном под влиянием интуиции и минутного порыва, – создало между двумя мужчинами невысказанную, но подлинную привязанность. Орри помнил, как отец раз или два говорил, что любит некоторых из своих людей (он никогда не называл негров рабами) так, словно они его родные дети. И теперь Орри впервые начал понимать, почему Тиллет Мэйн мог так сказать.

Обо всем этом думал он, лежа без сна рядом с Мадлен, но одно тревожило его больше всего. Каффи. Его злобная ярость стала совсем необузданной, после того как закончился короткий период его власти. За Каффи теперь следовало присматривать – он мог посеять недовольство. Орри уже сейчас мог бы назвать с полдюжины человек, которые наверняка поддались бы его влиянию.

Но в целом положение на плантации пусть и не было идеальным, но все же стало лучше, чем неделю назад. Орри надеялся, что, если он примет пост в Ричмонде, Энди сможет защитить Мадлен в случае неприятностей. Наконец успокоившись при мысли об этом, он вскоре заснул.

Через неделю он получил неожиданное письмо.

Дарагой сэр!

Мой кузэн который жывет в Чарльстоне, Ю. К., паказал мне ваше обявление нащот места насмотрщика. Разришите придставить сибя вашему вниманию: Филемон Мик, мне шесдисят читыре года но на здаровье не жалуюсь и имею бальшой опыт…

– Ну, пару слов-то он все-таки написал без ошибок, – со смехом сказал Орри, когда они с Мадлен уже в сумерках шли через сад к реке. – Но вот все остальные…

– И ты мог бы взять такого необразованного человека?

– Мог бы, будь у него нужный мне опыт. В целом из письма как раз следует, что такой опыт есть. Он пишет, что я могу запросить рекомендации у его прежнего нанимателя – пожилого бездетного вдовца, который владеет табачной плантацией недалеко от Роли, но больше не хочет заниматься делами. Мик хотел бы купить у него плантацию, но у него нет на это средств. Ее разделят на две небольшие фермы.

Они дошли до пирса, выступавшего в спокойное течение Эшли. На другом берегу на отмели стояли три белые цапли, неподвижные как статуи. Орри хлопнул себя по шее, сгоняя комара. Звук шлепка напугал птиц, они взлетели и плавно скрылись вдали.

– Только вот с мистером Миком есть одна сложность, – продолжал Орри, садясь на старое бревно. – Он не освободится до осени. Говорит, что не может уехать, пока его наниматель не устроится как следует у сестры, которая забирает его к себе.

– Это уже рекомендует его с лучшей стороны.

– Определенно, – согласился Орри. – Так что сомневаюсь, что найду кого-нибудь лучше. Наверное, мне следует написать ему и начать переговоры о жалованье.

– Да, конечно. А у него есть жена, семья?

– Никого.

– Я все хотела спросить тебя… – глядя на спокойную гладь воды, тихо сказала Мадлен, – что ты сам думаешь об этом?

– Я хочу детей, Мадлен.

– Даже зная правду о моей матери?

– То, что я знаю о тебе, гораздо важнее. – Он поцеловал ее в губы. – Да, я хочу детей.

– Я очень рада, что ты это сказал. Джастин считал меня бесплодной, а я всегда подозревала, что это его вина. Но мы ведь скоро это выясним, правда? Вряд ли кто-нибудь трудится над этим так же прилежно, как мы с тобой. – Она сжала его ладонь, и они оба расхохотались. – Хорошо, что появился этот мистер Мик, – добавила Мадлен. – Даже если ты не сможешь уехать до осени, то, по крайней мере, напишешь в Ричмонд о своем согласии.

– Да, пожалуй, это я могу сделать уже сейчас.

– Так ты решил!

– Ну… – Ему не нужно было продолжать, она и без слов все поняла.

– Что-то здесь уж очень злые комары, – сказала Мадлен. – Давай-ка лучше вернемся в дом и выпьем по бокалу кларета. А может, найдем и другой способ отпраздновать твое решение.

– В постели?

– О нет, я не это имела в виду… – Мадлен покраснела и добавила: – Не прямо сейчас.

– Тогда что?

Она уже больше не могла сдерживать улыбку:

– Думаю, пора уже наконец развернуть ту саблю, которую ты так старательно прячешь наверху.

«Наш Рим», – называли его коренные жители.

В юности миссис Джеймс Хантун больше предпочитала изучать молодых людей, чем историю старых городов, и все-таки даже небольшого количества с таким трудом втиснутых в нее знаний хватало, чтобы относиться к подобному сравнению просто как к очередному подтверждению виргинской надменности. Эта надменность насквозь пропитывала Ричмонд и воздвигала барьер между коренными жителями и теми, кто приезжал из других штатов. На первом же частном приеме, куда Эштон и ее мужа пригласили, как она сама считала, только для того, чтобы проверить их персоны и родословные, одна седовласая дама, по виду явно очень важная особа, услышала, как она с раздражением заметила, что совершенно не понимает характера виргинцев.

– Это потому, – сказала ей дама, одарив Эштон ледяной улыбкой, – что мы и не янки, и не южане – Югом мы обычно называем те штаты, где живет слишком много этих вульгарных хлопковых плантаторов. Мы – виргинцы, и это слово говорит само за себя. – Выставив напоказ ее невежество, важная особа уплыла прочь.

Кипя от ярости, Эштон подумала, что ничего более отвратительного на этом вечере с ней уже не произойдет, но она ошибалась. Супруга Джеймса Честната Мэри, южнокаролинка с весьма ядовитым языком и теплым местом в ближайшем окружении миссис Дэвис, поприветствовала ее по имени, но даже не остановилась, чтобы поговорить. Эштон испугалась, что сплетня о ее связи с Форбсом Ламоттом и покушении на Билли Хазарда последовала за Хантунами в Виргинию.

Таким образом, в тот вечер она провалила сразу два испытания. Но наверняка впереди ждали и другие, и Эштон была полна решимости одержать победу. Несмотря на то что ничего, кроме презрения к этим высокородным джентльменам из правительства и их надутым женам, заправлявшим в местном обществе, она не испытывала, эти люди обладали властью, а ничто так не притягивало Эштон, как власть.