Стэнли побледнел:

– Сэр, такого рода выражения…

– Грубы, но отражают суть. Так я прав? – (Обезумевший от страха визитер отвел взгляд, на щеках его выступил холодный пот.) – Конечно прав. Ладно, послушаем ваши предложения. Кое-кто в конгрессе может заинтересоваться. Два года назад Саймон, Зак Чандлер и я были неразлучны. Мы даже заключили соглашение, по которому каждый должен был расценивать нападки на кого-либо из троих как на себя лично и мстить обидчикам до могилы, если потребуется. Но времена и взгляды на мир меняются, и друзья тоже, как вы весьма проницательно изволили заметить.

Стэнли облизнул губы, гадая, не издевается ли над ним неулыбчивый сенатор.

– Военная кампания проваливается, – продолжал Уэйд. – Все это знают. Президент Линкольн недоволен Саймоном. Это тоже всем известно. И если Линкольн не разберется с этим, разберутся другие. – Последовала короткая пауза. – Так что вы можете предложить, мистер Хазард?

– Информацию о контрактах, заведомо бесполезных, – прошептал Стэнли. – Имена. Даты. Всё. Но только устно. Я отказываюсь написать хоть слово. Но я могу быть очень полезным, скажем так, комитету конгресса…

– Какому еще комитету? – резко перебил его Уэйд.

– Я… ну, я не знаю. Любому, у которого есть юридическое право…

Довольный уверткой, Уэйд слегка расслабился.

– А что вы попросите в обмен за свою помощь? Гарантии иммунитета для себя?

Стэнли кивнул.

Уэйд откинулся назад, сложил ладони перед лицом. Черные глаза, в которых явственно читалось презрение, неотрывно смотрели на посетителя. Стэнли решил, что ему конец. Кэмерон наверняка узнает об этом разговоре в тот же день, когда вернется в город. Черт бы побрал его безмозглую жену за…

– Что ж, это любопытно. Но вы должны меня убедить, что не подсунете порченый товар. – Прокурор наклонился в его сторону. – Приведите два примера. И поточнее.

Стэнли достал из кармана записи, которые Изабель предложила подготовить как раз на такой случай. Он выложил Уэйду два небольших образца из своего сундучка с секретами, и когда закончил, то увидел, что сенатор теперь держится намного сердечнее. Уэйд предложил Стэнли поговорить с его помощником в приемной и договориться о встрече в более надежном месте, где он мог бы получить разоблачительные сведения без страха постороннего вмешательства или подслушивания. Ошеломленный, Стэнли понял, что встреча окончена.

У двери Уэйд энергично пожал ему руку:

– Я припоминаю, жена говорила, вы скоро устраиваете прием. Что ж, буду ждать с нетерпением.

Чувствуя себя героем, выигравшим тяжелую битву, Стэнли ушел, едва волоча ноги. Спасибо Изабель… Все-таки она оказалась права… Заговор с целью спихнуть Кэмерона действительно существовал – то ли с помощью конгресса, то ли путем передачи компромата напрямую президенту. Неужели теперь и он участвует в этом?

Не важно. Главное – что он смог сторговаться с этим старым огайским жуликом. И подобно пророку Даниилу, брошенному в ров со львами, вышел оттуда живым. К середине дня Стэнли уже убедил себя в том, что все решил сам, а роль Изабель была несущественной.

Артуру Сципиону Брауну минуло двадцать семь лет. Это был высокий, широкоплечий молодой человек с янтарно-золотистой кожей, тонкими, как у девушки, запястьями и огромными ладонями, словно созданными для того, чтобы держать оружие. Несмотря на это, голос у него был тихий, говорил он с легким гнусавым выговором, характерным для уроженцев Новой Англии. Родился он в бостонском районе Роксбери от черной матери, брошенной ее белым любовником.

Когда Браун только познакомился с Констанцией Хазард, он сказал ей, что его мать поклялась никогда не поддаваться унынию из-за мужчины, который обещал любить ее вечно, а потом предал, или из-за того, что цвет кожи затруднял ей жизнь даже в либеральном Бостоне. Все свои помыслы, силы, да и саму жизнь она посвятила тому, чтобы служить своему народу. Шесть раз в неделю она обучала детей черных мужчин и женщин грамоте в крошечной ветхой школе, а по воскресеньям занималась со взрослыми. Она умерла год назад от рака, находясь в ясном уме и до конца отказываясь принимать опиум.

– Ей было сорок два. Не так уж много, – сказал Браун – просто для того, чтобы поделиться, а не разжалобить. – На земле никогда еще не было женщины храбрее.

Констанция познакомилась со Сципионом Брауном на приеме в честь Мартина Делани, врача и писателя, а также известного борца за предоставление неграм равных политических прав. Сам Делани, одетый в длинную африканскую тунику традиционно ярких цветов, ходил между многочисленными гостями, приглашенными в дом Чейза, и вовлекал всех в свои разговоры. Именно Делани привел на прием молодого Брауна.

Разговорившись с Брауном, Джордж и Констанция были восхищены его манерами, его историей и взглядами на жизнь. Такой же высокий, как Купер Мэйн, он держался со спокойным достоинством, ничуть не смущаясь, что лацканы его явно подержанного фрака заметно потерты, а рукава слишком коротки. Возможно, он надел лучшее из того, что у него было, а если кому-то не нравилось, то это их проблемы – не его.

Когда Браун сказал, что он сторонник Мартина Делани, Констанция спросила:

– Вы хотите сказать, что готовы переехать в Либерию или другое подобное место, будь у вас такая возможность?

Браун отпил немного чая. С чашкой он обращался так же изящно, как любой из гостей.

– Год назад я бы не задумываясь ответил «да». Но сегодня я уже не так уверен. Америка очень плохо относится к неграм, и я предполагаю, что это продлится еще несколько поколений. Но я предчувствую и перемены. Я верю в коринфян.

Джордж, стоя с чуть откинутой назад головой, как он обычно делал, разговаривая с очень высокими людьми, недоуменно произнес:

– Простите?..

Браун улыбнулся. У него была немного вытянутая голова, с правильными, но незапоминающимися чертами лица. Однако стоило ему улыбнуться, как он полностью преображался, становясь невероятно привлекательным.

– Первое послание апостола Павла к коринфянам: «Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся вдруг, в мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, и мы изменимся». – Он отпил еще чая. – Я только надеюсь, что нам не придется ждать до последней трубы.

– Я понимаю, – кивнул Джордж, – ваша раса вынесла огромные страдания. Но разве вы сами не сказали, что лично вам повезло? Вы родились свободным, и вы свободны всю свою жизнь.

В глазах Брауна внезапно вспыхнул гнев.

– Вы действительно думаете, что это имеет какое-то значение, майор Хазард? Каждый цветной в этой стране порабощен страхом перед белыми и перед тем, как этот страх может повлиять на поведение белых. Вас обманывает то, что мои цепи невидимы. Но они никуда не делись. Я чернокожий. И эта борьба – моя борьба. Каждый крест – мой крест, в Алабаме, или в Чикаго, или прямо здесь.

– Если вы считаете эту страну такой ужасной, – уже чуть раздраженно спросил Джордж, – что мешает вам уехать?

– Мне казалось, я вам объяснил. Надежда на перемены. Мои занятия научили меня тому, что перемены – это одна из немногих постоянных в нашем мире. Ханжеское представление Америки о свободе необходимо было изменить еще с тех пор, как подписали Декларацию, потому что рабство – это зло и никогда ничем другим не было. Когда-то я был настолько наивен, что думал, будто закон покончит с этим, но Дред Скотт доказал, что даже Верховный суд подгнил. Это последнее прибежище деспотизма.

Джордж отказывался сдаваться.

– Я допускаю, что почти все, что вы говорите, – правда, Браун. Кроме того, что американская свобода лицемерна. Думаю, вы преувеличиваете.

– Не соглашусь с вами. Но впрочем… – обезоруживающая улыбка Брауна вмиг разрушила возникшее между ними напряжение, – считайте это одной из немногих привилегий моего цвета.

– Значит, вас удерживает здесь только надежда на перемены… – заговорила Констанция.