– Как и мне. Поверьте, я рад этому не больше вашего, Бент. Нам предстоит командовать зелеными новичками, и это притом, что в тех местах за каждым кустом прячутся партизаны… и никто не сражается по правилам. Даю голову на отсечение, что эти деревенские олухи, которых мы должны обучить, в жизни не прочли ни одной книги.

– Наверное, это какая-то ошибка, – прошептал Бент, разворачиваясь и неловко идя к лестнице.

– Безусловно. Армейская. – Элмсдейл вздохнул. – Но тут уж мы с вами ничего изменить не можем.

Бент, который, едва волоча ноги, поднимался по ступеням, уже не слышал его. Внизу, из столовой, по пыльному коридору, освещенному светом газовых ламп, плыли резкие запахи жареного мяса и лука, но он даже думать не мог о еде, хотя наступило время ужина. Зайдя в свою комнату, Бент с громким стуком захлопнул дверь и тяжело опустился на кровать. Значит, строевая служба. Командовать безграмотными олухами в дикой глуши, где можно запросто погибнуть от смертельной пули, выпущенной каким-нибудь сторонником южан.

Или от невнимания начальства, которому нет дела не только до его великой миссии – даже до его существования.

«Что же случилось?» В душной темноте комнаты, пропахшей шерстяной тканью мундира и по́том, Бент едва не рыдал. Где был его защитник, куда он смотрел? С самого начала карьеры Бента этот человек втайне помогал ему. Добился для него места в Академии от штата Огайо, а потом, когда после козней Хазарда и Мэйна его отчислили, добился его восстановления, обратившись лично к военному министру. И, за исключением Мексиканской войны и Техаса, которых никак нельзя было избежать, Бент всегда получал безопасные назначения. Он оставался в армии, но его жизни ничто не угрожало.

До этого дня.

Боже правый, да это самое настоящее изгнание! А если его ранят в бою? Он ведь может умереть! Почему покровитель бросил его? Наверняка ненамеренно. Наверняка никто и не знает об этом приказе, кроме нескольких штабных клерков. Должно быть какое-то объяснение…

Все еще трясясь как в лихорадке, Бент понял, что нужно делать. Да, это было нарушением четкой и очень давно заключенной договоренности о том, что он никогда не должен обращаться к своему защитнику напрямую. Но в такой безвыходной ситуации договор можно и нарушить.

Он выскочил из комнаты и побежал вниз по лестнице, напугав Элмсдейла, который как раз поднимался.

– Туман сгущается, – сказал ему полковник. – Если куда-то собираетесь, возьмите с собой револьвер.

– Я не нуждаюсь в ваших советах! – огрызнулся Бент. – Пропустите! – Распахнув переднюю дверь, он выскочил на улицу; сабельные ножны на поясе бешено раскачивались.

Элмсдейл выругался и пробормотал:

– И как только таких безумцев в армии держат.

Карета повернула на север, на Девятнадцатую. Домов здесь было совсем немного, в этом отдаленном районе предпочитали жить только богатые люди, избегавшие грязи и опасностей центра города.

– Который дом между «К» и «Л»? – крикнул кучер.

– Он там только один. Занимает весь квартал.

Бент цеплялся за кожаную ручку дверцы с таким отчаянием, словно это был спасительный канат, брошенный тонущему в океане. Во рту у него пересохло, губы горели, хотя все тело бил озноб. Туман с Потомака висел грязной завесой даже перед самыми ярко освещенными окнами.

Целью Бента был дом человека по имени Хейворд Старквезер. Уроженец Огайо, Старквезер не имел ни профессии в строгом понимании этого слова, ни должности, ни какого-либо явного источника существования, хотя и жил в этом городе уже четверть века. И все же в последние шестнадцать лет его можно было с уверенностью назвать не иначе как богачом. Репортеры, недавно работавшие в Вашингтоне – обычно совсем молодые, непуганые и недальновидные, – иногда называли его лоббистом. Совсем уж безрассудно храбрые даже использовали определение «влиятельный барыга». Елкана Бент мало знал о делах Старквезера, но понимал, что называть этого человека лоббистом – все равно что называть Александра Македонского простым солдатом.

По слухам, Старквезер представлял интересы крупнейших денежных воротил Нью-Йорка – людей, которые могли сравниться с обитателями Олимпа по своему богатству и власти, которые могли игнорировать любой закон, если так было нужно им, формировали политику правительства, подстраивая ее под свои личные цели. Именно ради их выгоды, как утверждала молва, Старквезер заводил друзей в высших эшелонах власти уже более двух десятилетий, и это вызывало у Бента благоговение и страх.

– Здесь поверни! – крикнул он.

Кучер едва не пропустил широкий подъездной путь в форме полукруга, ведущий к внушительному особняку, больше похожему на греческий храм, чем на жилой дом. Туман скрывал верхние этажи и флигели. Бент озадаченно смотрел на темные окна и пустую дорогу. Несколько раз он проезжал мимо этого дома по вечерам, и окна всегда были ярко освещены, а дорога заставлена экипажами гостей.

– Подожди меня, – сказал Бент кучеру, направляясь к широким мраморным ступеням перед главным входом.

Взявшись за дверной молоток в форме резной львиной головы, он дважды постучал. Звуки ударов гулко разнеслись внутри. Неужели его покровитель уехал? Думая о Старквезере, Бент почти никогда не использовал никакого другого слова и уж тем более не позволял себе никакой грубости.

Он постучал еще раз. Наконец дверь открыл пожилой слуга с покрасневшими глазами, но, прежде чем он успел открыть рот, Бент выпалил:

– Я полковник Елкана Бент! Мне необходимо увидеть мистера Старквезера. Это срочно.

– Очень сожалею, полковник, но это невозможно. Сегодня днем у мистера Старквезера… – было видно, что старику трудно произносить это, – неожиданно случился удар.

– Вы хотите сказать, паралич?

– Да, сэр.

– Но ведь он жив, так?

– Удар оказался смертельным, сэр…

Бент поплелся назад к экипажу. Он ничего не видел и не слышал, в голове была только одна мысль: как же теперь спастись, если он только что потерял отца.

– Едет сюда? Вместе со своей католической сучкой, которая ведет себя так, будто она королева? Стэнли, ты идиот! Как ты мог это допустить?

– Изабель… – пролепетал Стэнли слабым голосом, но жена не слушала его.

Бросившись к окнам гостиной, выходившим на Шестую улицу, она встала к нему спиной и застонала так громко, будто ее насиловали. Хотелось бы посмотреть на этого смельчака, с раздражением подумал Стэнли, глядя на ее унылый серый жакет и такую же серую юбку с кринолином, которые она обычно носила дома.

Изабель вдруг отпихнула юбку ногой, чтобы быстро повернуться для новой гневной тирады:

– Почему, скажи, Бога ради, ты не возражал?

– Я возражал! Но Кэмерон хочет видеть его здесь.

– Зачем он ему вдруг понадобился?

Стэнли повторил некоторые из объяснений Кэмерона, насколько он вообще их запомнил. Даже одно ожидание ссоры с женой уже измучило его. Бо́льшую часть дня он потратил на то, что репетировал свою оправдательную речь, но, когда этот момент наступил, все заготовленные слова разом вылетели у него из головы.

– Думаю, он вряд ли захочет ехать, – съежившись в кресле, неубедительно проговорил он.

– Я тоже не хотела сюда ехать. Ненавижу этот проклятый город!

Стэнли сидел молча, пока Изабель не обежала гостиную трижды, вымещая свою ярость. Он знал, что последние слова жена произнесла сгоряча. Ей нравилось жить в Вашингтоне, потому что нравилась власть и близость к тем, кто ею обладал.

Конечно, их нынешние обстоятельства были далеки от идеальных. Найти приличную квартиру никак не удавалось, поэтому приходилось снимать этот пыльный старый номер в отеле «Националь», который после сецессии стал пристанищем для всякого сброда. Стэнли очень хотел, чтобы они как можно скорее съехали отсюда. Даже если оставить в стороне политику, отель был совсем не подходящим местом для воспитания двух своевольных сыновей-подростков. Иногда Лейбан и Леви просто исчезали в бесконечных гостиничных коридорах на долгие часы. Бог знает, какие уроки разврата они могли получить, подслушивая у закрытых дверей. Сегодня, когда он только вернулся, Изабель сразу сообщила, что застала Лейбана за фривольной беседой с молодой горничной. Стэнли прочел сыну нотацию – мучительную для него самого и скучную для дерзкого мальчишки, – а после приказал обоим близнецам в течение часа учить латинские глаголы и запер их в спальне. К счастью, шум драки уже затих; Стэнли предположил, что мальчики заснули. Неудивительно, что религиозные американцы считали Вашингтон безнравственным гнездом пороков, и этот отель был словно маленькой моделью города.