– Это случилось в тот день, когда армия вошла в город. Эллсворт пытался снять флаг конфедератов с отеля.

Сразу за городом начинался огромный гарнизон, уставленный рядами белых палаток. Вокруг него по всему периметру шли строевые учения – солдаты маршировали по вытоптанным полям. Рядом, отдавая громкие приказы, разъезжали конные офицеры. Мужчины, обнаженные до пояса, копали траншеи и перетаскивали бревна. Бретт почти не слышала мужа из-за криков ругательств, сигналов горна и грохота вездесущих повозок.

Она присмотрелась к нескольким марширующим отделениям:

– Никогда не видела таких неуклюжих мужчин. Даже двоих не найти, кто бы в ногу шел.

– Это добровольцы. У них и офицеры немногим лучше. Они по вечерам сидят допоздна над «Тактикой» Харди, чтобы утром хоть что-то объяснить рядовым. И все равно у них мало что получается.

– Да уж, в тебе сразу чувствуется выпускник Вест-Пойнта, – поддразнила его Бретт.

Они поехали дальше, картины быстро сменяли одна другую – дым, вьющийся над палатками-столовыми; лошади, тащившие артиллерийские орудия; полковые и государственные флаги, развевавшиеся на ветру. Где-то слышались барабанная дробь и поющие голоса. Для Бретт все это было новым, удивительным и праздничным, хотя и немного пугающим, потому что предвещало войну.

Вскоре они миновали недостроенный редут и остановились перед палаткой, которая ничем не отличалась от остальных. Билли провел жену внутрь и отдал честь:

– Сэр? Если у вас есть минутка, я бы хотел представить вам свою жену. Миссис Уильям Хазард. Капитан Фармер.

Из-за шаткого стола, заваленного планами укреплений, им навстречу поднялся седой офицер.

– Это честь для меня, миссис Хазард. Честь и особая привилегия. – Он взял руку Бретт и торжественно пожал ее; в его пальцах чувствовалась сила.

«А Билли прав, – с восхищением подумала Бретт, – он бы мог сыграть какого-нибудь древнего пророка на сцене».

– Я чрезвычайно рад знакомству с вами и безмерно счастлив, что ваш муж служит под моим началом. Надеюсь, это продлится как можно дольше, – сказал капитан. – О, простите, я так невнимателен… Прошу вас, садитесь, вот сюда – на мой табурет. – Он поставил табурет перед столом. – Весьма сожалею, что здешняя обстановка не соответствует случаю.

Опускаясь на табурет, Бретт мысленно согласилась с тем, что обстановка более чем скромная. В командирской палатке были только стол, походная кровать и пять деревянных ящиков, на каждом из которых виднелась надпись: «АМЕРИКАНСКОЕ БИБЛЕЙСКОЕ ОБЩЕСТВО». На одном из ящиков лежала пачка буклетов, перевязанных бечевкой. В Чарльстоне Бретт часто видела такие же тонкие брошюрки из четырех листов. Ей в глаза бросился заголовок «Почему ты богохульствуешь?».

Фармер заметил ее взгляд:

– У меня пока не хватает времени, чтобы организовать здесь воскресную школу или вечерние службы, но я непременно это сделаю. Мы должны строить мосты к Небесам, даже если нам приходится сражаться с безбожниками.

– К сожалению, – сказала Бретт, – я выросла среди безбожников.

– Да, понимаю. Поверьте, мои слова ни в коей мере не относились к вам лично. Но и обманывать вас я не могу. Я твердо убежден, что всемогущий Господь питает отвращение ко всем тем, кто держит в цепях наших черных братьев.

Бретт почувствовала раздражение, как, вероятно, и любой другой южнокаролинец на ее месте. Но, как ни странно, голос капитана и сама его манера говорить неожиданно тронули ее. Билли выглядел смущенным, как если бы думал: «Мне эти черные вовсе не братья».

– Я уважаю вашу прямоту, капитан, – сказала Бретт. – Просто мне очень жаль, что эта серьезная проблема должна решаться с помощью войны. Мы с Билли хотим прожить всю жизнь вместе, создать семью. Но нынешние тревожные времена пугают меня, и я не знаю, что нас ждет впереди.

Элайджа Фармер сложил руки за спиной:

– Вы правы, миссис Хазард. И мы встретим эти тревожные времена, потому что таков наш удел – такова Божья воля. Однако я убежден, что война будет короткой. И мы выйдем из нее победителями. Ибо сказано в Писании: «Промышления праведных честны, а советы нечестивых коварны… Нечестивца извергнут – и нет его, а дом праведных устоит».

Теперь уже Бретт не на шутку рассердилась. Билли заметил это и молча взмолился, чтобы капитан наконец закончил свою проповедь, но тот продолжал:

– «Нечестивый уловляется грехами уст своих, но праведник выйдет из беды».

Бретт уже собралась возразить, но капитан неожиданно обезоружил ее своим поступком, когда вдруг шагнул к Билли, широко улыбнулся и по-отечески положил руку ему на плечо:

– Если впереди нас и ждут опасные времена, то Господь обязательно позаботится о том, чтобы этот прекрасный молодой человек их избежал. Господь – наше светило и наша защита. Но даже несмотря на это, я тоже буду присматривать за ним. Так что, когда вернетесь домой, сохраните в сердце это мое обещание. Я сделаю все, что смогу, чтобы Уильям вернулся к вам как можно скорее целым и невредимым.

В это мгновение Бретт тут же забыла все, что раздражало ее в словах капитана раньше, и просто влюбилась в Элайджу Фармера.

За много миль от этого места, в низовьях Южной Каролины, еще один человек, как и Елкана Бент, строил планы мести.

Джастин Ламотт, владелец плантации Резолют и обедневший потомок одного из старейших родов штата, горел желанием наказать свою жену Мадлен. Она посмела сбежать из дому, чтобы сообщить об опасности, грозящей этому ничтожному янки, который женился на сестре Орри Мэйна.

Однако гнев Джастина был вызван не только этим дерзким поступком жены, он имел более глубокие корни. Долгие годы Мадлен ставила его в неловкое положение перед родными и соседями, свободно высказывая свои мысли и отказываясь вести себя так, как подобает женщине. Впрочем, с некоторым удовлетворением вспоминал Джастин, она бывала и покорной, хоть и холодной, когда он предъявлял свои супружеские права. В конце концов, устав терпеть своеволие жены, он на время усмирил ее, тайно подливая ей в еду настойку опия. И вот теперь Мадлен опозорила его еще больше, чем прежде, открыто поселившись у своего любовника. Вся округа знала, что она намерена выйти замуж за Орри Мэйна, как только получит развод. Вот только она его никогда не получит. Но одного этого для мести Джастину было мало. Каждый день он снова и снова часами придумывал, как он уничтожит Орри Мэйна или как будет истязать свою коварную жену ножом и огнем.

Он лежал в теплой воде, которую слуги налили в тяжелую цинковую ванну в его спальне. От намокших волос по воде расходились темно-коричневые круги краски. Отсутствие седины не скрывало возраст Джастина, а, напротив, еще больше привлекало внимание к его волосам, цвет которых был столь очевидно ненатуральным. Это делало его похожим на восковую мумию, но ему было все равно.

Все последние дни он не находил себе покоя, и не только из-за жены. С гвардией Эшли тоже шло не все гладко. Этот добровольческий полк они с братом Френсисом создали для местной обороны еще в те тревожные дни, когда продолжалась осада форта Самтер.

Левую половину его лица закрывал лоскут белого шелка, сложенный в несколько раз и повязанный вертикально. Когда он пытался удержать Мадлен, она схватила висевшую в холле фамильную саблю и довольно неуклюже замахнулась на него, но от одного удара старого зазубренного лезвия на лице Джастина остался красный след – от левой брови до середины подбородка, через верхнюю губу. Эта неровная, медленно заживающая рана мучила его не только физически, но и морально. Как же он ненавидел эту проклятую сучку!

Душный день был в самом разгаре. Тени от свисающих прядей испанского мха на черных дубах за окнами рисовали причудливые узоры на полу из сосновой доски, пораженной плесенью. Внизу, под верандой второго этажа, его брат выкрикивал отрывистые команды. В этот день Джастин, который уже был сыт по горло безрезультатными попытками научить хоть чему-нибудь эту голь перекатную (все джентльмены их округа, кроме однорукого мерзавца Мэйна, записались в другие отряды), поручил Френсису проводить строевые занятия, а сам решил отдохнуть.