— Теперь вы позволяете мне любить вас? Теперь не Франц Рейхштадтский падет к вашим ногам, а Наполеон Бонапарт открывает вам свои объятия!

Полина все забыла, и благоразумие, и осторожность, и страх сделаться сообщницей Меттерниха, а чувствовала только, что одна любовь, одна мысль связывает навеки их юные сердца.

— Вот теперь вы тот, кого я люблю, — воскликнула она, предаваясь вполне овладевшему ею чувству счастья, — я не могла бы вас любить, если бы вы остались застенчивым, нерешительным юношей, готовым все перенести, но я знала, что в вашей груди бьется мужественное сердце.

А он, нежно обвив ее рукою, тихо лепетал:

— Жена, моя милая жена!

— Если бы я думала, что вас ожидает гибель, — продолжала Полина, — то, быть может, никогда не решилась бы вовлечь вас в безысходную борьбу. Но подумайте, сколько храбрецов рискуют своей жизнью ради вас, во скольких хижинах вашей родины ждут вашего появления.

— Как я счастлив, как я вас люблю! — шептал он.

И этот странный контраст между их словами не омрачал их радости. Она гордилась тем, что он забывал обо всем ради любви к ней, а он был счастлив, что она забывала свою любовь ради его будущности.

— Однако я вижу, — промолвила она наконец, — что сегодня я напрасно буду говорить вам о серьезных вопросах. Вы не слушаете даже меня. Я хочу увенчать ваше чело лаврами, а мне попадаются под руки розы.

И она показала ему цветок, который Гермина Меттерних бросила на книжку, лежавшую на скамье.

— Посмотрите, какая это прекрасная роза.

— Оставьте ее, мы не знаем, кто ее трогал.

— Однако она была свидетельницей нашего признания в любви.

— Нет, нет, — промолвил он, — эту розу я поднесу богине, а вам найду другую, получше.

С этими словами он взял из рук Полины розу и положил ее на пьедестал статуи Дианы, а сам, сделав два шага по дорожке, стал звать верного Франца.

— Что вы делаете? — сказала с испугом Полина.

— Я зову друга, он меня услышал и сейчас придет. Это единственный человек, который мне здесь предан. Я не могу скрыть от него своей радости и хочу показать ему ту, которой я обязан этой радостью. К тому же он будет нам необходим. Друг мой, — прибавил герцог, обращаясь к Францу, который высунул свою голову из-за кустов, — сорви самую лучшую розу и принеси сюда.

Пока старый садовник исполнял приказание юноши, Полина задумалась. Она мысленно спрашивала себя, не был ли это тот самый Франц, о котором говорилось с такой похвалой в миланских инструкциях.

— О чем вы думаете? — спросил герцог, схватив обе руки Полины и покрывая их страстными поцелуями. — Теперь не о чем думать: мы вскоре отправимся с вами во Францию.

— Я думаю о вашем верном слуге, — отвечала княгиня, не освобождая своих рук, — вы, кажется, назвали его Францем. Какой он, однако, старик!

— Нисколько, он только представляется стариком, чтобы сбить всех с толку, а он еще бравый солдат.

«Это он», — подумала Полина.

Между тем Франц вернулся и молча подал герцогу прекрасную розу.

— Подойди сюда, милый друг, — сказал юноша. — Посмотри хорошенько на эту даму, ее зовут княгиня Сариа, ты впредь будешь ей служить так же верно, как мне. Слышишь?

— Слышу, — отвечал лаконично старый служака.

— Ты выбрал хорошую розу, но есть лучше, — сказал герцог, желая подразнить старика.

— Конечно, есть, но в Сен-Клу, — отвечал он спокойно. — Позвольте мне сказать вам два слова.

— Говори. От княгини у меня нет тайн.

Осмотревшись по сторонам и убедившись, что никто не может их подслушать, Франц сказал дрожащим голосом, которому тщетно хотел придать твердость:

— Я пришел, чтобы проститься с вами. Я ухожу отсюда.

— Зачем? Я тебя не отпущу. Что это значит?

— Я больше не нужен вам. Я стал стар, мне нужно отдохнуть.

— Пустяки, я тебе не верю, ты что-то скрываешь от меня?

— И правда скрываю. Я не могу здесь оставаться, потому что сегодня в Шенбрунне появилась особа, которая мне не нравится. Я боюсь, что она будет часто здесь бывать, я этого не вытерплю и наконец скажу всю правду в лицо, а это нехорошо. Вот и лучше мне уйти.

Герцог заподозрил, что Франц не одобряет появления Полины, и резко произнес:

— Назови ту особу, благодаря которой ты хочешь уйти из Шенбрунна. Я желаю знать, кого ты мне дозволяешь принимать и кого нет.

— Странно вы выражаетесь, ваше высочество, — произнес Франц. — А, кажется, очень просто, что старый солдат, как я, не хочет встречаться со своим старым генералом, который изменил вашему отцу.

— Ты говоришь о Мармоне?

— А о ком же? Я видел его сегодня во дворце, и говорят, что он назначен вашим профессором. Вот только не знаю, чему он будет вас учить. Разве тому, как изменяют своему государю во время его несчастья.

— Франц! — произнес герцог Рейхштадтский.

— Вы, конечно, вольны делать, что хотите, ваше высочество, даже забыть, если можете, его измену. Но я сделать этого не могу. Увидав его, я покраснел, и мне впервые в жизни стало стыдно, что я солдат. Нет, я не хочу его более видеть.

Полина смотрела с восторгом на этого благородного, старого служаку и с беспокойством спрашивала себя, что скажет, что сделает герцог.

Он тихо подошел к Францу и, инстинктивно следуя привычке своего отца, нежно взял его рукой за ухо.

— Ты не уйдешь, — сказал он, — потому что я не хочу. Молчи и слушай. Что бы ты сказал, если бы мы с тобой оставили Мармона одного читать лекции полицейским агентам, переодетым в придворных лакеев, а сами отправились бы во Францию, где нас ждут друзья? Мне надоело сидеть в клетке, и я хочу вернуться на родину. Ну, что же? Ты все еще хочешь меня бросить?

— Нет, не такой дурак, — ответил Франц, обезумев от радости, и вдруг широко открыл рот, чтобы воскликнуть: «Да здравствует император!», но молодые люди поспешно зажали ему губы.

Тут старый служака посмотрел пристально на Полину, инстинктивно понимая, какую роль она играла в неожиданной перемене, происшедшей в герцоге. По-видимому, этот осмотр привел к удовлетворительному результату, потому что он кивнул головой с довольным видом и почтительно поклонился. Полина же протянула ему руку, как старому другу.

Удаляясь от счастливой парочки, Франц заметил розу, которую герцог положил на пьедестал статуи Дианы.

— Это одна из тех роз, которую я дал дочери Меттерниха, — сказал он, — я тогда не знал, кто она такая, но Готлиб сказал мне ее имя. На кой черт только она положила эту розу на статую?!

Полина вспомнила, что видела такую же розу на княжне Меттерних, и подумала: «Это странно!»

Еще несколько минут молодые люди оставались наедине; потом Полина сказала, что пора вернуться во дворец, а то их начнут искать в саду. Но, прежде чем расстаться с герцогом, который никогда не чувствовал себя таким счастливым, как в эту минуту, она произнесла:

— Этот момент еще более важный в вашей жизни, чем в моей. Я не беру моих слов назад, но я не желаю, чтобы вы связали себя на всю жизнь словом, данным в минуту увлечения. Вы должны все обдумать на свободе. Я не имею никакого значения и не должна играть роли в вашей судьбе, хотя я готова жертвовать всем для вашего счастья и славы. Вы имеете все права на меня, а я не имею никаких прав на вас. Подумайте и решите, останетесь ли вы герцогом Рейхштадтским или будете Наполеоном.

И она быстро удалилась.

— Вы сейчас вернетесь в Милан, слышите? Можно ли быть таким неосторожным? Я вам приказал ничего не делать без моего разрешения, а вы ночью пробрались в частную квартиру и стали рыться в ящиках, в сундуках, в чемоданах. Наконец, вы дошли до такой глупости, что вас поймали.

— Меня не поймали.

— Во всяком случае, вас видели, и вы спаслись, как вор. Хороша полиция, которая прикрывает свои ошибки славой венских воров.

Вот какое объяснение происходило в этот же день между графом Зедельницким и Галлони.