— Что за бумаги принес тебе, Шарлотта, этот негодяй патер? — спросила она.

— Паспорт.

— Для тебя?

— Да.

— Ты уезжаешь? Куда? Отчего ты раньше мне об этом не сказала?

В тоне старухи слышались удивление, недовольство и печаль, в особенности последняя. Ее оскорбляла мысль, что племянница не доверяет ей.

— Я хочу распространить наше дело и придумала эту поездку совершенно неожиданно. К тому же еще ничего не решено.

— Хорошо. Но знаешь, Шарлотта, я вижу с сожалением, что ты хочешь вмешаться в чужие дела. Иностранцы не должны принимать участия в политических делах той страны, которая оказывает им гостеприимство. Мне очень понравился твой жених; он серьезный и основательный молодой человек. Но меня пугает то, что он развивает опасные идеи. Он просто заговорщик и принимает участие в тайных обществах. Несмотря на всю его доброту и честность, он в состоянии забыть жену и детей для исполнения того, что считает своим долгом. Одним словом, он намерен поднять Милан и всю Италию против Австрии. А ты хочешь ему в этом помочь потому, что ты его любишь и восторгаешься им, а этот паспорт ты взяла для него, на случай его бегства.

— Если б такова была моя цель, — отвечала Шарлотта, — то плохо же я достигла ее. Ведь паспорт-то женский.

— Не издевайся, Шарлотта, над своей старой теткой. Разве женский паспорт не может служить мужчине? Нет, право, послушай меня. Не подобает француженкам вмешиваться в дела карбонариев и жандармов. Если же Фабио ценит свободу своей родины выше спокойствия жены, то не выходи за него замуж. Вот и все.

— А если дело идет не об Италии, — воскликнула Шарлотта, — если люди, о которых вы такого дурного мнения, хотят спасти француза — несчастного французского принца, и возвратить его…

— О ком же ты говоришь? Не о сыне ли Наполеона? Не о герцоге ли Рейхштадтском?

— Именно о нем.

— Он, должно быть, теперь большой. Ему лет двадцать. Я еще вижу праздник в Париже по случаю его крещения. А какую ему колыбель подарил город Париж! Так вот о ком идет речь. Но я, право, не понимаю, зачем жертвовать своей жизнью, чтоб вернуть в Париж Римского короля. Да и нам с тобой лучше продавать шарфы, чем заниматься политикой.

— Да будем продавать шарфы, — воскликнула Шарлотта, — и отвернемся от молодых людей, которые посвятили свою жизнь геройскому делу.

— Бедное дитя мое, — отвечала тетка, смотря пристально на племянницу и теперь неожиданно понимая, какая нравственная перемена произошла в сердце и мыслях молодой девушки. — Значит, ты вполне отдалась этому делу. Но что же будет с нами? Ты знаешь австрийскую полицию. Она все знает, а чего не знает, то сочиняет; в конце концов, у нее есть Шпильберг, крепость в Моравии. Туда сажают всех недовольных, а там очень, очень худо. Пощади себя и меня, дитя мое. Положим, что благородно посвятить себя освобождению бедного юного узника. Я уважаю от всего сердца Фабио, но мы не можем ничего сделать. Твои родственники перебрались сюда из Парижа именно чтоб избавиться от превратностей политики, а ты хочешь вовлечь нас снова в политический водоворот. Одумайся, пока еще не поздно.

В эту минуту извне послышался шум. Он быстро приближался, и с каждой минутой становилось яснее, что невдалеке происходили уличные беспорядки.

Неожиданно наружная дверь магазина с треском отворилась, и вбежала продавщица Элиза с криком:

— Весь город восстал. Улица полна солдатами. Вокруг театра «Ла Скала» произведены аресты. Все магазины запираются. Соседи советуют и нам сделать то же.

Не успела она произнести этих слов, как дверь снова отворилась, и на этот раз осторожно, тихо прокрался в нее Фабио.

Но он теперь не походил на того серьезного, мирного, буржуазного юношу, которого любила Шарлотта. Одежда его была в беспорядке, черные волосы всклочены, и все в его фигуре свидетельствовало, что он спасся от большой опасности.

— Простите меня, что вошел к вам, — сказал он, обращаясь к испуганным женщинам, — но за мной гнались полицейские агенты.

— Вы хорошо сделали, что избрали своим убежищем наш дом, — отвечала тетка, выходя вперед и отстраняя Шарлотту, — но мы две беззащитные женщины. Какую же помощь мы можем вам оказать?

— Позвольте мне только пройти через вашу квартиру и спастись в другую дверь, выходящую в переулок.

Старуха побежала вперед, чтоб указать дорогу юноше, но он удержал ее.

— Нет, — воскликнул он, — не показывайтесь вместе со мной, это может скомпрометировать вас. Благодарю вас. Прощайте.

И, поцеловав руку Шарлотты, следовавшей за ним, Фабио исчез за дверью.

— Берегите себя и помните, что у вас здесь остался друг, — крикнула Шарлотта.

— Два друга, — прибавила тетка.

Не успели обе женщины вернуться в магазин, как на улице послышался стук экипажа.

Спустя минуту в дверь вошла княгиня Сариа в сопровождении графа Бальди.

— Я думала, что никогда не доберусь сюда, — сказала она. — Ну, здравствуйте!

Они совершенно забыли об ожидаемом посещении знатной клиентки и теперь принялись ухаживать за ней с тяжелым сердцем. Они должны были говорить о тряпках, а сами думали о той ужасной драме, которая, может быть, разыгралась в двух шагах от их дома.

— Благодарю вас, граф, — говорила между тем княгиня совершенно спокойно, — без вас я не проникла бы сюда через всю эту массу полицейских. А мне необходимо посоветоваться с г-жой Лолив насчет кружев и перьев. Ведь я завтра еду в Вену.

— Так это правда, княгиня, вы уезжаете? — спросил печально Бальди.

— Конечно, правда, но, пожалуйста, не вешайте нос. Вы очень милый человек, и я вам очень благодарна за то, что вы и еще несколько других кавалеров сделали для меня жизнь в Милане приятной. Но нельзя слушать всегда изящные рассуждения об искусстве или любви, и вдова, не очень старая, не очень уродливая и не очень глупая, естественно желает себя показать и людей посмотреть, как только ей дали свободу.

Граф Бальди вместо ответа только покачал головой. Он принадлежал к числу светских итальянских франтов, для которых вся жизнь заключалась в том, чтоб ухаживать за женщинами, декламировать знаменитые сонеты и распознавать с первого взгляда картины Леонарди или Больтрафио. Ему льстило, что княгиня Сариа, самая гордая и недоступная красавица Милана, являлась всюду, опираясь на его руку, и ее отъезд потому его так печалил, что нарушал приятно сложившуюся для него жизнь.

— Я должна отдать вам справедливость, — продолжала княгиня, — что вы менее эгоист, чем другие. Вы очень преданно ухаживаете за женщиной, которая вам нравится, обходитесь с ней очень почтительно, чрезвычайно услужливы и мало требовательны. Вот видите, я просто слагаю о вас мадригал. Но довольно, до свидания. Я высоко вас ценю, как cavalier servante, но вы не годитесь в камеристки, а мне надо здесь примерять туалеты.

Бальди протестовал и заявил, что он не оставит княгиню и проводит ее домой, так как в городе не спокойно.

— Да, скажите, что происходит? — воскликнула княгиня. — Я очень интересуюсь этими миниатюрными революциями, которые от времени до времени переворачивают вверх дном наш бедный Милан. Зачем делаются обыски и аресты?

Пока Бальди объяснял вполголоса княгине, что совершалось в городе, где произвели обыски, кого арестовали и какие меры принимались, чтоб успокоить волновавшуюся молодежь, тетка и племянница с ужасом прислушивались к шуму, который теперь раздавался не только на улице, но и в переулке. Спустя несколько минут Фабио снова появился в магазине.

— Дом окружен со всех сторон, — сказал он, подходя к Шарлотте.

— Значит, нет спасения? — спросила молодая девушка.

— Нет; в конце переулка стоят солдаты, а в домах все двери и окна закрыты. Я не боюсь ареста, но на мне бумаги, которые могут компрометировать многих друзей. Пусть меня посадят в Шпильберг, но только бы эти бумаги не попали в руки полиции. Можете вы их спрятать, Шарлотта?